8 СОЦИОЛОГИЯ. ПОЛИТИКА И АЛХИМИЯ

Традиции политической и религиозной терпимости требуют, чтобы любой человек пользовался свободой мысли и слова вне зависимости от рода своих занятий. Разумеется, от священника принято ожидать, что он будет служить для своей паствы примером следования тем нормам поведения, которые он ей проповедует. Однако этот неписанный закон мало кто считает непреложным. Положение психолога в этой сфере весьма неловкое и двусмысленное, и вина за это отчасти лежит на нем самом. Устанавливая закономерности мотивации, сознания и поведения, он вправе ожидать, что окружающие будут пристрастно внимательны к тривиальности его частных суждений или ошибочности его поведения в практической сфере — а подобные случаи вовсе не редки. Так например, нет ничего удивительного, что родители, пострадавшие от профессиональной критики их методов воспитания детей, проявляют некоторые любопытство по поводу усилий психолога по воспитанию своих собственных отпрысков и испытывают известное злорадство, когда он зачастую терпит в этом деле неудачу. Будучи предметом общественного интереса, эта проблема легко поддается решению. Все зависит от сути той терапевтической методики, которую пропагандирует данный психолог (если она у него вообще есть). Всякий, кто берется учить и направлять своего пациента, тем самым, независимо от того, признает от это или нет, узурпирует прерогативы священнослужителя. Он претендует на некую непогрешимость, на которую священник вправе претендовать лишь в силу своей веры в то, что он является орудием Бога. Попытки святош от психотерапии ускользнуть от этой ответственности, утверждая, будто они занимаются лишь направлением своих пациентов по пути «лучшей» адаптации, мало что дают: тот, кто делает подобные заявления, тем самым подразумевает, что ему лучше, нежели пациенту, известно, что для того «хорошо», и в конечном счете — что ему известны непреложные нормы функционирования психики. На основании всего вышесказанного можно заявить: если психотерапевт, занимающийся своим делом в тиши кабинета с целью облегчить страдания и излечить тех, кто страдает душевными расстройствами, вправе в свободное от работы время быть таким же дураком, как и любой другой, такой прерогативы лишены те, кто не только желает направлять в какое-то русло жизнь своих пациентов, но и проповедует некий квазитеологический кодекс поведения. В таком случае публика вправе поинтересоваться общественными, политическими и религиозными взглядами данного психотерапевта. Если, как это имеет место в случае Юнга, нам заявляют, что душевные расстройства являются результатом неспособности исполнить «жизненную задачу», что главная проблема жизни — это проблема «индивидуации»,, и что этого состояния можно достигнуть с помощью указанных Юнгом манипуляций, мы имеем безусловное право обратиться к его публичным высказываниям, чтобы поискать каких-то указаний на то, в чем выражается эта индивидуация или по крайней мере о том, какой дорогой нам следует к ней идти. Если эта процедура все же покажется неоправданной, можно прибавить, что Юнг, во всяком случае, сам напросился на тщательный анализ своего мировоззрения. «Мировоззрение, — заявляет он нам, — определяется Высшим Сознанием. Любое обдумывание мотивов и намерений порождает мировоззрение... У того, для кого Солнце все еще вращается вокруг Земли, иной склад личности, нежели у того, для кого Земля — спутник Солнца». Итак, снимем же пробу с юнговского мировоззрения. СОЦИОЛОГИЯ, ПОЛИТИКА И АЛХИМИЯ Рассматривать социологические взгляды Юнга в связи с его политическими убеждениями не только уместно, но и удобно. Социологию можно определить как фундаментальное исследование групповой психологии; политику — как прикладное исследование групповых взаимоотношений. Обе эти сферы, однако, тесно связаны с психологией личности. Более того — с точки зрения тех, кто считает так называемое «групповое мышление» особым отделом психики индивидуума, явления групповой психологии можно понять лишь в терминах индивидуального развития. Фрейд, например, считал, что групповая психология старше индивидуальной: из первобытной группы или стада вышел первый индивидуум, первобытный отец; переход от стадной жизни к семейной и относительное упорядочивание сексуального соперничества через посредство семьи дали сильнейший толчок развитию психологии личности. И далее групповые механизмы продолжали демонстрировать свое примитивное происхождение и содержание, которые удобно изучать не только на примере организации групп дикарей и цивилизованных людей, но и на примере стадий развития, который проходит каждый ребенок на пути от младенчества до периода отрыва от семьи, который начинается во время полового созревания. Те, кто отрицают эти гипотезы и утверждают, что социологические явления — это вещи особого порядка и основаны на особых групповых инстинктах, все же оказываются вынуждены признать, что между политикой и психологией личности имеется необычайно тесная связь. Дело в том, что хотя делом политики в значительной степени является упорядочение групповых отношений, в общественной системе именно отношение «индивидуальной экспансии» к «групповому порядку» порождает наиболее острые политические чувства. Одного этого было бы достаточно, чтобы считать политические системы формой прикладной групповой социологии, принципы которой, однако преломляются через призму индивидуальных предрассудков и пристрастий или, в редчайших случаях, объективного исследования. Это в значительной степени объясняет, почему средний социолог является плохим политиком. Чем больше он политически ангажирован, тем больше его зависимость от эмоциональных предрассудков и, соответственно, тем больше его взгляды напоминают взгляды человека с улицы. Прогресс социологии неимоверно ускорился бы, если бы и социологи-теоретики, и социологи-прикладники сопровождали свои теоретические идеи сообщением о своей политической ориентации и взглядах. Все изложенное выше позволяет сделать вывод: лучший способ определить истинную ценность групповой психологии Юнга — это соотнести ее с теми политическими убеждениями и прогнозами, которые он имел неосмотрительность обнародовать. Однако чтобы понять социологические взгляды Юнга, необходимо вставить здесь краткое замечание о тех параллелях, которые Юнг находит между открытым им процессом индивидуации и средневековой герметической философией, или алхимией, а также различными формами йоги. Алхимия, по-видимому, привлекла Юнга сходством образов, снов и видений, якобы появляющихся в Коллективном Бессознательном с одной стороны, и системой алхимических символов с другой. На его взгляд, средневековые химические эксперименты были по природе своей символичны; то были «психические процессы, выраженные на псевдохимическом языке». Пытаясь объяснить природу материи, алхимик «проецировал бессознательное во тьму материи, дабы осветить ее». Медитация алхимика аналогична «внутреннему диалогу», который является для человека единственным способом о чем-то договориться с юнговским Коллективным Бессознательным. Аналогичным образом алхимические философы предвосхищали открытие «проблемы противоположностей в том виде, как ее понимает аналитическая психология». Ища философский камень, который преобразовывал бы низшие элементы в золото, они проецировали на материю «тайну психической трансформации», которая ведет к открытию трансцендентной Самости и в то же время вытекает из нее. Божественный демон, богочеловек, одухотворенность, которые воплощаются (проецируются) в материю, «означают бессознательную компоненту личности, которая, по-видимому, обладает более высокой формой сознания, а также превосходством над обычными людьми» (курсив мой — Э. Г.). На первый взгляд все это имеет к социологии весьма отдаленное отношение. Если Юнгу угодно считать алхимию «робким шагом к самой современной психологии» и находить в ее спонтанных, синкретических проекциях подтверждение универсальной ценности своего учения, то это означает, что Юнг своими руками роет этому учению могилу. Очевидно, если юнговское учение может быть выведено из умственных построений и систем алхимика, алхимические построения и системы равным образом можно найти в юнговском учении; об этом свидетельствует, например, высказывание Юнга: «постижение значения четверичности... означает проникновение во «внутреннюю область»... первый шаг, необходимую остановку на дороге индивидуального развития». Логическая несообразность у Юнга возникла из-за того, что, отвергнув фрейдовскую систему бессознательного, Юнг лишил себя концепции бессознательных защитных механизмов, чья функция — не только обуздывать примитивные инстинктивные силы, но и скрывать деятельность бессознательного. Коллективное Бессознательное, предложенное Юнгом вместо фрейдовского бессознательного, не содержит в себе защитных механизмов. Его проявления всегда следует считать «позитивным». Юнговский архетип всегда является позитивным, неизмененным выражением унаследованного коллективного устремления. Бессознательный символ и у Фрейда допускает незначительное проявление бессознательных сил; однако он также функционирует как эффективная маскировка бессознательного содержания и защита от него. Даже если допустить, что алхимия является примитивной формой психологии бессознательного, у нас нет оснований предполагать, что психологическая система, которую она предвосхищает, истинна; напротив, будет правильнее предположить, что она скрывает функционирование бессознательного больше, нежели объясняет. Попытка Юнга связать свою психологическую систему с более ранними алхимическими формами мысли была роковой ошибкой; она с неизбежностью делает юнговское учение уязвимым для критики, из которой вытекает, что оно гораздо больше скрывает истинную природу психики, нежели объясняет ее. Как мы уже убедились, даже это — чересчур благосклонная оценка этого учения.