Полли Янг-Айзендрат "Миф и тело: Наследие Пандоры в постмодернистском мире"

В большинстве психологических или интеллектуальных кругов в настоящее время быть юнгианским аналитиком стало некомфортно. Считается, что юнгианцы верят в универсальные человеческие характеристики, называемые «архетипами» и поддерживают теорию коллективного бессознательного. Несмотря на то, что работы Юнга имеют определенную массовую привлекательность, его идеи кажутся устаревшими в свете современных философских и научных подходов. Обычно его работы не преподаются на психологических факультетах университетов, в медицинских учебных заведениях и в других местах, где они могли бы иметь широкое влияние на практическую психотерапию в США.

Так как психология Юнга основана на теории универсалий, предполагающей, что все люди имеют нечто общее, то она находится в конфликте со многими фешенебельными постмодернистскими теориями. Постмодернизм широко критикует культурные и научные основы современности и бросает вызов теориям Самости, когерентности, а также любым притязаниям на истину. За два последних десятилетия любое убеждение о наличии универсальных истин или характеристик попадало под тщательное рассмотрение и часто отвергалось, по крайней мере, в академических кругах. Настали тяжелые времена для юнгианцев, которые, как предполагается, верят в Самость не только как в коллективную характеристику всех людей. Когда я обнаружила, что постмодернизм может быть очень полезен для пересмотра психологии Юнга, я также обнаружила, что он слишком скептичен по отношению к утверждениям об универсальных или общечеловеческих смыслах.

В первой части своей работы я хочу показать, почему вера в универсалии связана с моими утверждениями, что мифология все еще важна в постмодернистском мире. Я соединю свои идеи с проблемой человеческого воплощения, специфической формой, из которой мы - люди происходим со своими ощущениями, познавательными способностями и эмоциями. Затем я хочу продемонстрировать, как я работаю с мифами, и в качестве примера, использую миф о Пандоре и людях. Я расскажу о двойственности современного Пандора-изма.

В заключении, я немного расскажу о важности мифа в психотерапии. Иногда мои клиенты живут в мифе, который причиняет боль и воспринимается как единственная возможная «реальность». Многие из нас ведут себя аналогично. Психотерапия, когда она действует, преобразует миф в метафору и таким образом позволяет нам играть с разными реальностями.

Архетип и универсалии

Частично подтверждено формальное определение архетипа в концепции Юнга как «первичного отпечатка». Юнг обращался к тому, что принято называть «жесткой связкой» (hard wiring) или повторяющимися реакциями людей, – способы мышления и чувствования, которые существуют во всех культурах при любых условиях. В начале этого столетия, психология только получала продвижение, и, казалось бы, что исследование человеческого развития и поведения должно изначально сосредоточиться на том, что универсально и затем на том, что индивидуально. Видимо, в конце столетия мы находимся у другого края спектра с преобладающим убеждением, что можем изучать только то, что является индивидуальным, культурным, локальным, и даже не пытаться – то, что универсально.

Как практикующий психотерапевт и исследователь я думаю иначе. Если бы я не знала, какие примеры использовать фоном в индивидуальном случае, я бы никогда не узнала в каком направлении двигаться. Например, ко мне обратился 28-летний молодой человек, потому что он сомневался в правильном выборе карьеры. Учась в аспирантуре, он готовился к получению профессии и задался вопросом, подходит ли она ему. Но он не только задается этим вопросом, он испытывает волнение, раздражение и беспокойство и днем и ночью. Я знаю одно, что в 28 лет юность заканчивается, и в нашем обществе начинается взрослая жизнь. Хотя возраст для этого перехода в разных обществах варьируется, но везде существует точка, после которой ожидается, что молодые люди станут взрослыми и вольются в общество соответствующими способами. Если они терпят неудачу, то возникают серьезные последствия – явные или неявные. Так что я не рассматриваю тревожность этого молодого человека, главным образом, как невротическую, я вижу ее в связке с развитием, соответствующим для данного возраста.

Карл Юнг часто использовал идею архетипов в аспекте, который сейчас кажется устаревшим, как категории Канта или идеи Платона, то есть как форму организации нашей душевной жизни. В более поздних работах, примерно после 1944 года, он пересмотрел свои мысли и определил архетип как общую предрасположенность создавать эмоционально заряженные образы. Образ имел одинаковую форму, распознаваемую во всем мире, например, образ Великой Матери. Юнг начал по-новому соотносить душевные состояния с идеей архетипов. Его окончательное определение архетипа было – врожденный пусковой механизм. Если потребности младенца не удовлетворялись, и он часто испытывал голод, гнев, страх, то формировался образ Ужасной Матери (ведьмы, суки, колдуньи), который был противоположным успокаивающей, лелеющей, удовлетворяющей Великой Матери (хотя оба этих образа были активированы одной и той же фактической матерью). Этот образ Ужасной Матери неоднократно возвращается, когда возникают определенные сигналы. Все эмоции, окружающие архетипический образ, высвобождаются при появлении определенных звуков и определенных предметов. Взрослый мужчина, когда его жена говорит или делает определенные вещи, будет чувствовать те же эмоции, которые он переживал со своей матерью. Ребенок, который чувствовал свою мать как депрессивную, отвергающую и требующую Ужасную Мать, во взрослом возрасте будет воспринимать свою жену таким же образом, когда она плачет, выражает недовольство или критикует. Новая ситуация кажется точно такой же, как старая.

Идея врожденного пускового механизма, связанная с общечеловеческими эмоциями, продвигалась известным Британским психоаналитиком Джоном Боулби. Он и его последователи развили теорию, называемую «теория привязанности», которая показывает, что люди «жестко связаны» определенными способами реагирования в отношениях друг с другом: привязанностью, отделением и утратой. Независимо от того, насколько рациональными мы стремимся быть, как долго мы можем бороться, чтобы преодолеть наши эмоции, мы будем продолжать укреплять связь, будем желать защитить эту связь, бояться разделения и защищать себя от отторжения и т.д.

Кроме того, сейчас существует много теоретиков и исследователей человеческих эмоций (так называемая теория аффектов), например, Томпкинс, Льюис и Изард, которые показали, что определенные первичные эмоции присутствуют у каждого младенца при рождении: радость, печаль, страх, агрессия, раздражение, любопытство, и что позже, примерно после 18 месяцев, у всех развиваются вторичные эмоции. Эти более поздние эмоции называются эмоциями самосознания - стыд, гордость, зависть, вина, смущение. Они встречаются у всех повсеместно. Универсальные эмоции связаны с универсальными образами, которые повторяются всюду: великие и ужасные родители, драконы/монстры, волшебники, мадонны, шлюхи, герои и демоны/дьяволы. Эти архетипические образы, как Юнг с самого начала думал, возникли из оснований внешнего человеческого опыта. Теперь мы можем говорить, что они возникают прямо из человеческого опыта. Они универсальны, потому что они возникают в каждом человеке, в нашей эмоциональной «жесткой связке», в нашем восприятии мира, в биологическом цикле жизни.

Теория привязанности и теория аффектов могут противостоять вызову деконструкции и постмодернистскому скептицизму. Даже притом, что мы сложные, самосознающие и рефлексивные существа, мы не свободны. Мы все связаны формами наших тел, нашими репродуктивными системами, нашим жизненным циклом и неминуемостью смерти. Они неотвратимы и от них нельзя избавиться.

Тысячелетиями мифология создавалась рассказами об универсальных человеческих состояниях. Хотя мифология осуществляла много функций для различных обществ и культур, главной функцией продолжает оставаться иллюстрирование смыслов универсальных эмоций. Когда мифология оживает, она формирует основу того, что мы называем «реальностью». В конце двадцатого столетия главной мифологией Запада является эмпирическая наука и наиболее увлекательные ее виды - генетика, астрофизика, неврология и субатомная физика. Истории, рассказываемые в этих мифах, поразительны. Большинство из нас полагают, что они - реальны. Мы часто принимаем биологические обоснования нашего настроения и намерений (когда я писала эту статью, книга об антидепрессанте «Прозак» стояла вторым номером в списке бестселлеров «Нью-Йорк Таймс»), несмотря на то, что стремимся верить, что древние истории о героях, ведьмах, гигантах и монстрах спасут нас от наших судеб (книга юнгианского аналитика о коренных американцах и других мифах стояла первым номером в списке бестселлеров «Нью-Йорк Таймс»). Но главный миф нашего времени - научный реализм, какими бы ни были альтернативные мнения.

Для большинства из нас древние мифы действуют больше как метафоры, позволяя нам видеть некоторые аспекты своей эмоциональной жизни, как бы проникая в их значения. Однако, для меня, как психоаналитика, древние мифы все еще значимы в постмодернистском мире, потому что они соединяют нас с архетипическими значениями эмоций, с определенными способами чувствования и реагирования.