П. Д. Успенский. TERTIUM ORGANUM

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Смысл жизни – это вечная тема людских размышлений. Все философские системы, все религиозные учения стремятся найти и дать людям ответ на этот вопрос. Одни говорят, что смысл жизни в служении, в отдавании себя, в самопожертвовании, в жертве всем, даже жизнью. Другие говорят, что смысл жизни в наслаждении ею, "в ожидании конечного ужаса смерти". Одни говорят, что смысл жизни – это совершенствование и созидание себе лучшего будущего за гробом. Другие говорят, что смысл в приближении к небытию. Третьи, что смысл – в совершенствовании расы, в "устроении жизни на земле". Четвертые отрицают всякую возможность искать смысл.

Недостаток всех этих объяснений заключается в том, что все они пытаются найти смысл жизни вне ее самой – или в будущем человечества, или в проблематическом существовании за гробом, или в эволюции Ego путем долгих последовательных перевоплощений, вообще в чем-нибудь вне настоящей жизни человека. Но если вместо того, чтобы размышлять, люди просто посмотрят вокруг себя, то они увидят, что в действительности смысл жизни совсем не так темен. Он заключается в познании. Вся жизнь, всеми ее фактами, событиями и случайностями, волнениями и влечениями, всегда приводит нас к познанию чего-нибудь. Весь жизненный опыт есть познание. Самая сильная эмоция человека – это стремление к неизвестному. Даже в любви, как мы видим, самое сильное влечение, которому приносится в жертву все остальное, это влечение к неизвестному, к новому.

*  *  *

В самом начале этой книги мы признали существующими сознание и мир; "я" и "не-я". Сознание определяется как реализация существования. "Я" реализует свое существование и существование мира, часть которого оно составляет. Отношение к себе самому и к миру называется познанием.

Все душевные свойства человека, все элементы его сознания – ощущения, представления, понятия, идеи, суждения, умозаключения, чувствования, эмоции, даже творчество – это все орудия познания, которыми располагает "я".

Чувствование, даже самые высшие, как эстетическое, религиозное, моральное, – и творчество, от творчества дикаря, делающего себе каменный топор, до творчества Бетховена, – это именно орудия познания. Только нашему узкому человеческому взгляду кажется, что они служат другим целям: охранению жизни, созиданию чего-то или наслаждению. В действительности это все служебное; цель – познание, всегда познание.

Эволюционисты, последователи Дарвина, скажут, что борьба за существование и отбор наиболее приспособленных создали ум и чувство современного человека, что ум и чувство служат жизни, охраняют жизнь отдельного индивидуума и вида – и что вне этого, сами по себе, они смысла не имеют. Но на это можно возразить то же самое, что говорилось раньше против идеи механичности Вселенной. Именно, если существует сознание, то не существует ничего, кроме сознания. Борьба за существование и отбор наиболее приспособленных, если они действительно играют такую роль в созидании жизни, тоже являются не случайностями, а продуктами сознания, какого – мы не знаем. И служат, как и все, познанию.

Но мы не реализуем, не видим присутствия сознания в законах природы. Это происходит потому, что мы изучаем всегда не целое, а часть и не видим сознания, принадлежащего целому. Изучая мизинец человека, мы не можем видеть сознания человека. И то же самое по отношению к природе. Мы всегда изучаем мизинец природы. Если мы реализуем это, мы поймем, что всякая жизнь есть проявление части какого-то сознающего себя целого.

Для того чтобы постигнуть сознание целого, нужно понять характер целого. Сознание есть функция целого. Так, функция человека есть сознание. Но, не поняв характера "человека" как целого, нельзя понять его сознания.

Для того чтобы понять, что такое наше сознание, нужно выяснить наше отношение к жизни.

Что такое жизнь?

Мы делали попытку, очень искусственную, основанную на аналогии с миром воображаемых двумерных существ, определить жизнь как движение в сфере, высшей сравнительно с данной. С этой точки зрения всякая отдельная жизнь есть как бы проявление в нашей сфере части одного из сознаний другой сферы. Эти сознания как будто заглядывают к нам в этих жизнях, которые мы видим. "Когда умирает человек, закрывается один глаз Вселенной, – говорит Фехнер. – Каждая отдельная человеческая жизнь есть момент сознания большого существа, которое живет в нас. Каждая отдельная жизнь дерева есть момент сознания существа, жизнь которого составляется из жизней деревьев. Сознания этих высших существ не существуют отдельно от низших жизней. Это две стороны одного и того же. Каждое одно человеческое сознание в каком-нибудь другом разрезе мира может давать иллюзию многих жизней".

Это очень трудно иллюстрировать примером. Но если мы возьмем спираль Хинтона, проходящую через плоскость, и точку, бегающую кругами по плоскости (рис. 2), и предположим, что спираль есть сознание, то движущаяся точка пересечения спирали с плоскостью будет жизнью. Этот пример ясно рисует отношение сознания и жизни.

Жизнь и сознание в наших глазах различны и отдельны друг от друга, потому что мы не умеем смотреть, не умеем видеть. А это, в свою очередь, зависит от того, что нам очень трудно выйти из рамок наших делений. Мы видим жизнь дерева, этого дерева. И если нам говорят о том, что жизнь дерева есть проявление сознания, то мы понимаем это так, что жизнь этого дерева есть проявление сознания этого дерева. Но это, конечно, абсурд, являющийся результатом "трехмерного мышления", "Эвклидова ума". Жизнь этого дерева есть проявление сознания вида, или семейства, или, может быть, сознания всего растительного царства.

Подобно этому наши отдельные жизни есть проявления какого-то большого сознания. Доказательство этому мы находим в том, что наши жизни не имеют никакого другого смысла, кроме совершаемого нами познавания. И мыслящий человек только тогда перестает мучительно ощущать отсутствие смысла в жизни, когда он реализует это и начинает сознательно стремиться к тому же, к чему раньше шел бессознательно.

Причем это познавание, составляющее нашу функцию в мире, совершается не только умом, но всем нашим организмом, всем телом, всей жизнью, – всей жизнью человеческого общества, его организациями, учреждениями, всей культурой и всей цивилизацией.

*  *  *

Если мы скажем относительно интеллектуальной стороны человека, что она имеет целью познание, это не вызовет сомнений. Все согласны, что интеллект человека со всеми подчиненными ему функциями имеет целью познание. Но относительно эмоций: радости, горя, гнева, страха, любви, ненависти, гордости, сострадания, ревности; относительно чувства красоты, эстетического наслаждения и художественного творчества; относительно морального чувства; относительно всех религиозных эмоций: веры, надежды, благоговения и пр. и пр. – относительно всей человеческой деятельности – дело не так ясно. Мы обыкновенно не видим, что все эмоции и вся человеческая деятельность служат познанию. Каким образом страх, или любовь, или работа служат познанию? Нам кажется, что эмоциями мы чувствуем, работой – создаем. Чувствование и создавание кажутся нам чем-то отличным от познания. Относительно работы, творчества, создавания мы скорее склонны думать, что они требуют познания, и если служат ему, то только косвенно. Точно так же непонятно для нас, каким образом служат познанию религиозные эмоции.

*  *  *

Обыкновенно эмоциональное противопоставляется интеллектуальному; "сердце" противопоставляется "уму". С одной стороны ставят "холодный ум" или интеллект, а с другой стороны – чувства, эмоции, художественное наслаждение, – и затем опять отдельно – нравственное чувство, религиозное чувство, "духовность".

Недоразумение здесь лежит в понимании слов интеллект и эмоция.

Между интеллектом и эмоцией нет резкого различия. Интеллект, взятый в целом, тоже есть эмоция. Рибо в "Психологии чувств" очень определенно говорит об "интеллектуальной эмоции". В первичном виде – это любопытство, жадное, личное, служащее личным целям; постепенно оно превращается в любознательность, сначала тоже личную, но постепенно переходящую в жажду знания ради знания, в чистую и сверхличную интеллектуальную эмоцию.

Все эмоции проходят тот же самый путь. От всех понемногу отпадают личные элементы; все, усложняясь и утончаясь, делаются сверхличными; а те, которые не могут стать сверхличными, атрофируются и умирают.

Но в обыкновенном разговорном языке и в "разговорной психологии" ум противопоставляется чувству; дальше в качестве отдельной и самостоятельной способности ставится воля; моралисты совершенно отдельно ставят нравственное чувство; люди религиозные отдельно ставят духовность или веру.

Говорят: ум победил чувство; воля победила желание; чувство долга победило страсть; духовность победила интеллектуальность; вера победила разум.

Но все это – неправильные выражения разговорной психологии, настолько же неправильные, насколько неправильны выражения "восход" и "закат" солнца. В действительности в душе человека нет ничего, кроме эмоций. И душевная жизнь человека есть борьба или гармоническое существование различных эмоций.

Это совершенно ясно видел Спиноза, когда он сказал, что эмоция может быть побеждена только другой, более сильной эмоцией, и ничем другим.

Ум, воля, чувство долга, духовность, побеждая какую-нибудь эмоцию, могут победить ее только заключающимся в них эмоциональным элементом. Подвижник, который убивает в себе все желания и страсти, убивает их желанием спасения. Человек, отрекающийся от всех наслаждений мира, отрекается ради наслаждения жертвой, отречением. Солдат, умирающий на посту из чувства долга, делает это потому, что эмоция преданности или верности в нем сильнее всех других. Человек, которому его нравственное чувство подсказывает, что он должен подавить в себе страсть, делает это потому, что нравственное чувство (то есть эмоция) сильнее в нем всех других чувств, других эмоций.

В сущности это все просто и ясно, как день, и запуталось только потому, что люди, называя разные степени одного и того же разными именами, начинали видеть коренные различия там, где были только различия в степени.

Воля есть равнодействующая желаний. Мы называем человеком с сильной волей того, у кого воля идет по определенной линии, не уклоняясь в стороны, и человеком со слабой волей того, у кого линия воли идет зигзагами, уклоняясь то туда, то сюда, под влиянием каждого нового желания. Но это не значит, что воля и желание – нечто противоположное. Наоборот – это одно и то же, потому что воля слагается из желаний.

Ум не может победить чувство, потому что чувство может быть побеждено только чувством. Ум может дать только мысли и картины, которые вызовут чувства, которые победят чувство данного момента.

Духовность не противоположна "интеллектуальности" или "эмоциональности". Это только их высший полет. Интеллект не имеет границ. Ограничен только человеческий "Эвклидов" ум.

Что же такое интеллект?

Интеллект есть активная сторона каждого данного сознания. В живом царстве земли, у всех животных ниже человека, мы видим пассивное сознание. Но с появлением понятий сознание делается активным, а активная часть его начинает работать как интеллект. Животное сознает эмоциями. Интеллект у животного имеется только в зачаточном состоянии, в виде эмоции любопытства.

У человека рост сознания заключается в росте интеллекта и в сопутствующем ему росте высших эмоций: эстетической, религиозной, моральной – которые по мере своего роста все более и более интеллектуализируются, причем одновременно с этим интеллект проникает эмоциональностью, перестает быть "холодным". Таким образом, "духовность" есть слияние интеллекта с высшими эмоциями. Интеллект одухотворяется от эмоций; эмоции одухотворяются от интеллекта.

Функции интеллекта не ограничены, но человеческий интеллект еще слаб. Сказать, что форма познания выше человеческой будет уже не интеллектуальной, а какой-то другой, будет неправильно, потому что интуитивный ум есть только высший интеллект; и этот высший интеллект совсем не ограничен человеческими понятиями и областью Эвклида. Очень много в этом отношении предстоит нам услышать со стороны математики, которая в сущности давно уже вышла из области понятий. Но вышла при помощи интеллекта.

*  *  *

На настоящей ступени своего развития, многое познавая интеллектом, человек в то же время очень многое познает эмоциями. Эмоции ни в каком случае не являются орудиями чувствования ради чувствования: они все – орудия познания. Каждой эмоцией человек познает что-нибудь, чего не может познать без ее помощи, что-нибудь, что не может познать никакой другой эмоцией, никаким усилием интеллекта.

Если мы будем рассматривать эмоциональную природу человека как заключенную в себе самой, как служащую жизни, не служа познанию, то мы никогда не поймем ее истинного содержания и значения.

Эмоции служат познанию. Есть вещи и отношения, которые можно познать только эмоционально и только данной эмоцией.

Чтобы понять психологию игры, нужно пережить эмоции игрока; чтобы понять психологию охоты, нужно пережить эмоции охотника; психология влюбленного непонятна сухому и холодному человеку; состояние ума Архимеда, выскочившего из ванны, непонятно мирному гражданину, смотрящему на него как на сумасшедшего; чувство бродяги по земному шару, вдыхающего морской воздух и смотрящего на морской горизонт, непонятно человеку, удовлетворяющемуся своей оседлой жизнью. Чувство верующего непонятно неверующему, и чувство неверующего непонятно верующему. Люди потому так плохо понимают друг друга, что они живут всегда разными эмоциями. И они понимают друг друга только тогда, когда одновременно испытывают одинаковые эмоции. – Народная мудрость хорошо знает этот факт:

"Сытый голодного не разумеет", говорит она, "пьяный трезвому не товарищ", "рыбак рыбака видит издалека"...

В этом взаимном понимании или в иллюзии взаимного понимания при погружении в одинаковые эмоции лежит одно из главных очарований любви. Об этом очень хорошо писал Мопассан в маленьком эскизе "Одиночество". В этой же иллюзии – секрет власти алкоголя над человеческими душами.

Эмоции – это цветные окна души, цветные стекла, через которые душа рассматривает мир. Каждое такое стекло помогает найти в рассматриваемом объекте те или другие краски, но оно же мешает найти противоположные. Поэтому совершенно справедливо говорят, что одностороннее эмоциональное освещение не может дать правильного представления об объекте. Ничто не дает такого ясного представления о вещах, как эмоции, и ничто так сильно не вводит в заблуждение, как эмоции.

Каждая эмоция имеет смысл своего существования на настоящей ступени развития человека. Хотя ценность эмоций с точки зрения познания различна. Есть эмоции нужные, важные, необходимые для жизни настоящего; есть эмоции, при помощи которых строится будущее, – и есть эмоции, относящиеся уже к прошедшему, которые теперь уже почти не нужны, больше мешают, чем помогают жить. И есть такие эмоции, которые уже совсем замерли в душе современного культурного человека и могут быть оживлены только искусственно или если проявляются сами, то представляют собой явление болезненное или с личной, или с общественной точки зрения.

Изучая эмоции современного человека, мы видим всю эволюцию человеческой души.

Теоретически – все эмоции служат познанию; все эмоции возникли вследствие узнавания того или другого. Но практически изменение условий жизни и рост других эмоций делают некоторые эмоции излишними и вредными, вводящими в заблуждение.

Возьмем какую-нибудь эмоцию из самых элементарных, – скажем, эмоцию страха.

Несомненно, есть отношения, которые можно познать только страхом. Человек, который никогда не испытал чувства страха, не поймет очень многого в жизни и в природе, не поймет многих главных мотивов жизни человечества. – Что же кроме страха, голода и холода заставляет работать большинство людей? Он не поймет очень многих отношений в животном мире. Например, никогда не поймет сущности отношения млекопитающих к пресмыкающимся. Змея возбуждает чувство отвращения и страха во всех млекопитающих. Этим отвращением и страхом млекопитающее познает природу змеи и отношение этой природы к своей, и познает правильно, но строго лично, только со своей точки зрения. Что такое змея сама по себе, эмоцией страха животное никогда не познает.

Что представляет собой змея сама по себе, не в философском значении вещи в себе, а просто с точки зрения зоологии (а не с точки зрения человека или животного, которого она укусила или может укусить) – это можно познать только интеллектом.

*  *  *

Эмоции эволюционируют, развиваются. В чем же для нас выражается их эволюция? Как мы можем отличить растущую эмоцию от умирающей? Потому что кроме растущих есть и умирающие эмоции.

Признак роста эмоций – это освобождение их от личного элемента. Освобождение от личных элементов усиливает познавательную силу эмоций, потому что, чем больше в эмоции личных элементов, тем больше может она вводить в заблуждение. Личная эмоция всегда пристрастна, всегда несправедлива.

Таким образом, познавательная сила эмоций тем больше, чем меньше в данной эмоции элементов себя.

Мы видели раньше, изучая пространство и его законы, что эволюция познания заключается в постепенном отхождении от себя. Это очень хорошо выражает Хинтон. Он все время говорит, что, только отойдя от себя, то есть от своей личной точки зрения, мы начинаем постигать мир, как он есть. Вся система упражнений ума с разноцветными кубами, изобретенная Хинтоном, сводится к приучению сознания смотреть на вещи не с личной точки зрения.

Когда мы изучаем систему кубов, пишет Хинтон (скажем, куб, составленный из 27 меньших кубов), мы прежде всего изучаем его, начиная с одного определенного куба. И мы говорим, что знаем всю систему, когда знаем отношения 26 кубов к первому. Мы изучаем весь большой куб, построенный из меньших кубов, по отношению к оси, идущей от первого, с которого мы начали. Потом мы переходим к оси, идущей от другого, и т.д.

Таким образом, постепенно мы изучаем большой куб по отношению к осям каждого из маленьких.

Для того чтобы изучить человечество, мы должны изучить его с точек зрения всех индивидуумов, составляющих его.

Эгоиста можно сравнить с человеком, знающим куб только с одной точки.

Люди, поверхностно сочувствующие многим, подобны тем, которые слегка знакомы с нашей системой кубов с разных точек зрения.

Люди, у которых есть только одна или две глубокие привязанности, подобны людям, изучающим куб с одной или двух точек зрения.

И после всего этого, может быть, разница между добрыми и остальными из нас заключается только в том, что первые знают что-то, чего не знают другие. Есть что-то вне их, что тянет их к добру, что-то, что они видят и чего не видят другие.

Таким образом, задача правильного эмоционального познания заключается в том, чтобы чувствовать не с личной точки зрения, чувствовать не только за себя, но и за других. И чем шире тот круг, за который чувствует данный субъект, тем глубже познание, которое дают ему его эмоции. Но не все эмоции в равной степени способны освобождаться от элементов себя. Есть эмоции, по существу разделяющие, отделяющие, отчуждающие, заставляющие человека чувствовать себя обособленным, отдельным; таковы ненависть, страх, ревность, гордость, зависть. И есть эмоции соединяющие, сближающие, заставляющие человека чувствовать себя частью какого-то большого целого; таковы симпатия, дружба, сострадание, любовь к родине, любовь к человечеству. Эмоции второго порядка гораздо легче освобождаются от элемента себя, чем эмоции первого порядка. Хотя в то лее время может быть совершенно не личная гордость – гордость за геройский поступок, совершенный другим человеком. Может быть даже не личная зависть, когда мы завидуем человеку, который победил себя, победил свое личное желание жить, пожертвовал собой за то, что все считают должным и справедливым, но не решаются сделать, даже не решаются подумать из слабости, из любви к жизни. Может быть не личная ненависть – к несправедливости, к насилию, злоба к глупости, к тупости; отвращение к грязи, к лицемерию. И эти чувства, несомненно, поднимают и очищают душу человека и помогают ему видеть вещи, которых иначе он бы не видел.

Христос, выгоняющий торговцев из храма или высказывающий свое мнение о фарисеях, совсем не был кроток и мягок. И бывают случаи, когда кротость и мягкость совсем не достоинство. Эмоция любви, симпатии, жалости очень легко превращаются в сентиментальность, в слабость. И в таком виде, конечно, служат только незнанию.

*  *  *

Существует разделение эмоций на чистые и нечистые. Мы все знаем это, все пользуемся этими словами, но очень плохо понимаем, что это значит. В самом деле, что значит "чистый" и "грязный" или "нечистый" применительно к чувству?

Обычная мораль априорно разделяет эмоции на чистые и нечистые по внешним признакам, как Ной разделял животных в своем ковчеге. При этом все "плотские желания" попадают в разряд нечистых. Но относительно последнего я уже указывал на мысль Н. В. Розанова, что в аскетизме идея скверны идет со стороны полового извращения. В действительности, конечно, "плотские желания" точно так же чисты, как и все в природе. И однако эмоции действительно бывают чистые и нечистые. Мы очень хорошо чувствуем, что в этом делении есть правда. Где же она? И что она значит?

Ключ к этому может дать только рассмотрение эмоции с точки зрения познания.

Нечистая эмоция – это совершенно такая же вещь, как нечистое стекло, нечистая вода или нечистый звук, то есть эмоция не чистая, а с примесями, или с налетом, или с отзвуком других эмоций; нечистая – смешанная.

Нечистая эмоция дает неясное, не чистое познание, как нечистое стекло дает смутную картину. Чистая эмоция дает ясное, чистое изображение того, для познания чего она предназначается.

Это единственное разрешение вопроса. Прийти к этому разрешению нам особенно мешают обычные моральные тенденции, заранее разделившие эмоции на "нравственные" и "безнравственные".

Но если мы попробуем на минуту отрешиться от обычных моральных рамок, то мы увидим, что дело значительно проще, что нет по природе чистых и по природе нечистых эмоций и что каждая эмоция может быть чистой или нечистой, смотря по тому, есть в ней примеси других эмоций или нет.

Может быть чистая чувственность, чувственность "Песни Песней", переходящая в ощущение космической жизни и дающая возможность слышать биение пульса Природы. И может быть нечистая чувственность – нечто, стыдящееся само себя или не стыдящееся ничего, безвкусное, неразборчивое и безобразное; нечистое потому, что стремление к красоте, неразрывно связанное с чувственностью, есть залог эволюции самой чувственности.

Может быть чистая симпатия – и может быть симпатия с расчетом, с надеждой даже бессознательно получить что-нибудь для себя за свою симпатию. Может быть чистая любознательность, жажда знания ради знания, и может быть такое стремление к знанию, где впереди идут соображения пользы или выгоды от этого знания.

Во внешних проявлениях чистые и нечистые эмоции могут очень мало различаться. Два человека могут играть в шахматы, по внешности действуя совершенно одинаково, но в одном будет говорить самолюбие, желание победы, и он будет полон разных неприятных чувств по отношению к своему противнику – боязни, зависти за удачный ход, ревности, враждебности или расчета на выигрыш; а другой будет просто разрешать лежащую перед ним сложную математическую задачу, совсем не думая о своем противнике.

Эмоция первого будет нечистой, уже по одному тому, что в ней очень много личного и очень много чуждого, смешанного. Эмоция второго будет чистой и совершенно не личной.

Примеры подобного разделения по внешности одинаковых эмоций мы можем видеть постоянно в художественной, литературной, научной, общественной, даже в духовной и религиозной деятельности людей. Во всех областях только полная победа над личным элементом ведет человека к правильному познанию мира и себя. Все эмоции, окрашенные элементом себя являются выпуклыми, вогнутыми или искривленными стеклами, неправильно преломляющими лучи и искажающими вид мира.

Правильное познание требует чистых эмоций. Чистота эмоций в значительной степени зависит от освобождения их от элемента себя, потому что примесь мелкого, личного, эгоистического чувства делает всякую эмоцию нечистой.

Таким образом, задача эмоционального познания заключается в соответствующей подготовке эмоций, служащих орудием познания.

"Будьте как дети..."
и – "Блаженны чистые сердцем..."

В этих евангельских словах говорится именно об очищении эмоций. Нечистыми и личными эмоциями правильно познавать нельзя. Поэтому в интересах правильного познания мира должна происходить эволюция эмоций, состоящая в их очищении и возвышении. И эта эволюция может идти как бессознательно, так и сознательно.

*  *  *

Последнее приводит нас к совершенно новому взгляду на мораль. Мораль, цель которой заключается именно в том, чтобы установить систему правильного отношения к эмоциям и содействовать их очищению и возвышению, перестает быть в наших глазах каким-то скучным и замкнутым в себе упражнением в добродетели.

Мы видим все огромное значение, какое мораль может иметь в нашей жизни; мы видим значение, какое мораль имеет для познания, потому что есть эмоции, которыми мы познаем, и есть эмоции, которыми мы заблуждаемся. Если мораль действительно может помогать нам разбираться в них, то ценность ее неоспорима именно с точки познания.

Есть эмоции, увеличивающие наше знание, и есть эмоции, увеличивающие наше незнание.

Психология обыкновенного разговорного языка хорошо знает, что злоба, ненависть, гнев, ревность – ослепляют человека, затемняют его рассудок; она знает, что страх сводит с ума, и пр. и пр.

Но кроме этого, мы знаем, что каждая эмоция может служить и знанию, и незнанию.

Возьмем такую ценную и способную на очень высокую эволюцию эмоцию, как наслаждение деятельностью. Эта эмоция является могучим двигателем культуры, служит совершенствованию жизни и выработке всех высших способностей человека. Но она же является причиной бесконечного количества заблуждений и faux pas человечества, за которые ему приходится после очень горько расплачиваться. В увлечении деятельностью человек склонен очень легко забывать цель, ради которой он начал действовать; принимать за цель самую деятельность; и ради сохранения деятельности жертвовать целью. Отправившись в одном направлении, человек, сам не замечая того, поворачивает в обратное и очень часто идет в бездну, думая, что он поднимается на высоты.

Нет ничего противоречивее, парадоксальнее человека, увлекшегося деятельностью. Мы просто привыкли к "человеку", и нас не поражают, как курьезы, удивительные извращения, к каким он приходит.

Насилия во имя свободы. Насилия во имя любви. Проповедь христианства с мечом в руке. Костры инквизиции во славу Бога милосердия. Насилия над свободой мысли и слова со стороны служителей религии. – Все это воплощенные абсурды, на какие способен только человек, благодаря странной двойственности своей души.

*  *  *

Правильное понимание морали в значительной степени может предохранить нас от подобных извращений мысли. В нашей жизни вообще очень мало морали. Европейская культура пошла путем интеллектуального развития. Интеллект изобретал и устраивал, не думая о моральном значении своей деятельности. Поэтому и получилось такое положение, что венцом европейской культуры как будто являются дредноуты.

Многие думают так, и многие в силу этого отрицательно относятся ко всей культуре. Но это тоже неправильно. Кроме дредноутов европейская мысль создала очень много нужного и ценного, облегчающего жизнь. Выработка принципов свободы и права, хотя номинальное – уничтожение рабства; во многих областях победа над враждебной человеку природой; средства распространения мысли, печать; чудеса современной медицины и хирургия – все это, несомненно, реальные завоевания. И с ними нельзя не считаться. Но в них нет морали. Европейский культурный человек одинаково легко изобретает пулемет и новый хирургический аппарат. Европейская культура начиналась от жизни дикаря, как будто взяв эту жизнь за образец и начав развивать все ее стороны, совершенно не думая об их моральном значении. Дикарь разбивал своему врагу голову простой дубиной. У нас для этого изобретены очень сложные приспособления, дающие возможность сразу разбивать целые сотни голов. – Поэтому и получается такая вещь, что одновременно с изобретением аэроплана появляются известия о призах за "метание бомб с аэроплана". Введение морали в нашу жизнь сделало бы ее менее парадоксальной, менее противоречивой, более логической и, главное, – более цивилизованной. Потому что теперь нашу знаменитую цивилизацию очень сильно компрометируют дредноуты, смертная казнь при помощи электричества, усовершенствованные одиночные тюрьмы, где заключенный обязательно сходит с ума через пять лет, и прочие прелести культуры.

*  *  *

Мораль нам необходима. Без нее мы чересчур легко забываем, что слово все-таки имеет некоторое отношение к делу. Мы очень многим интересуемся, очень во многое входим, но почему-то совершенно не замечаем несоответствия между нашей духовной жизнью и нашей жизнью на земле. У нас образуются две жизни. В одной мы необыкновенно строги к себе, анализируем тщательно всякую идею, прежде чем высказаться о ней, – в другой мы, наоборот, чрезвычайно легко допускаем всякие компромиссы, чрезвычайно легко не замечаем того, чего не хотим замечать. И мы примиряемся с этим разделением. Мы как будто даже не находим нужным проводить реально в жизни наши высшие идеи, почти возводим в принцип несмешение "реального" с "духовным". В результате этого получаются все безобразия современной жизни – вся бесконечная фальсификация нашей жизни – фальсификация печати, искусства, театра, науки, политики, – фальсификация, в которой мы задыхаемся, как в вонючем болоте, но которую мы сами же создаем, потому что мы же, и никто другой являемся слугами и данниками этой фальсификации. У нас нет сознания необходимости проводить наши идеи в жизнь, проводить их в нашей ежедневной деятельности, и мы допускаем возможность, чтобы эта деятельность шла в разрез с нашими духовными исканиями по одному из выработавшихся шаблонов, вред которых мы сознаем, но за которые каждый из нас в отдельности не считает себя ответственным, потому что не он сам их создал. У нас нет чувства личной ответственности, нет смелости, и нет даже сознания их необходимости.

Мораль нам необходима. Но в то лее время мы должны помнить, что нет ничего опаснее морализма, пошедшего по неправильному пути. Нигде увлечение деятельностью не дает таких печальных плодов, как в области морали. Увлекаясь своей нравственностью и нравственной проповедью, человек забывает цель нравственного совершенствования, забывает, что цель в познании. Он начинает видеть цель в самой нравственности. Тогда происходит априорное разделение эмоций на хорошие и нехорошие, "нравственные" и "безнравственные". Вместе с тем окончательно теряется правильное понимание цели и значения эмоций. Человек увлекается своей "хорошестью". Ему хочется, чтобы все другие были такими же "хорошими", как он, или как далекий, поставленный им самому себе идеал. Является своего рода моральный эстетизм – наслаждение моралью ради морали; или моральный спорт – упражнение в морали ради морали. Это останавливает всякую мысль. Человек начинает всего бояться. Во всем, во всех проявлениях жизни, ему начинает чудиться что-то "безнравственное", могущее низвести его или других с той высоты, на которую они поднялись или могут подняться. У него развивается необыкновенное подозрительное отношение к чужой нравственности. В пылу прозелитизма, желая распространять свои нравственные взгляды, он начинает уже определенно враждебно относиться ко всему, несогласному с его нравственностью. Это уже все "черное" в его глазах. Начав с полной свободы, он очень легко, несколькими компромиссами, убеждает себя в необходимости бороться со свободой. Он уже начинает допускать известную цензуру мысли. Свободное выражение мнений, противоположных его собственным, кажется ему уже почти недопустимым... Все это может делаться из самой искренней любви к людям. Но конец этого нам хорошо известен.

Нет тирании ожесточеннее тирании морали. Все приносится ей в жертву. И, конечно, нет ничего более ослепляющего, чем такая тирания, чем такая "мораль".

И тем не менее человечеству нужна мораль. Оно ее страстно ищет и, может быть, найдет.

*  *  *

Организованными формами интеллектуального познания являются: наука, основанная на наблюдении, исчислении и опыте, и философия, основанная на умозрительном методе рассуждений и умозаключений.

Организованными формами эмоционального познания являются: религия и искусство. Религиозные вероучения, принимая характер "культов", целиком основываются на эмоциональной природе человека. Величественные храмы, пышная одежда жрецов и священников, торжественные богослужения, процессии, жертвоприношения, пение, музыка – все это имеет целью известным образом эмоционально настроить человека, вызвать в нем известные определенные чувства. Ту же самую цель преследуют религиозные мифы, легенды, жизнеописания, пророчества, апокалипсисы – они все действуют на воображение, на чувство.

Цель этого – дать человеку Бога, дать ему мораль, то есть дать известное познание тайной стороны мира. Религия может уклоняться от своей цели, может служить земным интересам и целям. Но начало ее лежит в искании правды и Бога.

Искусство служит красоте, то есть своеобразному эмоциональному познанию. Искусство находит во всем эту красоту и заставляет человека чувствовать ее и таким образом познавать. Искусство есть могучее средство познания ноуменального мира, – глубины тайн, одна поразительнее другой, открываются взору человека, когда он держит в руках этот магический ключ.

Но стоит ему только подумать, что эта тайна не для познания, а для наслаждения, и все чары рушатся. Как только вместо искания новой красоты в искусстве начинается наслаждение найденной, так происходит остановка, и искусство превращается в ненужный эстетизм, окружающий человека стеной, которая мешает ему смотреть дальше.

Искание красоты – цель искусства, так же как искание Бога и правды – цель религии. И точно так же, как искусство, религия останавливается, когда она перестает искать Бога и правду и думает, что нашла. Эта идея выражена в Евангелии:

Ищите Царствия Божия и правды его...

*  *  *

Наука, философия, религия, искусство – формы познания. Метод науки – опыт; метод философии – умозрение; метод религии и искусства – моральное или эстетическое эмоциональное внушение. Но и наука, и философия, и религия, и искусство – только тогда начинают действительно служить истинному познанию, когда в них начинает проявляться интуиция. В сущности, можно сказать, и, может быть, это будет самое верное, что цель их заключается совсем не в том, чтобы дать людям известные знания, а в том, чтобы поднять человека на такую высоту мышления и чувствования, чтобы у него самого явилась интуиция.

Цель всякого познания – переход к интуитивному познанию.

А в интуитивном познании разные формы познания – наука, философия, религия и искусство – должны сливаться одно с другим, образуя единое целое, ту теософию – мудрость богов, к которой давно стремится человечество.