НЕОРАЦИОНАЛИЗМ

НЕОРАЦИОНАЛИЗМ

НЕОРАЦИОНАЛИЗМ
направление в европейской (преимущественно франкоязычной) философии, окончательно оформившееся в 1940—1970 на основе разработки ценностей ‘нового научного духа’ (‘нового научного разума’) как адекватно выражающих достижения математического и естественно-научного знания 20 в. и формирующих новую эпистемологию и методологию познания. В основе парадигмальных установок Н. — наследование и оппонирование классическому рационализму, программе философии научного (по)знания, предзаданной работами Декарта. Критическая составляющая Н. — последовательное противопоставление себя (нео)позитивистской традиции, претендовавшей на монополию в философии науки и исходившей в своих основаниях из приоритетности опытного знания, по отношению к которому теоретическое (рационально организованное, продуцируемое разумом и т.д.) познание выполняет, в конечном итоге, лишь ‘инструментально-конструктивистские’ (и в этом смысле ‘вторичные’ функции). В своих интенциях ‘восстановления в правах’ теоретического знания, научного разума, ‘духа рационализма’ Н. оказался близок и методологически, и проблемно, и тематически направлению критического рационализма (развивавшегося главным образом в англо-и немецкоязычных традициях философии науки), сложившемуся в эти же годы на основе идей ‘позднего’ Поппера. Методологии критического рационализма, в свою очередь, близка ‘историческая школа философии науки’ (по преимуществу американская и берущая свое начало в работах Куна, Лакатоса и Фейерабенда). Однако последние базировались на иных теоретико-методологических основаниях, являясь преодолением (нео)позитивистской методологии как бы ‘изнутри’ нее самой. Кроме того, Н. (в отличие от критического рационализма и ‘исторической школы философии науки’) не ограничивал себя анализом и рефлексией исключительно научных форм (по)знания, уделяя много внимания, в частности, художественным способам постижения мира, психологическим механизмам познания, его культурным и историческим контекстам. Основания Н. как самостоятельного философского направления были заложены задолго до его институциализации и приобретения им программного единства — в первые десятилетия 20 в. — прежде всего в работах Мейерсона и Брюнсвика. Они одними из первых (можно назвать еще А.Лаланда) во франкоязычной традиции не просто подвергли критике, а попытались переформулировать логико-эпистемологическую и методологическую концепции классического реализма. Основной критике были подвергнуты положения последнего о: 1) очевидности и доказательности разумного усмотрения, ‘непосредственной данности’ мира правильно организованному разуму; 2) выводимости истинного знания непосредственно из самого разума без необходимости какой-либо соотнесенности его с опытом (тезис самодостаточности логики интеллекта, что предполагало представление о концептуальной ‘закрытости’ сферы разума; 3) наличии априорных оснований как источнике и гаранте познания всеобщих и необходимых истин; 4) независимости добытых неизменным разумом истин от исторических социокультурных контекстов. В конечном итоге под сомнение была поставлена и субъект-объектная схема организации познания, и рационалистическая концепция истины (и истинного знания). При этом корректировалась, но, безусловно, сохранялась ‘аксиома’ рационализма о приоритетности и доминантности рационального (теоретического) (по) знания, удерживались и усиливались тезисы о бытии как познаваемом разумом бытии и о науке как высшем типе его познания (способе самого его конструирования — конституирования в качестве такового). Так, Мейерсон в своей ‘философии тождества’ развивал идею историчности научного познания (научной мысли), подчиненного в своей эволюции замещению бесконечного феноменального разнообразия мира тождественными во времени и пространстве отношениями, сведению сложного к простому (устойчиво — инвариантному). Однако в своем стремлении к объяснению разум, наталкиваясь на всевозможные (эпистемологические) препятствия, сталкивается с ‘остатком’, неукладывающимся в схему тождества, что не только свидетельствует о недостаточности знания в каждый данный момент, но и порождает ошибочные теории (т.е. идеал полной рационализации познания оказывается принципиально недостижимым). Тогда, с одной стороны, постоянно необходима ‘ревизия’ существующих теорий и знания как таковых, а с другой — последние устроены многоуровнево и соотносятся, в конечном итоге, с миром феноменов — опытом (знаменитая ‘схема Мейерсона’). Брюнсвик, двигаясь в целом в этом же направлении, провозгласил в своем ‘критическом идеализме’ имманентность философии, понимаемой как философия науки, самой науке и обосновал тезис об ‘открытости’ рационализма феноменальному миру и опыту, а тем самым и тезис о постоянной принципиальной проблематичности рационального познания. Предшественники Н. (прежде всего Лаланд) оформили и различение таких основополагающих концептов последнего как ‘конституированный’ и ‘конституирующий’ разум, трактуемые через сопоставление совокупности организованного (‘готового’) знания определенной эпохи и динамичности ее постоянного изменения и уточнения, ведущую к кардинальному переосмысливанию знания в следующую эпоху. Разум конституирует мир для нас, сверх которого ничего нет, реальность изменяется вместе с духом. ‘Для разума прозрачен только разум’, — утверждает Брюнсвик. Следовательно, внутри новых версий рационализма онтология оказывается возможной только как ‘воплощенность разума’, а в фокус философского анализа попадает не Вселенная, не Бог, не какие-либо иные ‘сущности’, а сам разум как таковой. Тем самым философия, возможная прежде всего как философия науки, есть эпистемология, что акцентирует внимание на проблематике логики и методологии науки, так как категории, репрезентирующие нам мир, есть не начало, а результат рефлексии, раскрывающегося в науке разума. При этом, если логика организует ‘содержание’ познания, то методология ‘технологизирует’ прежде всего деятельность самого познающего. Таким образом, уже в работах Мейерсона и Брюнсвика не только был задан антисубстанциональный и антиспекулятивный пафос новых версий рационализма, но и прорисован контур собственно Н., обозначены его основные тематизмы и проблематика. Признанным же основоположником и лидером Н. считается Башляр, который уже в работах 1920-х (прежде всего — ‘Исследование приближенного знания’, 1927) обозначил, а в 1930-е (программные для всего направления работы: ‘Новый научный дух’, 1934; ‘Философия не’, 1940) концептуально оформил доктрину Н. При этом сам Башляр для обозначения своей философской позиции пользовался, в зависимости от контекстов и проблематики анализа, терминами ‘интегральный’ — ‘диалектический’ — ‘прикладной’ рационализм, а так же ‘сюрреализм’ и ‘рационалистический материализм’. Не пользовались термином ‘Н.’ для обозначения своей философской позиции и два других основоположника направления — швейцарцы Гонсет и Ж.Пиаже, работы которых в 1920—1930-х были посвящены не столько собственно философской, а, соответственно, математической и психологической проблематике. В последующем Гонсет оформил свои взгляды как доктрину ‘идонеизма’, а Пиаже выступил как основоположник ‘генетической эпистемологии’. Таким образом, ‘Н.’ как термин не является результатом самоопределения данного круга философов и исследователей, а привнесен ‘извне’ для отличения их (и последователей) подхода от иных версий рационалистически ориентированной философии науки (в подтверждение правомерности такой операции можно сослаться на высказывание самого Башляра: ‘И, тем не менее, сколько правильных книг стали бы яснее, если бы их разрешили читать наоборот!’). Более того, ряд исследователей, с одной стороны, включают в круг неорационалистов Мейерсона и Брюнсвика (давших, по сути, первую формулировку идей направления), а с другой — исключают из этого круга Пиаже (занимавшегося проблемами философии психологии, а не математики и естествознания, но, главное, существенно изменившего в последующем свою позицию под воздействием структуралистского комплекса идей). В этом отношении необходимо заметить, что: во-первых, Башляр, наследуя Брюнсвику и Мейерсону, сделал их идеи предметом своей постоянной критики, демаркируя от них свои собственные идеи; а во-вторых — Пиаже был близок направлению не только организационно, но и в своих методологических интенциях и тематизмах. Идейно был близок к Н. и А.Койре, но он сохранил организационную и философскую дистанцированность от последнего. Точно так же близок, но дистанцирован от него был и ‘Союз рационалистов’, объединивший в 1930 прежде всего ученых-естественников (А.Роже, П.Ланжевен, Ф.Жолио-Кюри и др.) и начавший издание ‘Рационалистических тетрадей’. Программное единство внутри направления было достигнуто в 1940-х, институциональное — в 1947, когда под редакцией Гонсета был основан журнал ‘Диалектика’. В 1955 Пиаже основал Международный центр генетической эпистемологии, издававший с 1957 ‘Исследования по генетической эпистемологии’. ‘Второе поколение’ Н. представлено именами Ж.-Л.Детуша, П.Феврие, Ж.Кангийема (ученика Башляра и учителя Фуко) и др. После смерти Башляра Кангийем возглавил основанный учителем Институт истории науки и техники при Сорбонне, также являвшийся одним из организационных центров Н. (при Кангийеме в Институте работали Фуко, М.Серр, Ф.Дагоне, К.Лимож, Д.Лекур, Р.Рашед, К.Саломон-Бейе, Сюзанна Башляр). В 1980 в Швейцарии был создан Институт метода им. Гонсета. Однако к 1980-м Н. как отдельное философское направление фактически закончил свое существование. Терять же свое влияние он начал еще в 1960-х с конституированием структуралистского комплекса идей, особенно версии ‘генетического структурализма , появление которого он в значительной мере и подготовил (уже в Н. был сформулирован тезис о необходимости исследования структур, а не сущностей). Непосредственно из Н. выросла структуралистская версия Н.Мулуда. Влияние Н. непосредственно прослеживается у Фуко периода ‘археологии знания’ (прежде всего в его концепции эпистемы, соотносимой с идеей эпистемологического профиля Башляра), косвенное — в философско-социологической теории П.Бурдье (которого некоторые исследователи относят к ‘генетическим структуралистам’). Влияние Н. прослеживают в неомарксизме Альтюссера. Необходимо также отметить, что во французской интеллектуальной ситуации Н. не только противостоял (нео)позитивистской ориентации в философии науки (не получившей здесь широкого распространения), но и оппонировал экзистенциализму (особенно через концепцию ‘творческого воображения’ Башляра). Итак, основная целевая установка Н. — подтвердить ‘права разума’, утвердить ‘новый научный дух’, что требует преодоления ‘картезианского духа’ классического рационализма, не соответствующего реалиям новой социокультурной и познавательной ситуации. Отсюда башляровский тезис ‘философии не’, фиксирующий то, каким знаниевым системам не должно соответствовать современное философское и научное (по)знания. ‘Права разума’ могут быть вновь переобоснованы только как права научного разума, что, с одной стороны, требует учета изменения представлений 20 в. о том, что есть наука, знание и познание, а с другой — предполагает исследование иных форм познавательной деятельности (прежде всего, продуцируемых художественным (поэтическим) воображением и обыденным сознанием) с целью их локализации и отграничения от собственного научного (по)знания. Между ними существует принципиальный ‘эпистемологический разрыв’ и возникает непреодолимое ‘эпистемологическое препятствие’ (термины Башляра), так как они ‘организуются’ на иных принципах и акцентируют разные познавательные способности (что не мешает им дополнять друг друга и даже частично ‘содержательно’ в определенные эпохи совпадать). Следует, правда, отметить, что по мере развития Н. этот ригоризм сохранялся, по преимуществу, лишь относительно обыденного (по)знания, но не ‘поэтического’ постижения мира (так, например, Феврие рассматривала теории как продукт воображения). Философия в контексте Н. есть, таким образом, организованный способ мышления, прежде всего, научно-теоретического мышления. Основным предметом ее исследования является, следовательно, познающий разум (разум как инструмент исследования), а сама философия есть ‘знание о знании’, т.е. эпистемология, логика и методология познания. Знание, с точки зрения H., всегда есть процессуальность (становление, развитие, дескридитация) определенных идей и теорий. Оно не может быть корректно рассмотрено как ‘готовое’, ‘однозначное’, ‘окончательное’, ‘концептуально замкнутое’ знание, зафиксированное в жесткой знаковой форме. Отсюда следуют несколько принципиальных для неореалистической доктрины идей. 1. Любое научное знание неполно и относительно, несамотождественно принципам разума и выражаемой действительности (оно всегда ‘между’, что акцентирует исследование связей и отношений, а не элементов), оно всегда есть лишь ‘приближение’ (Башляр) и как таковое подлежит исправлению, а не деструкции (принцип пересматриваемости Гонсета). 2. Научное познание нацелено на обнаружение относительных функциональных инвариант, имманентных генезису и конструкциям разума (Пиаже), а через него и действительности (ход к структурализму), но на этом пути оно подвержено ‘впадению в ошибки’ и ‘попаданию в тупики’, которые должны стать предметом особого историко-научного исследования (‘археологической’ реконструкции, концептуального анализа, методологической рефлексии). 3. Научное познание должно исходить из принципа постоянного (а не предварительного декартовского) сомнения, позволяющего самому разуму рефлексивно самоорганизовываться, конституироваться (формироваться и продуктивно действовать в соответствии с принципами содержательно-генетических логик, которые специально разрабатывались Гонсетом, Детушем и Феврие) в определенной научной культуре. 4. Научный разум, тем самым, ‘ангажируется’ (Гонсет) в познавательную ситуацию, он организует, а не исходно обосновывает и предзадает познание, он в этом своем качестве методологичен, самоорганизуя субъектов и вскрывая ‘механизмы познания’ (Пиаже), самокорректируясь в ходе собственного самополагания. 5. Познание всегда осуществляется в определенной изменяющейся культурно-языковой среде, что связано с историческим этапами развития самого мышления, смена которых подчинена (содержательно-генетической, опять же) логике возрастания уровней абстрактности, рациональности, теоретичности, диалектичной парадоксальности в научном знании, ведущих (в пределе) к полному разрыву между материальной действительностью и миром чистой науки. 6. Определенные этапы (ступени) в становлении научных понятий и познания в целом характеризуются как ‘эпистемологические профили’, определяемые через соответствующие им философские гносео-эпистемологические установки (в познании физических явлений Башляр выделил пять таких профилей, два из которых — полный рационализм Эйнштейна и дискурсивный, или диалектический, рационализм — он соотносит с теорией относительности и релятивистской квантовой механикой П.Дирака и считает соответствующими ‘новому научному духу’; остальные профили: наивный реализм, позитивистский эмпиризм, классический рационализм). 7. Взаимоотношение ‘эпистемологических профилей’ в Н., по сути задающих соответствующие им картины мира, характеризуется через понятия ‘эпистемологического разрыва’ и ‘эпистемологического препятствия’: они построены на различных принципах организации научного разума и поэтому между ними не может быть отношений преемственности и выводимости (но внутри ‘профиля’ действуют принципы приближения и пересматриваемости); развитие знания, таким образом, антикумулятивно. 8. Конституирующее значение для философии Н. Башляр придал принципу дополнительности (которому в методологии Гонсета соответствуют принципы двойственности и интегральности); ему подчинено взаимоотношение научной и иных форм (по)знания, разных типов научной рациональности (разных ‘эпистемологических профилей’ и разных ‘региональных рационализмов’), а в конечном итоге — теории и эмпирии, субъекта и объекта, репрезентирующих концептуальное ядро неорационалистических теорий. В Н. было сформулировано положение о так называемом ‘субъективном прибавлении’, осуществляемом в процессе познавательной деятельности, ставшее ключевым в неорационалистических трактовках соотношения субъекта и объекта. Оно позволило настаивать на прикладном характере разума, а сам Н. понимать как ‘прикладной рационализм’. Современное научное знание, с этой точки зрения, все больше организует и направляет продуктивную, созидательную, практическую деятельность, которая становится его воплощением (‘идея — это не резюме, она есть скорее программа’, — подчеркивает Башляр; кроме того, в Н. есть и представление об идее как проекте). Таким образом, знание оказывается тем, что подлежит воплощению, а воплощаясь, формирует особую ‘техническую реальность’, принципиально отличную от естественной (непосредственной) реальности, с которой современный человек и современное познание практически не имеют дела. Техника понимается при этом как ‘цель действий, предназначенных для получения ряда предусмотренных и схожих друг с другом эффектов, в условиях некоторой вариативности действия’ (Детуш). В итоге познается, прежде всего, и по преимуществу ‘рационализированная техническая реальность’, ‘реальность второй ступени’ (Гон-сет концептуализировал этот тезис в принципе техничности). Это сюрреалистическая реальность, созданная понятиями (не следует забывать о близости Башляра позиции сюрреализма в проблеме исследования созидательных возможностей творческого воображения, да и свою концепцию в целом в этом аспекте он определял как ‘сюррационализм’) и репрезентируемая объектами, которые не даны, а построены субъектом (который сам претерпевает изменения в своих взаимоотношениях с объектом, что специально анализировалось Пиаже). В результате объекты реальности выступают как продукты сложных идеальных конструкций, воплощенных (технологизированных) в ‘материале’ (ноогональные ноумены Башляра, последовательные схематизации Гонсета, рефлексирующие абстракции ‘второго поколения’ неорационалистов). Эта неочевидная ‘реальность второй ступени’ принципиально отлична от очевидной реальности, данной в обыденном (по)знании. Последнее (как и все версии философского реализма и эмпиризма) ‘работает’ лишь с ‘видимостями’, ‘кажимостями’, ‘неподлинной реальностью’ (отсюда и требование ‘эпистемологического разрыва’ с ним). ‘Рационализированная реальность второй ступени’, не будучи непосредственно дана, умопостигаема (отсюда понимание Н. как ‘реализма второй ступени’ или — у Башляра — как ‘рационалистического материализма’). Нельзя, следовательно, говорить об объекте, независимом от субъекта, они принципиально скоординированы (Феврие), более того, субъект постоянно воздействует (параллельно самоконтролируясь) на объекты, детерминируя реальность (в возможных способах ее научного описания). Тем самым наука есть не только познание, но и постоянное конструирование мира (технореальности) и субъекта, которые не могут быть поняты, следовательно, как константно самотождественные. Отсюда представление об изоморфизме научного знания и реальности, о первом как ‘карте’ (Гонсет) второго, об их все большем соответствии по мере возрастания знания (механизмы возрастания знаний — предмет изучения ‘генетической эпистемологии Пиаже). Это требует анализа существующих эпистемологических концепций (проведен Башляром и Пиаже) с целью выявления и преодоления их односторонности ‘новым научным разумом’, который только преодолевая ‘наивный реализм’ (донаука, согласно неореалистам), ‘чистый эмпиризм’ и ‘абстрактный рационализм’ (классическая наука), снимая, тем самым, эпистемологические оппозиции, способен конституировать ‘новую науку’, а сам самоопределяется как ‘диалектический рационализм’. Опыт ‘разумен’, а разум ‘прикладывается’ — утверждают неорационалисты. Но ‘закон’ предшествует ‘фактам’, он не выводится из них, а сами ‘факты’ есть теоретические конструкции. Отсюда важнейшие методологические принципы Н. — теория строит эксперимент, но и всегда предполагает его (только в нем, по Пиаже, конструируются операции субъекта); теория и опыт принципиально открыты и дополнительны друг к другу. Нет пути от опыта к теории, но критерием адекватности и мерой оценки второй выступает первый. Тем самым стремление снять оппозицию субъекта и объекта, эмпиризма и рационализма с неизбежностью толкало рационалистов к ревизии концепций истины, по сути к замене понятия истины понятием адекватности (у Детуша, Феврие; Гонсет же изначально строил свой ‘идонеизм’ как теорию адекватности). Показателен в этом отношении критический анализ эпистемологических концепций истины, проведенный Пиаже и показавший, что не отвечают требованиям ‘нового научного духа’ как теории, согласно которым в процессе познания достигаются истины, совершенно независимые от какой-либо конструкции (реализм, априоризм, феноменологизм), так и теории, согласно которым истина констатируется в процессе познания (эмпиризм, прагматизм и конвенционализм, релятивизм). Для Пиаже проблема истины сводится к проблеме установления операционального субъект-объектного соответствия (и выявлению операторных структур познания). Отсюда и интерес Н. к логико-математическому знанию (предмет непосредственного профессионального интереса Гонсета и Феврие), провозглашаемому в нем высшим видом научного знания как отражающего отношения между действиями субъекта и предметами. В этом же ключе неорационалистами трактуются современные физические (Башляр, Феврие, Детуш) и химические (Башляр, Кангийем) теории. Отсюда смещение интереса у ‘второго поколения’ неорационалистов на проблематику обоснования (для них равно установлению адекватности) теории. Обосновать теорию значит (Детуш): 1) оправдать ее появление, 2) выявить аргументы, приводящие к ее признанию. Адекватность же, по Детушу, определяется способностью теории предвидеть (детерминировать) результаты будущих изменений (сам он — разработчик общей теории предвидения на основе теории вероятностей). Он обосновывает адекватность через систематические операции соотнесения эмпирической практики и теоретической нормы, связанные определенными условиями. У Феврие обоснование во многом сводится к выбору правил и норм для организации эксперимента. Она выделяет четыре типа теорий по степени их адекватности, а Детуш три типа теорий по уровню их детерминистских возможностей (при этом детерминизм в Н. понимается не как доктрина, а как рабочая гипотеза и исследовательская техника). Согласно Феврие, теория адекватна, если предвидения, сделанные на ее основе, не опровергаются экспериментом (область адекватности определяется через совокупность результатов экспериментальных измерений). Тогда: совершенно неадекватная теория характеризуется пустой областью адекватности; совершенно адекватная является таковой лишь для рассматриваемой экспериментальной области (пример механики Ньютона для макромира); частично адекватная способна делать предвидения; принужденно адекватная имеет неопределенную область адекватности (но всегда сохраняется, пока не будет предложена иная теория). По критерию детерминизма различаются теории с явным и скрытым детерминизмом и индетерминистские теории. Таким образом, поздние версии Н. не только ‘перерастали’ в структурализм, но и сближались (в проблематике) с аналитической философией. (см. также БАШЛЯР, ГОНСЕТ, БРЮНСВИК, МЕЙЕРСОН .)

История философии. 2008.