Рекомендации
Психическую боль в себе необходимо обнаруживать и распаковывать, а душевное удовольствие нужно себе научиться позволять, видеть и чувствовать. До тех пор, пока психическое «я» вытеснено за пределы тела, ум будет напоминать, а боль преследовать. Пока я противопоставляю себя миру людей моя боль невыносима и безудержна, преследует меня в любой точке мироздания куда бы я не бежал, куда бы я не прятался. Душераздирающий конфликт психической боли всюду я ношу в своей голове. А остановка дает возможность осмотреться, прислушаться, приглядеться и зацепиться за кого-то настоящего. И именно эта встреча дает возможность обустроиться самому в этом удивительном мироздании, принять мир людей обнаруживая себя при каждой встрече, по капли собирая себя любимого и настоящего, любящего и принимающего мир во всех его красках и интонациях, проявлениях. Так постепенно через встречи с другим я становлюсь самим собой и мир вокруг меня становится все более удивительным и прекрасным. О мимолетных встречах, расставаниях. Распознаваниях себя заботливого, любящего, настоящего. Когда весь мир становится единым удивительным Со Бытиём.
А когда наступит время и умирать не страшно.
Возможно, я родился снова.
Послесловие
Апологет современного психоанализа Дональд Мельтцер несомненно знаковая фигура ушедшего столетия. Приняв эстафету у Кляйн и Биона он передал её веку XXI, который, непременно достойно должен распорядится богатым наследием.
А разве может быть иначе? Ведь упомянутые «пионеры» неофрейдизма вывели, казалось бы, тупиковую ветвь классического психоанализа из прокрустова ложа гипотез и свободных ассоциаций (к примеру, замене метода у детей техникой свободной игры — М. Кляйн) в эмпирическое русло практических исследований, пополнившихся за более чем столетие бесценным клиническим материалом. Причём, Дональд Мельтцер внёс в это психотерапевтическое многообразие ещё и искусное изложение клинического материала, которое делает историю конкретного пациента не столько результирующим документом, сколько живым и динамичным процессом преображения через осознание им многих скрытых мотивов действий, приведших к кажущемуся неразрешимым конфликту. И, казалось бы, что, не отходя от традиционной alma mater с её характерным символизмом и ассоциативной интерпретацией, Мельтцер всё же вносит поэтическое, дуально-мильтоновское или экстатически-депрессивное видение мира страждущего человека наряду с его «параноидно-шизоидными и частично-объектными истоками эстетического переживания». В этом контексте любой психический конфликт на его взгляд, есть конфликтом эстетическим, ибо вызван «неспособностью понимания красоты через эмоциональный ответ на её восприятие». А выход Мельтцер видит в том, чтобы признать за разумом его способность изменять всю бытийность человека: «разум должен открыть свою собственную красоту только после того, как он обнаружил красоту природы и человеческих трудов, которые свидетельствуют о ней и превозносят её».
Оригинальные психоаналитические идеи и умозрительные выводы Дональда Мельтцера будто вторят утверждению Платона, что «мысли правят миром», погружая нас в авторское понимание красоты, что бессмертный Шекспир охарактеризовал как: «поэзия — в тебе. Простые чувства. Ты возвышать умеешь до искусства…»
Не останавливаясь на тонкостях самого психоаналитического действа, детально описываемого и разбираемого автором на конкретных примерах из личной практики, нужно подчеркнуть, что намерение донести до читателя все перипетии многочасового процесса исследования осуществилось. Более того, сам анализ, переплетаемый с личным фокусом Бионовского, Кляйнинского и Фрейдовского подходов не оттеняет Мельтцеровский взгляд на природу многих клинических состояний, живо описанных и проанализированных автором через призму художественно-этического восприятия красоты. Также в повествовании я усматриваю вектор ментального движения Мельтцера от психоанализа к искусству и эстетике, по аналогии, как соматика к психике (соматопсихика), а Стоукса наоборот, от эстетики к психоанализу или от психики к соматике (психосоматика) не в смысле их идентичности (методов), но соизмеримости.
Несмотря на сложность рассматриваемого предмета с медицинской и психологической точки зрения, эта книга не учебник, скорее, хрестоматийное изложение научных парадигм, «утопающих в буйной зелени» клинического контента, изобилующего свежестью мысли и трансформационными кластерами.
Поэтому художественно-клиническую и научную работу Дональда Мельтцера, на мой взгляд, нужно рассматривать двояко: теоретически как метапсихологию — категориальную психоаналитическую интенцию клинической психологии и практически, как эмпирическую область исследований, направленную на изучение человеческой природы через призму любви и красоты в «эстетическом конфликте».
На протяжении всего повествования, автор вносит новые сюжетные линии в уже знакомый психоаналитический сценарий, с тем, чтобы подчеркнуть значимость данной тематики для научного сообщества.
Развитие и повествовательное рассмотрение сексуальности (детской, юношеской, взрослой) через призму «эстетического психоанализа» автора в контексте «борьбы личности между эстетической чувствительностью и силами мещанства, пуританства, цинизма и извращённости», есть ничем иным, как своеобразным релятивизмом.
Кроме того, данная работа, на мой взгляд, это своеобразная попытка возрождения или оживления «психоаналитической мумии» («аналитики сегодняшнего дня могут заложить основы науки большого нравственного величия в будущем, также, как алхимики заложили основу современной химии и её удивительных достижений» — Д.М.), которой являлась традиционная фрейдистская и психоаналитическая школа. Ибо, к примеру, один из создателей «третьей волны» в психотерапии и основателей школы экзистенциальной терапии, Ирвин Ялом, остался в сути своей психоаналитиком, ибо для него, как и для Фрейда, «психотерапия — детективное расследование, разгадывание загадки, упорный поиск истины. Только это уже не истина прошлого — инфантильной сексуальности, Эдипова комплекса и детских травм, — а истина «четырёх данностей» человеческого существования: одиночества, неизбежной смерти, экзистенциальной свободы и бессмысленности жизни».
Возможно именно поэтому автор всей силой своего философски-эстетического ума, в которой ощущается влияние логического атомизма Рассела и Витгенштейна, а также Кассиреровских «символических форм», хочет возродить красоту метода психоаналитической метафоры, раскрыв через неё истину, которая приводит к пониманию красоты жизни во всём многообразии. Но путь к такой красоте лежит через многочисленные «помойки» человеческих неосознанных установок, впечатлений, клише или попросту заблуждений, формирующих комплекс неполной ценности или ряд эстетических несоответствий родительским, социальным и собственным ожиданиям.
В этом смысле, любовь и красота тесно переплетены в исследовании межличностного конфликта родители — дети, а значит, изменение ментальных установок, и суждений клиента — путь к выздоровлению. Причём, Мельтцер не только «понимает красоту», он живо и образно в художественной форме передаёт её через конкретные жизненные истории и практические примеры, умело сочетая клиническую направленность с философским видением.
Дональд Мельтцер улавливает эстетический конфликт подобно Да Винчи в его Мадонне Литте, в драматическом моменте отлучения от груди ребёнка любящей матерью, когда первичный импульс отторжения заменяется милостивым кормлением. Правда, он делает это с помощью мысленных картин и разнообразной палитры красок и тонких штрихов психоаналитического анализа, от которого не ускользают оттенки данного взаимодействия.
Используя аллегорию, психоаналитический перенос и контрперенос, словно щит и меч, а Мельтцер, подобно Ланселоту ищет свой святой Грааль. Неизбежные трудности и конфликты на этом исследовательском пути он воспринимает как необходимые следствия таких исканий, ведь в конечном счёте «рыцарство» в его формате — это образ любви к одному объекту — истинной красоте, и ради неё Мельтцер «должен пожертвовать» всем...
Узкая психоаналитическая тропа, по которой через джунгли сновидений пробирается автор, может расстраивать неискушённого читателя, не успевающего за резко изменяющимся ландшафтом леса, коим является клинический мир бессознательного. Однако для бывалого путника эта эссеическая манера «ментального ретроспективного движения» с его непрекращающимся анализом сновидческого сознания, словно лакмусовая бумага, позволяющая выявить собственную реакцию на происходящее, неизменно меняющуюся от неудовольствия до восторга.
Богатая палитра красок автора, вводит нас в многоликий и живописный мир исследования человекознания, как я именую область человеческого существования от самого зарождения, чтобы разрешить вечный конфликт близости и насилия, принятия и отверженности.
Глубина понимания Мельтцером трудности исследуемой им необъятной «территории бессознательного» с его интегральностью мышления лаконично выражена в его следующей фразе: «чеховский скользкий путь, эта стриндберговская ловушка, этот шекспировский тупик каждый день маячит в наших кабинетах и требует от аналитика способности выносить трансфер объектов, которые могут содержать и модулировать этот конфликт, чтобы дать время для его прояснения и переработки».
Самым главным действующим лицом психоаналитической терапии, как показывает книга, является не столько пациент/клиент, несмотря на клиент-ориентированный подход, а терапевт: его широта видения, позволяющая заглянуть за ширму бессознательного и извлечь оттуда необходимые решения, которые выводят из тени неосознанных переживаний на ясную поляну осознания «заблудившегося в лесу ребёнка», коим зачастую является каждый из нас.
Скрупулёзный «разбор полётов» автором разных клинических историй интересен ещё и тем, что каждую из них он экстраполирует на весь психоаналитический метод, тем самым, расширяя категориальную область предыдущих исследований своих коллег. А это, безусловно, обогащает психоанализ.
Кому интересен будет данный труд, если не принимать в расчёт профессиональную психологическую аудиторию? Конечно же, любителям психоаналитической квинтэссенции с её сновидческим символизмом и лабиринтами бессознательного, сквозь которые пробирается читатель вместе с автором, силясь всё же найти выход. Выход не только и не столько в область осознаваемую, сколь устойчивую в смысле понимания, ведь автор всеми силами взывает нас именно к этому — способности объятия красоты: красоты метода, красоты тела, близости, влечения, интимности, красоты человеческих исканий, красоты смысла, который не будет тягостен и скоротечен. И эта попытка психологического препарирования с её благородной миссией помощи страждущим — это игра с тенью, в которой последняя всё время ускользает, когда мы хотим приблизиться, чтобы рассмотреть маску страха, боли, негодования, катастрофы и таки радостно сорвать её, восклицая по-архимедовски: эврика!
Уверен, что исследователи сновидений и регрессии найдут здесь благодатную почву для собственных интерпретаций и соизмерения. А художественная форма изложения придётся по нраву всем, кто сможет оценить по достоинству отменный вкус и полёт мысли, исследующей ещё неизведанные края и непознанные дали миров сознания и бессознательного.
Как бы мы не воспринимали психоанализ Мельтцера, его «Понимание красоты» уже засеяло почву клинического опыта теми семенами, благодаря которым распустились цветы, явившие миру новую эстетику. Ну, а плоды этого дерева познания смогут дать совершенно необычные всходы практически ценного и полезного психоаналитического материала уже в скором будущем, как в словах Джона Китса:
«В прекрасном — правда, в правде — красота. И это — мудрость высшая земная».
Сергей Колеша, Гелсина Станкевич.