ЖЕЛАНИЕ

- первичный жизненный импульс, выступающий в качестве организующего начала как в поведении индивида, так и в жизни общества в целом. Широкое хождение в философии данное понятие получило благодаря психоанализу Несомненным вкладом в методологию исследования человека 3. Фрейдом явились провозглашаемые им: 1) первичность Ж. по отношению к потребности, 2) первичность воображения по отношению к опыту, 3) первичность бессознательного по отношению к сознанию. Фрейдовская концепция Ж. относится только к бессознательным Ж., закрепленным с помощью устойчивых и унаследованных с детства знаков. Бессознательное Ж. стремится осуществиться опираясь, по законам первичного процесса, на знаки, связанные с первым опытом удовлетворения. На материале сновидений Фрейд показал, как Ж. запечатлевается в компромиссной форме симптомов. Итак, Ж. связано с опытом удовлетворения, которое представляет собой первоначальный опыт внешнего вмешательства, снимающий у младенца внутреннее напряжение, порожденное потребностью. В дальнейшем оно продолжает направлять поиск объекта, приносящего удовлетворение. Опыт удовлетворения связан с "состоянием беспомощности", изначально присущим человеку Организм не способен на специфическое действие, которое могло бы подавить напряжения, связанные с притоком внутреннего возбуждения, - для этого нужна помощь другого человека.

Т. о., удовлетворение связывается с образом определенного объекта, а также с моторным образом рефлекторного движения, приведшего к разрядке. На ранней стадии человек еще не в состоянии осознать отсутствие реального объекта Образ, несущий слишком большую энергетическую нагрузку, порождает тот же самый "знак реальности", что и восприятие. Опыт реального и галлюцинаторного удовлетворения составляет основу Ж. Источником Ж. выступает поиск реального удовлетворения, хотя оно строится по образу обычной галлюцинации. В "Толковании сновидений" Фрейд описывает опыт удовлетворения, вводя понятие "тождества восприятия", полагая, что субъект всегда ищет нечто тождественное тому восприятию, которое было некогда связано с удовлетворением потребности. При этом он различает потребность и Ж. Потребность порождается внутренним напряжением и удовлетворяется специфическим действием по нахождению нужного объекта. Ж. же неразрывно связано с "мнесическими следами", и его выполнение предполагает галлюцинаторное воспроизведение восприятий, превратившихся в знаки удовлетворения этого Ж. Поиск объекта в реальности всецело направляется этим отношением к знакам. Эта цепочка знаков порождает фантазирование как коррелят Ж

Фрейдовское "либидо" означает по латыни "желание". Под этим понятием он понимал энергию, являющуюся подосновой всех преобразований сексуального влечения в том, что касается его объекта и его цели. У К. Юнга понятие "либидо > используется в расширительном смысле и означает "психическую энергию" как таковую, присутствующую во всем что устремляется к чему-либо. Однако такая расширительная трактовка либидо сталкивается со следующим возражением: если эта энергия и "десексуализирована", то это лишь вторичный процесс, связанный с отказом от собственно сексуальной цели. Поскольку сексуальное влечение осуществляет давление, то либидо определяется как энергия этого влечения. Именно этот количественный аспект преобладает и в более поздней "теории либидо" с ее опорой на понятия нарциссизма и Я-либидо. Понятие "Я-либидо" было положено в основу либидинальной экономии (см. "Экономия"), ослабив тем самым субъективный аспект понятия "либидо". В работе "По ту сторону принципа удовольствия" Фрейд приходит к понятию Эроса как основы влечений к жизни, как стремления организмов сохранять целостность живой субстанции. Эросу противостоит Танатос - влечение к смерти  и разрушению Опираясь на биологический миф, Фрейд восстанавливает здесь субъективное измерение, которое поначалу было присуще понятию "либидо".

Ж. Лакан по-своему интерпретирует фрейдовское понимание Ж., выдвигая его на первый план в психоаналитическом учении. В связи с этим он сосредотачивается на строгом разграничении близких по духу понятий Ж. - "потребности" и "запроса". Потребность нацелена на особый объект и удовлетворяется этим объектом. Запрос всегда связан с обращением к другому человеку, даже в тех случаях, если устремлен на объект, поскольку за ним стоит просьба о любви. Ж. рождается в зазоре между потребностью и запросом; оно не сводимо к потребности, ибо не является отношением к реальному объекту, а есть отношение к фантазму; вместе с тем оно не сводимо и к запросу, властно навязывающему себя независимо от языка и бессознательного другого человека и требующему абсолютного признания себя другим человеком. Ж. - это то, что остается после запроса, когда он удовлетворен. Диалектика Ж. такова, что его удовлетворение может приводить к исчезновению самого Ж., т. е. первичного жизненного импульса; такое удовлетворение равносильно смерти, поэтому для поддержания жизни необходимо возникновение все новых и новых объектов Ж. Но подлинное Ж., по Лакану, обращено не на овладение этими объектами, а на стремление к слиянию с миром. Слиться с миром - означает получить признание с его стороны, быть любимыми другими людьми. Следовательно, подлинное Ж. человека состоит в том, чтобы его желал и в нем нуждался Другой: он хочет сам быть "объектом", которого не хватает партнерам по социальной коммуникации, хочет быть причиной "желания" с их стороны. Т. о., обнаруживается фундаментальная зависимость субъекта от окружающих его людей, от Другого, носителя "символического". Ж. оказывается заключенным в символическом, т. е. в языке. Лакан отмечает, что момент, когда Ж. становится человеческим, совпадает с моментом, когда ребенок рождается в языке. В этот момент субъект не просто справляется со своим лишением, принимая его, но возводит свое Ж. во вторую степень, ибо его действие разрушает тот объект, который оно само заставляет появляться и исчезать. Его действие негативизирует силовое поле Ж., становясь объектом для себя  самого. И объект этот, воплотившись в символическую пару двух элементарных восклицаний, говорит о происшедшей в субъекте интеграции фонем, чью синхроническую структуру существующий язык предлагает ему усвоить. Ребенок начинает включаться в систему конкретного дискурса своего окружения. Даже в одиночестве Ж. маленького человека успевает стать Ж. Другого, который над ним господствует. Символ с самого начала заявляет о себе убийством вещи; смертью этой увековечивается в субъекте его Ж.

Психоаналитический опыт заново открыл в человеке императив Слова - закон, формирующий человека по своему образу и подобию. Манипулируя поэтической функцией языка, этот опыт дает человеческому Ж. его символическое опосредование. Это позволяет понять, полагает Лакан, что вся реальность его результатов заключена в даре речи, " ибо лишь посредством этого дара пришла к человеку реальность, и, лишь совершая акт речи вновь и вновь, может он эту реальность сберечь. Именно против этих положений в дальнейшем выступили Ж. Делез и Ф. Гватгари.

По Э. Левинасу, Ж. возникает не из-за того, что индивидууму для поддержания своей жизни чего-то недостает. Ж. другого исходит от существа уже удовлетворенного и в этом смысле независимого, не желающего ради себя. В то время как потребность есть эгоизм, проформа самотождественности, присвоение мира с тем, чтобы совпасть с собой и достичь счастья, Ж. Другого существа, т. е. общительность, рождается в существе, у которого все в достатке. В этом Ж. Я устремляется к Другому, расшатывая тем самым самовластное отождествление Я с самим собою. Отношения с Другим проблематизируют меня, изымают и продолжают изымать меня из меня самого, раскрывая во мне все новые дарования. Желаемое не исполняет моего Ж., а углубляет его, как бы поит меня новою жаждою. Ж. являет себя как доброту, обнаруживая тем самым свою приверженность этике. Подлинное раскрытие Я, по Левинасу, возможно только перед абсолютным ликом Другого. Другого, который нуждается в нашем Другом в предельной своей обнаженности, чтобы исполнить свое Ж. и обрести смирение. Обнаженность лица Другого - это снятие покровов, отсутствие какого бы то ни было культурного украшения, отрешение, отстранение от своего облика в самых недрах порождения облика. Лицо входит в наш мир из совершенно чуждой сферы абсолютного. В своей предельности оно внеобычно, лишено всякого обычая, всякого мира. Нагота лица - это крайняя нужда и тем самым мольба в прямой направленности ко мне. Но эта мольба требовательна, это униженность с высоты. Его приход открывает этическое измерение. Другой окликает меня и, в своей обнаженности и нужде, объявляет мне свое повеление. Само его присутствие требовательно взывает к ответу. Я не просто осознает необходимость ответить; отныне быть Я - означает невозможность отстраниться от ответственности. И неповторимость Я заключена в том факте, что никто не может ответить вместо меня. Перед лицом Другого Я бесконечно ответственно. И не есть ли тогда воля в существе своем скорее смирение, нежели воля к власти?  Такое смирение не нужно смешивать с сомнительным отрицанием Самости. Это смирение того, кому "некогда" вернуться к себе, кто ничего не предпринимает для "отрицания" себя, кроме отречения в самом этом прямолинейном движении "дела" в бесконечность Другого. Ж. Делез и Ф. Гватгари провозглашают "имманентность машин желания великим машинам социальности" (см. "Шизоанализ"). Стремясь преодолеть лингвистическую парадигму исследования, философы считают, что Ж. способно непосредственно инвестироваться в жизнь и преобразовывать ее. Однако насколько непосредственно может выражаться Ж. в реальности - вопрос довольно сложный. У М. Фуко мы находим возражение такому способу решения проблемы. Согласно Фуко, Ж. не только опосредовано историей, но и может быть конституировано только в ней. В первом томе "Истории сексуальности" (которую мы предпочитаем переводить "Историей полов") он подчеркивает, что вопрос не в том, что пол связан с греховностью, а в том, как эта связь возникла. Иными словами, вопрос находится не в ведомстве биологии, а в ведомстве истории. Он задает вопрос: правомерно ли говорить об истории пола в терминах подавления? И своей целью ставит определение режима власти-знания-удовольствия, который поддерживает дискурс на человеческую сексуальность. Он задается вопросом о том, каким образом пол был подчинен дискурсу. А также стремится определить формы и каналы, которые власть использует, и дискурсы, которые она разрешает, чтобы осуществить индивидуальный подход к "формам" Ж. и удовольствия. Фуко показал, что техника власти зиждется прежде всего не на отказе, блокаде и аннулировании, а, напротив, на стимуле и интенсификации. Контроль над тем, что надо говорить, в пределах каких социальных отношений, начинается, по Фуко, с XVII в. Начало этому было положено движением Контрреформации, которая через свои властные дискурсы - католическую пастораль и таинство епитимьи - способствовала расширению границ исповеди тела. С этого времени строго предписывалось открывать в исповеди все инсинуации тела: все возможные Ж. и сладострастные фантазмы. Происходило перемещение понимания греха с самого акта на телесное возбуждение. Т. о., пол был взят под надзор, а Ж. трансформировалось в дискурс. К началу XVIII в. появились политический, экономический и технический стимулы говорения о поле. Причем не в форме теории сексуальности, а в форме анализа, количественных или каузальных исследований. При этом надо было речь вести (а не подавлять) о поле в терминах пользы, встроенности в общество и регулировании ради всеобщего блага. С XVIII в. при посредстве экономистов, демографов, педагогов, медиков и психоаналитиков создается четыре основных пункта пересечения власти и знания: 1) истеризация женского тела, насыщенного сексуальностью и наделенного "биоморальной" ответственностью за детей в пространстве семьи; 2) "педагогизация пола ребенка", наделенного противоестественной ранней сексуальностью; 3) воспитание ответственности брачных пар за производство потомства; 4) передача перверсивных удовольствий в ведение психиатрии. Этим 4 пунктам пересечения соответствуют четыре основных объекта познания: 1) женщина-истеричка; 2) мастурбирующий ребенок; 3) мальтузианская брачная пара; 4) перверсивный взрослый. Позднее Фуко отказывается от жесткой поляризации понятий "пола" и "сексуальности", полагая, что воздвижение этой оппозиции ведет назад к юридической концепции власти. Не отступая от принципов историзма, он постулировал идею пола как имманентного институту сексуальности, полагая, что то, что находится в корне этого аппарата, не может быть исключением пола, но является позитивной экономией тела и удовольствия. Идея о том, что пол находится в сердцевине всякого удовольствия и потому должен быть ограничен и подчинен порождению рода, имеет стоическое происхождение. Пол, благодаря воззрению стоиков, стал "моральным кодексом" удовольствия. Тогда как в восточных обществах с наследием эротического искусства интенсификация удовольствия стремится десексуализировать тела, на Западе систематизация удовольствия, согласованная с "законом" пола, дала начало целому институту сексуальности. Именно это заставляет нас считать, что мы "освобождаем" себя, когда легализуем всякое удовольствие. Проблема стоит так, что в настоящее время  надо нацеливаться не на десексуализацию, а на общую экономию удовольствия, не основанную на сексуальных нормах. По мнению Ж. Бодрийяра, сегодня все Ж., замыслы, императивы, все человеческие страсти и отношения абстрагируются в знаках и вещах, чтобы сделаться предметами покупки и потребления. Потребление можно считать характерной чертой нашей промышленной цивилизации, вступившей в эру информационного общества, когда знаки играют господствующую роль. При этом в понимании потребления необходимо отойти от его привычного значения как "процесса удовлетворения потребностей". Потребление - это не пассивное поглощение и присвоение, которое противопоставляют активному состоянию производства. Потребление есть активный модус отношения к вещам, к коллективу, ко всему миру. Потребление - это не материальная практика, оно не определяется ни пищей, которую человек ест, ни одеждой, которую носит, ни машиной, в которой ездит, ни речевым или визуальным содержанием образов или сообщений, но лишь тем, как все это организуется в знаковую субстанцию: "это виртуальная целостность всех вещей и сообщений, составляющих отныне более или менее связный дискурс". Потребление есть деятельность систематического манипулирования знаками. Традиционная вещь-символ (орудие труда, предмет обстановки, дом) опосредует собой некое реальное отношение или житейскую ситуацию; но такая вещь, соотнесенная с определенным поступком или жестом человека, не может потребляться. Чтобы стать объектом потребления, чтобы к ней испытали Ж., вещь должна сделаться знаком, т. е. чем-то внеположным тому отношению, которое она отныне лишь обозначает, - а стало быть, произвольным, но обретающим связность, т. е. смысл, в своей абстрактно-систематической соотнесенности со всеми другими вещами-знаками. Только получив определенное значение, вещи становятся объектом потребления. Из такого преображения вещи, получающей систематический статус знака, вытекает и одновременное изменение человеческих отношений, которые оказываются отношениями потребления.

С. А. Азаренко