Р. Мэй. ОТКРЫТИЕ БЫТИЯ

Многие из тех читателей, для которых литература по экзистенциальному анализу представляет интерес как некое пособие по техникам, несомненно, будут разочарованы. Здесь они не найдут специально разработанных практических методик:¹ Многих аналитиков экзистенциальной школы вообще не интересуют технические вопросы. Главная причина того, что для этих психиатров и психологов не так важна разработка определенной техники, и они не пытаются найти этому какое-либо оправдание, заключается в том, что экзистенциальный анализ является в большей степени способом понимания бытия человека, нежели системой "how tos", то есть "как сделать?" Представители экзистенциального направления полагают, что одним из главных препятствий для понимания людей в Западной культуре (если не самым главным) является именно чрезмерное подчеркивание техники, наблюдаемое в совокупности с тенденцией рассматривать человека как объект оценивания, управления и "анализа".²

В Западной культуре принято было считать, что за техникой следует понимание: если у нас есть верная техника, то мы способны разрешить трудную проблему пациента, мы в состоянии "ясно понять намерения другого человека". Экзистенциальный подход говорит совершенно противоположное: за пониманием следует техника. Главная задача и ответственность терапевта состоит в том, чтобы стремиться понять пациента как человека, живущего в своем мире. Все технические проблемы по сравнению с этим отходят на второй план. Без этого понимания технические средства в лучшем случае оказываются неуместными, а в худшем – становятся системой "упорядочивания" невроза. И здесь фундаментом является способность терапевта помочь пациенту осознать, что он есть, и научиться чувствовать свое бытие. Это и является главным в процессе терапии, что отнюдь не умаляет значимости конкретных техник. Скорее это позволяет увидеть ситуацию под новым углом зрения. Сразу становится очевидным, что экзистенциальную терапию отличает не то, чем именно занимается терапевт, скажем, в противостоянии тревоге, при столкновении с сопротивлением или в процессе сбора информации о жизненном пути пациента и так далее, а скорее в контексте его терапии. То, как экзистенциальный терапевт мог бы интерпретировать конкретное сновидение или взрыв раздражительности со стороны пациента, может не отличаться от того, как это сделал бы классический психоаналитик, если бы мы рассматривали последовательно действия каждого из них. Но содержание экзистенциальной терапии совершенно отличается от содержания классической. В экзистенциальной терапии акцент всегда делается на следующих вопросах: Как это сновидение проливает свет на бытие этого конкретного пациента в его мире? Что оно говорит о том, где он находится сейчас и в каком направлении движется? и так далее. Содержание терапии составляет пациент не как совокупность психических сил или механизмов, а как человек, который осуществляет выбор, связывает себя обязательствами и направляет себя в верное русло. Это содержание представляется динамичным, непосредственно реальным и имеющим место в настоящий момент времени.

Далее я попытаюсь кратко остановиться на некоторых важных моментах терапевтической техники, принимая во внимание работы экзистенциальных терапевтов, а также руководствуясь собственным опытом, который мне очень помогал, когда я, будучи терапевтом, обучался классическому психоанализу. С моей стороны было бы весьма самонадеянно, да и едва осуществимо, предпринимать попытки представить вам методическое резюме, но я надеюсь, что последующее изложение, по крайней мере, покажет некоторые важные терапевтические результаты. Тем не менее, не следует забывать о том, что действительно важный вклад этого подхода заключается в глубоком понимании бытия человека, и мы ничего не добьемся обсуждением разных техник терапии, пока не достигнем понимания того, на что мы постоянно обращали внимание во всех предыдущих главах.

Первый важный момент – это разнообразие техник, которые находятся в распоряжении экзистенциальных терапевтов. Босс, например, использует кушетку и метод свободных ассоциаций в традиционной манере Фрейда, и посредством переноса получает достаточно сильное отреагирование. Подходы других различаются настолько, насколько бывают разными сами школы. Но здесь важно отметить, что экзистенциальные терапевты имеют свои основания для использования какой-то определенной техники с конкретным пациентом. Они решительно ставят под сомнение использование техник, если они используются чисто механически, под влиянием обычаев или традиции. Представителей экзистенциального подхода также абсолютно не устраивает окружающая многие терапевтические сессии атмосфера неопределенности и нереальности. Особенно это касается эклектических школ, приверженцы которых утверждают, что их больше не связывает зависимость от традиционных техник, и они выбирают техники из предложенных всеми школами так, как если бы исходные предпосылки этих подходов не играли никакой роли. Экзистенциальную терапию отличает чувство реальности и конкретности происходящего.

Я могу подвести следующий итог вышеизложенному материалу: экзистенциальная техника должна быть гибкой и подвижной, изменяющейся в зависимости от различий между пациентами, а также от разных стадий работы с одним и тем же пациентом. Что же касается тех конкретных техник, которые необходимо использовать в определенный момент, то здесь нужно четко определиться, руководствуясь следующими вопросами: Что лучше всего отражает бытие этого конкретного пациента в данный момент его жизненного пути? Что лучше всего прольет свет на его бытие в мире? Никогда не являясь просто "эклектикой", подобная гибкость всегда включает точное понимание лежащих в основе каждого метода исходных предположений.

Возьмем, к примеру, ситуацию, когда два специалиста – Кинсейт, традиционный фрейдист, и аналитик экзистенциальной школы – имеют дело со случаем подавления сексуальных импульсов. Кинсейт будет интерпретировать это, переводя все в плоскость поиска сексуального объекта, и в этом случае речь не будет идти о половых отношениях людей. Традиционный последователь Фрейда увидит в этом скрытый психологический смысл, будет искать причины, главным образом, в прошлом, и его может интересовать то, как в этом случае можно использовать сексуальное вытеснение qua (лат. – в качестве) подавления. Терапевт экзистенциальной школы будет рассматривать вытеснение как сдерживание потенциальных возможностей бытия этого человека; и хотя он может, в зависимости от обстоятельств, столкнуться или не столкнуться непосредственно с самой сексуальной проблемой, она всегда будет восприниматься им по существу не как механизм вытеснения, а как ограничение бытия этого человека в его мире.

Второй важный момент заключается в том, что смысл психологического динамизма всегда связан с экзистенциальной ситуацией непосредственной жизни самого пациента. Работы экзистенциальных психотерапевтов Ван Ден Берга, Франкла и особенно Р.Д.Лэинга являются тому подтверждением. Некоторые считают, что практическая деятельность Фрейда была верной, но его теории, объясняющие его практику, были далеки от истины. Кое-кто стоит на стороне Фрейда только в вопросах техники, а теории и концепции ортодоксального психоанализа основывает на экзистенциальном базисе. Возьмем, например, такое понятие как перенос. Многие придают открытию переноса огромное значение. На самом же деле пациент-невротик не "переносит" чувства, которые он испытывал по отношению к матери или отцу, на жену или терапевта. Скорее всего, пациент-невротик в некоторых областях никогда не выходит за пределы ограниченных форм жизненного опыта, которые характерны для ребенка. Следовательно, по прошествии многих лет он воспринимает жену или терапевта через те же самые ограниченные, искаженные "очки", через стекла которых он воспринимал отца или мать. Подобную проблему следует понимать в контексте восприятия и отношения к миру. Это делает необязательным использование концепции переноса в смысле сублимации отдельных чувств с одного объекта на другой. Новый базис этой концепции освобождает психоанализ от бремени ряда неразрешимых проблем.

Возьмем также способы поведения, известные как вытеснение и сопротивление. Фрейд рассматривал вытеснение как относящееся к буржуазной морали: пациенту необходимо иметь приемлемое видение самого себя и поэтому приходится сдерживать свои мысли, желания и многое другое, что являются неприемлемым с точки зрения буржуазной морали. Терапевты экзистенциальной школы связывают конфликт в основном с принятием пациентом своего потенциала или отказом от него. Нам необходимо задавать себе вопрос: Что удерживает пациента от свободного принятия своего потенциала? Это может быть буржуазная мораль, но также может быть и что-либо большее. Это подводит нас непосредственно к экзистенциальному вопросу свободы человека. Еще до того, как станет возможным или вероятным вытеснение, у человека должна быть возможность принятия или отказа, т.е. он должен обладать неким минимальным запасом свободы. Сознает ли человек свою свободу, может ли ее четко сформулировать – это уже другой вопрос. Вытеснять значит именно не сознавать свою свободу. Такова природа этого динамического состояния.

Таким образом, вытеснение, или отрицание своей свободы, уже предполагает подобное состояние – свободу – в качестве возможности. Мы хотим подчеркнуть, что психический детерминизм всегда вторичное явление и действует только в ограниченной сфере. Главный вопрос заключается в том, как человек относится к своей свободе? Если вытеснение становится одним из способов этого отношения, то как человек выражает приоритет своего потенциала?

Что же касается сопротивления, то необходимо ответить на следующий вопрос: каким образом это явление становится возможным? Один из ответов гласит, что это укрепление тенденции пациента быть поглощенным модусом Mitwelt, двигаться назад в das Mann – безымянную массу – и отказаться от свойственного исключительно ему уникального и самобытного потенциала. Таким образом, "подчинение определенным социальным нормам" является общей формой сопротивления в жизни, и даже само принятие пациентом доктрин и интерпретаций терапевта может быть выражением сопротивления.

Мы не хотим здесь вдаваться в детали вопроса, что лежит в основе этого феномена. Мы только хотим продемонстрировать, что принимая во внимание динамические процессы, присущие переносу, сопротивлению и вытеснению, терапевты вносят нечто крайне важное в экзистенциальное направление. Они рассматривают все эти динамические процессы в онтологическом ключе. Каждый способ поведения наблюдается и понимается в свете существования пациента как человеческого существа. Показательным является также и то, как терапевтом постигаются влечения, либидо и прочее с точки зрения потенциальных возможностей существования человека. Так, Босс пытается "выбросить за борт болезненную интеллектуальную акробатику старой психоаналитической теории, которая ищет пути извлечения этого феномена из взаимодействия неких сил или влечений, которые за этими силами следуют". Он не отрицает силы как таковые, но считает, что их следует понимать не как "трансформацию энергии" или любую аналогичную естественнонаучную модель, а исключительно как потенцию человеческого существования.

Освобождение от излишних конструкций облегчает понимание между пациентом и врачом. Также это снимает ложное сопротивление, которое было оправданной защитой объекта психоанализа против нарушения сто сущности. Босс считает, что таким образом он может с большей эффективностью придерживаться "основного правила" психоанализа – введенного Фрейдом непременного условия психоанализа: пациент честно выпускает наружу все те мысли, которые крутятся в его голове. Больший, чем в традиционном психоанализе, эффект достигается им потому, что он слушает пациента с уважением и воспринимает серьезно и безоговорочно содержание его рассказа, а не пропускает через предубеждения или не искажает специальными интерпретациями. Босс считает, что необходимо просто показать значение открытий Фрейда и дать им необходимое всестороннее обоснование. Полагая, что для понимания открытий Фрейда необходимо идти дальше этих несовершенных формулировок, Босс отмечает, что сам Фрейд в процессе анализа был для пациента не просто пассивным "зеркалом" (на чем традиционно настаивает психоанализ), а скорее "полупрозрачным", становясь средством и способом, через которые пациент видит самого себя.

Третий важный момент в экзистенциальной терапии – это акцент на присутствии. Под присутствием мы подразумеваем, что взаимоотношения терапевта и пациента рассматриваются как реальные, когда терапевт – это не просто рефлектор, находящийся в тени, а живой человек, который в этот самый час обеспокоен не своими проблемами, а пониманием и переживанием, по мере возможности, бытия этого пациента. О таком акценте на присутствии мы уже говорили, когда обсуждали основной экзистенциальный принцип истинных взаимоотношений. Именно там нами было отмечено, что экзистенциально истина всегда подразумевает отношение человека к чему-то или кому-то, и что терапевт является частью "пространства" таких отношений. Мы также указывали на то, что для терапевта это не только лучший способ понять пациента, но что он на самом деле не сможет действительно понять пациента, если не будет частью этого пространства.

Приведем несколько цитат, которые сделают более понятным, что же под этим присутствием подразумевается. Карл Ясперс отмечал: "Чего нам не хватает? Какие возможности понимания проходят мимо нас потому, что в единственный решающий момент нам, со всеми нашими знаниями, недостает простого качества полного человеческого присутствия!" ³ В этом же ключе, но более подробно, Бинсвангер пишет в своей статье по психотерапии, которая касается роли терапевта во взаимоотношениях с пациентом:

Если подобное лечение (психоаналитическое) оказывается неудачным, аналитик склонен сделать предположение, что пациент не способен преодолеть свое сопротивление по отношению к врачу, например, как к "образу отца". Увенчается ли анализ успехом или нет – это, тем не менее, часто определяется не тем, обладает ли пациент вообще способностью преодолеть такой перенос образа отца, а предоставленной ему этим конкретным врачом благоприятной возможностью поступить так. Иначе говоря, это может быть неприятие терапевта как человека, невозможность установить с ним настоящий раппорт, препятствующие прорыву через "вечное" повторение сопротивления отцу. Оказавшаяся в тисках представления о "механизмах", в тисках механического повторения, психоаналитическая доктрина, как мы знаем, в целом везде, где функционирует психика, достаточно странным образом закрывает глаза на категорию нового, особенно творческого начала.

Разумеется, не всегда справедливо, когда провал в лечении приписывается только пациенту; прежде всего врач должен задать себе вопрос, не его ли это вина. Здесь имеется в виду не какая-то техническая ошибка, а более серьезный провал, который происходит из-за неспособности пробудить или разжечь божественную "искру" у пациента, способную родиться только из действительного взаимодействия одной экзистенции с другой. И только это взаимодействие, с ее истинностью и теплотой, обладает фундаментальной силой, которая приводит в действие любой терапевтический процесс. Эта сила дает возможность вызволить человека из его тупиковой изоляции, из его собственного мира (idios kosmos по Гераклиту), освободить человека от прозябания в своем теле, в своих грезах, в своих личных желаниях, в своих причудливых образах и предположениях, и подготовить его к жизни в koininia (греч. – общение), к подлинной общности.⁴

Присутствие не следует путать с сентиментальным отношением к человеку, но оно непосредственно и равным образом зависит от того, как терапевт воспринимает пациента. Эта мысль прослеживается у терапевтов разных школ и различных убеждений; различных во многом, за исключением одного главного аспекта – предположений относительно того, является ли человек объектом анализа или же он является существом, которое необходимо понять. Любой терапевт экзистенциален в той мере, в какой он – со всеми своими знаниями о переносе и психодинамике, после всех пройденных им курсов обучения – по-прежнему способен относиться к пациенту как "к одной экзистенции, взаимодействующей с другой", говоря языком Бинсвангера. На собственном опыте я имел возможность убедиться, что в рамках терапевтического часа этой силой в высокой степени обладала Фрида Фромм-Рейхманн; она обычно говорила, что "пациенту необходимо переживание, а не объяснение". Другой пример – Эрих Фромм, который не просто, как в приведенном выше высказывании Ясперса, делает акцент на присутствии, но в своем пособии по психоанализу ставит этот вопрос, во главу угла.

Карл Роджерс являет собой пример терапевта, который смог (никогда, по моим сведениям, не имея прямых контактов с экзистенциальными терапевтами как таковыми), написать очень экзистенциальный документ в своей apologia pro vita sua:

Я энергично пускаюсь в терапевтические отношения под влиянием гипотезы или веры в то, что моя симпатия, моя уверенность и мое понимание внутреннего мира другого человека приведут к важному процессу его становления. Я вступаю в эти отношения не как ученый, не как врач, который может поставить точный диагноз и приступить к лечению, а как человек, вступающий в личные отношения. До тех пор, пока я буду рассматривать клиента только как объект – он сам будет склоняться к тому, чтобы быть лишь объектом.

Я сам рискую: ведь если передо мной, по мере углубления отношений, разворачивается картина провала, регрессии, отрицания клиентом меня и наших отношений, тогда у меня возникает ощущение, что я потеряю себя или часть себя. Временами этот риск становится совершенно реальным и очень остро переживается.

Я даю себе волю испытать открытость отношений: весь мой организм принимает на себя эти отношения и оказывается чувствительным к ним, а не только мое сознание. Я сознательно не реагирую как аналитик, не размышляю относительно другого человека; моя реакция основывается на чувствительности всего моего организма к этому другому человеку. Я живу этими отношениями, основываясь на этом.⁵

Существуют определенные различия между взглядами Роджерса и экзистенциальных терапевтов. Например, в большинстве его работ за основу взяты краткосрочные терапевтические отношения, в то время как работа экзистенциальных терапевтов обычно строится на долговременной основе. Точка зрения Роджерса временами наивно оптимистична, в то время как экзистенциальный подход больше ориентирован на трагичность жизненных кризисов, и так далее. Тем не менее, следует отметить основные суждения Роджерса о том, что терапия является "процессом становления", что свобода и внутренний рост человека – это то, что имеет первостепенное значение, а также неявно выраженное предположение о высоком предназначении человека, которым наполнена работа Роджерса. Все эти концепции очень близки экзистенциальному подходу к человеку.

Прежде чем переходить от вопроса присутствия к другому вопросу, нам необходимо сделать три пояснения. Во-первых, акцент на взаимоотношениях никоим образом не является чрезмерным упрощением или сокращением; это не суррогат дисциплины или тщательности обучения. Упорядоченный и тщательный учебный процесс, направленный на понимание человека именно как человека, скорее, включается в контекст экзистенциальной терапии. Предполагается, что терапевт является экспертом; но если он, прежде всего, не является человеком, то вся его компетентность окажется неуместной, а возможно и губительной.

Экзистенциальный подход отличается пониманием того, что значит быть человеком. Это уже не просто "дар", интуиция или какое-то стечение обстоятельств. Как говорил Александр Поуп, экзистенциальный подход – это "настоящее исследование человека", которое становится центром всесторонних и научных исследований в самом широком смысле этого слова. Экзистенциальные аналитики относятся к структуре существования человека так же, как Фрейд относился к структуре бессознательного; они извлекают ее из области ненадежного дара особых индивидов, обладающих интуицией, принимают ее как область исследования и осмысления и делают в какой-то степени доступной для всех.

Другое предостережение относится к тому, что акцент на реальности присутствия не устраняет чрезвычайно важного и точного фрейдовского понятия переноса, только правильно интерпретируемого. Ежедневно мы получаем доказательства того, что не только пациенты, но и все мы в какой-то степени ведем себя по отношению к терапевту, жене или мужу так, как если бы они приходились нам отцом, или матерью, или кем-либо еще; таким образом, представляется крайне важным преодоление этого в отношениях.

Но в экзистенциальной терапии "перенос" помещается в новый контекст события, имеющего место в реальных взаимоотношениях между двумя людьми. Практически во всем, что пациент осуществляет наедине с терапевтом в отведенный ему час, можно увидеть какой-то элемент переноса. Но это не всегда "просто перенос", это не объяснить пациенту наподобие арифметической задачи. Понятие "переноса", по существу, часто используется как удобный защитный экран, за которым прячутся как терапевт, так и пациент, дабы при непосредственном столкновении избежать еще более тяжелых и вызывающих тревогу ситуаций. Когда я особенно утомлен, я говорю себе, что пациентка так требовательна потому, что она хочет доказать, что может заставить своего отца полюбить ее; это может вызвать некоторое облегчение, а также может быть, в сущности, верным. Но для экзистенциального подхода важно то, что она делает это здесь, со мной, в этот конкретный момент, и причины, по которым это происходит в данный миг пересечения моего и ее существования, не исчерпываются тем, что имело место в ее взаимоотношениях с отцом. Это существенно независимо от всех суждений о бессознательном детерминизме, действительно верных в отдельном контексте: ведь пациентка в какой-то степени делает выбор в пользу этого детерминизма именно в определенный момент времени.

В дальнейшем единственным, что будет иметь власть над пациенткой и, в конечном счете, сделает возможным ее изменение, станет полное и глубокое переживание того, что именно она осуществляет в отношениях с реальным человеком, со мной, в этот конкретный момент.⁶ Отчасти ощущение временной согласованности в процессе терапии (экзистенциальные терапевты занимались исследованием этого вопроса) связано с необходимостью позволить пациенту сначала пережить то, что он делает, пока он не начнет сознавать это.⁷ Тогда и только тогда действительно помогает объяснение почему.

Для пациентки, о которой мы говорили выше, осознание того, что она требует именно от этого конкретного человека именно в этот конкретный момент времени безусловной любви, может оказаться потрясением; и только спустя некоторое время, может, быть по прошествии несколько часов, она должна будет осознать свой ранний детский опыт. Тогда она сможет как следует проанализировать и вновь пережить переполнявшую ее злость на отца за то, что она не могла заставить его обратить на себя внимания. Но если бы ей просто объясняли, что это явление переноса, она бы узнала интересный рациональный факт, который вовсе не был бы экзистенциально осознан ею.

Также необходимо отметить то, что присутствие во время сессии вовсе не означает навязывания терапевтом пациенту себя, своих представлений или своих чувств. Очень интересным доказательством нашей точки зрения является то, что Роджерс, показавший такую яркую картину присутствия (см. цитату выше), является как раз тем психологом, который безоговорочно настаивал на том, что терапевт не проецирует себя, а ежесекундно следует за эмоциональной реакцией и намеками пациента.

Энергичность во взаимоотношениях вовсе не означает, что терапевт будет болтать с пациентом. Он знает, что у пациентов существует множество разных способов попытаться запутать терапевта, чтобы уклониться от своих проблем. И терапевт может сохранять молчание, сознавая, что одна из сторон его роли во взаимоотношениях – быть экраном для проекций. Терапевт – это тот, кого Сократ называл "повивальной бабкой", совершенно реальный в "нахождении рядом", но при этом терапевт находится там с конкретной целью – помочь другому человеку самостоятельно произвести на свет то, что есть в нем.

Четвертый вывод относительно техники в экзистенциальном анализе вытекает непосредственно из нашего всестороннего исследования присутствия: терапия будет стремиться "подвергнуть анализу" такие способы поведения, которые делают присутствие невозможным. Терапевт, со своей стороны, должен сознавать все, что в нем самом блокирует абсолютное присутствие. Я не совсем понимаю, что имел в виду Фрейд, когда говорил, что он предпочитает, чтобы пациенты лежали на кушетке, поскольку он не может вынести, чтобы на него смотрели в упор целый день. Но по-настоящему верно то, что у любого терапевта, – чья задача трудна и в лучшем случае несет с собой чрезмерное напряжение, – возникает искушение, используя различные приемы, избежать появления тревоги и вероятного дискомфорта, который вызван противостоянием тревоге. Мы уже описывали тот факт, что реальная конфронтация между двумя людьми может вызывать глубокую тревогу. Таким образом, неудивительно, что гораздо удобнее защитить себя, думая о другом только как о "пациенте" или фокусируясь только на определенных механизмах поведения.

Формальное мнение о другом человеке, возможно, есть самый доступный терапевту способ ослабления тревоги. И это имеет свои основания: ведь терапевт, вероятно, считается экспертом. Но техника не должна использоваться как способ блокирования присутствия. Всякий раз, когда терапевт замечает, что его реакции ригидны или заранее сформированы, ему, очевидно, следует задать себе вопрос, не пытается ли он избежать тревоги, в результате чего теряется нечто экзистенциально реальное во взаимоотношениях. Ситуация, в которой оказывается терапевт, похожа на положение актера, который много лет посвятил дисциплинированному изучению техники запоминания. Но он знает, что если во время творческого процесса он будет постоянно думать о технике, образ, который он создает, будет потерян. Творческий процесс, который должен поглощать его, трансцендируя субъектно-объектное расщепление, временно нарушается; теперь он имеет дело с объектами и с собой как манипулятором объектов.

Пятый вывод имеет отношение к цели терапевтического процесса. Цель терапии заключается в том, чтобы пациент начал переживать свое бытие как реальное, чтобы он стал сознавать его настолько полно, насколько это возможно. Сюда входит осознание своего потенциала и последующее использование его. Невротика отличает то, что его существование стало "помраченным", как выражаются экзистенциальные аналитики, неясным, оно, вне всякого сомнения, находится под угрозой и, таким образом, в своих поступках он оказывается без поддержки. Задача терапии заключается в том, чтобы пролить свет на существование. Для невротика очень важен модус Umwelt, что же касается Eigenwelt, то ему придается небольшое значение. Поскольку Eigenwelt становится для пациента реальным в процессе терапии, он склонен к тому, чтобы прочувствовать Eigenwelt терапевта сильнее, чем свой собственный. Бинсвангер обращает внимание на то, что необходимо предотвращать тенденцию захвата Eigenwelt терапевта, и терапия не должна становиться борьбой сил между двумя Eigenwelten. Функция терапевта – быть здесь-и-сейчас (имеется в виду вся коннотация Dasein), присутствовать во взаимоотношениях, в то время как пациент находит свой Eigenwelt и учится переживать его.

Мой собственный опыт можно рассматривать как иллюстрацию одного из способов экзистенциального принятия пациента. Я часто ловил себя на мысли, что как только пациент входил в кабинет и садился, мне хотелось спросить у него не "Как дела?", а "Где вы?" Полярность этих вопросов, ни одни из которых я возможно вообще не произнесу вслух, выдвигает на первый план то, к чему мы стремимся. Ввиду того, что в отведенное время я чувствую пациента, я хочу знать не просто то, как он себя ощущает, а скорее, где он. Под словом "где" подразумеваются не только его чувства, а нечто большее: отстранен ли он или полностью присутствует? Направлен ли он на меня и на решение своих проблем? Устремляется ли он в бегство от тревоги? Побуждает ли он меня к тому, чтобы не придавать значения его попыткам прибегнуть к отговоркам, этой особой его любезности, с которой он вошел, или же проявляет рвение к открытию чего-то нового?... И так далее. Я начал осознавать необходимость прояснения всех этих вопросов еще до того, как мне довелось подробно ознакомиться с работами экзистенциальных терапевтов. Это является иллюстрацией спонтанного экзистенциального подхода.

Из этого следует следующее: при интерпретации психологических механизмов и динамических процессов в экзистенциальной терапии, как и в любой другой, под этим подразумевается контекст осознания именно этим человеком его существования. Это единственный способ добиться того, чтобы динамический процесс означал реальность для пациента, оказывал воздействие на него. Иначе он с таким же успехом (как действительно в наши дни поступают многие пациенты) мог бы прочитать какую-нибудь литературу о механизмах. Этот момент представляется особенно важным, так как основная проблема многих пациентов заключается в том, что они думают и говорят о себе как о механизмах. Это их способ, которому их так хорошо научила Западная культура двадцатого века, избежать столкновения со своим существованием, их метод подавления онтологического сознавания. Безусловно, это делается под девизом "быть объективным" по отношению к себе. Но не является ли это зачастую – в терапии, равно как и в жизни – культурно приемлемым способом рационализации своей отчужденности? Даже мотивацией прохождения терапии может быть лишь желание найти приемлемую систему, которая способна помочь человеку рассматривать себя как механизм, управлять собою гак, как осуществляется управление машиной, но только теперь успешно с этим справляться.

Предположим, а у нас есть на это все основания, что основные невротические нарушения в наши дни связаны с подавлением онтологического смысла – утратой ощущения своего бытия, вместе с сокращением до минимума сознавания и блокировкой выхода своего потенциала, проявление бытия. В этом случае мы играем на руку неврозу пациента, обучая его новым способам рассмотрения себя в качестве механизма. Это один из примеров того, как психотерапия может отражать фрагментарность культуры, структурируя невроз и не излечивая человека от него. Попытки помочь пациенту с сексуальной проблемой, объясняя ее. просто как механизм – это то же самое, что обучать фермера орошению, перекрывая плотиной течение.

И здесь возникают острые вопросы относительно характера "лечения" в психотерапии. "Лечение" невротических симптомов пациента не есть назначение терапевта, хотя это основная мотивация большинства людей, прибегающих к терапии. Тот факт, что именно такова их мотивация, отражает их проблему. Терапия затрагивает нечто более фундаментальное: она призвана помочь пациенту почувствовать, что он есть, почувствовать свое бытие. А всякое устранение симптомов, которое будет иметь место, должно быть неким побочным продуктом. Если основная идея "лечения", – стать приспособленным человеком, насколько это возможно, – то такая идея сама по себе является отрицанием Dasein, бытия этого конкретного пациента.

Эффекта от лечения, направленного на то, чтобы научиться приспосабливаться и соответствовать культуре, можно достичь, если основной акцент в терапии делать на технических аспектах: ведь центральной темой в культуре является постоянное планирование в жизни человека, осуществление контроля и управления собой. Тогда пациент принимает замкнутый мир, не испытывая при этом конфликтов, так как теперь его мир стал идентичным культуре. И поскольку тревога сопутствует свободе, то пациент, естественно, преодолевает свою тревогу; симптомы его заболевания устраняются, так как он отказывается от своих возможностей, вызывавших тревогу. Это – способ "излечения" посредством отказа от своего бытия, отказа от своего существования; человек добивается "излечения", сокращая и отчуждая свое существование.

В этом отношении психотерапевты, основной задачей которых является научить людей приспосабливаться к культуре, становятся посредниками культурного влияния; психотерапия при этом становится выражением фрагментарности нашей эпохи, а не служит преодолению этой фрагментарности. Как мы уже указывали выше, существуют точные исторические указания на то, что это происходит в разных психотерапевтических школах, и с точки зрения истории, вероятнее всего, этому будет продолжение. Безусловно, возникает вопрос, как далеко может зайти этот процесс – избавление от конфликта посредством отказа от своего бытия, процесс, не порождающий у отдельного человека и целых групп людей глубокого отчаяния или негодования. И это впоследствии найдет свое выражение в тенденциях к саморазрушению, так как история снова и снова провозглашает то, что рано или поздно потребность человека быть свободным все-таки проявится. Но сложность в нашей исторической ситуации заключается непосредственно в том, что сама культура берет за основу этот идеал технического приспособления и несет в себе множество различных способов притуплять наркозом отчаяние, идущее от использования себя в качестве машины. Разрушительные последствия этого будут еще очень долго давать о себе знать.

С другой стороны, может быть придано более глубокое и верное значение термину лечение: движение по направлению к осуществлению своего существования. Это движение может включать в себя в качестве побочного продукта устранение симптомов, что, очевидно, и есть желаемая цель терапии, даже если мы решительно утверждаем, что она не является главной ее целью. Важно то, что человек открывает свое бытие, Dasein.

Шестой вывод, касающийся процесса экзистенциальной терапии, имеет отношение к важности заинтересованности. Этот основополагающий принцип мы отмечали и в предыдущих частях; особенно когда обсуждали точку зрения Кьеркегора о том, что "истина существует только тогда, когда сам человек способствует этому". Заинтересованность важна не потому, что это просто неопределенно хорошая вещь или от души данный совет. Это – главная предпосылка для того, чтобы понять правду. Важный момент, который, насколько мне известно, никогда совершенно не принимался во внимание в работах по психотерапии, заключается в том, что решение предшествует, знанию. Обычно мы согласны с тем, что когда пациент узнает о себе все больше и больше, когда он делает открытия, тогда он в состоянии принимать и правильные решения. Но это только часть истины. Вторую ее часть обычно опускают, а она состоит в том, что пациент не может позволишь себе испытать инсайт и получить новые знания, пока не будет готов принять решение, пока он не примет твердые установки в жизни и не примет предварительные решения в отношении этого пути.

"Решение" здесь мы понимаем не в смысле какого-то наиболее важного прыжка, которым может быть, скажем, вступление в брак или вербовка в иностранный легион. Возможность или готовность предпринимать подобные "прыжки" является непременным условием для твердых установок, но сам по себе большой прыжок безупречен только тогда, когда он основан на постоянном принятии решений в жизни. Иначе неожиданное решение будет результатом бессознательных процессов, происходящих компульсивно, без полного понимания его последствий, например, "перемены взглядов". Мы используем термин решение, подразумевая наличие "твердой позиции в отношении существования" позиции заинтересованности. В этом отношении знание и инсайт следуют за решением, а не наоборот. Известны случаи, когда пациент осознает во сне, что его начальник нещадно эксплуатирует его, и на следующий день принимает решение уйти с работы. Но не менее важны те случаи, – хотя их обычно не принимают во внимание, поскольку они противоречат нашим обычным представлениям о причинной связи, – когда пациент не может увидеть сновидение до тех пор, пока не примет решение. Например, он окончательно и бесповоротно решает уйти с работы, и только после этого он может позволить себе увидеть во сне, что начальник все время эксплуатирует его.

Можно увидеть интересное следствие этого: пациент не в силах вспомнить, что было существенным и важным в его прошлом до тех пор, пока он не готов принять решение в отношении будущего. Память приводится в действие не только в соответствии с тем, что в ней зафиксировано; для нее не менее важны решения человека в настоящем и будущем. Много говорили о том, что прошлое человека детерминирует его настоящее и будущее. Но отметим также и то, что настоящее и будущее человека (то есть то, как он относится к своему существованию в настоящем), также детерминирует его прошлое. Так, этим фактором определяется то, что именно из своего прошлого человек может вспомнить, какие аспекты своего прошлого, оказывающие на него влияние в настоящем, он выбирает (осознанно, а также и бессознательно); какую примет форму особый гештальт его прошлого.

Эта заинтересованность, кроме всего прочего, не является феноменом полностью осознаваемым или добровольным. Она имеет место и на так называемых "бессознательных" уровнях. Например, когда человек испытывает недостаток в заинтересованности, его сновидения могут быть мрачными, монотонными, жалкими. Но когда он действительно занимает твердую позицию по отношению к себе и собственной жизни, его сновидения часто принимают форму творческого процесса исследования и формирования себя по отношению к своему будущему. В других случаях, с точки зрения невротика, в сновидениях происходит борьба с тем, чтобы избегать, замещать, прятать. Здесь важный момент заключается в том, что, в любом из этих двух случаев, результат будет достигнут.

Что касается помощи пациенту в развитии его установок на заинтересованность, то прежде всего необходимо подчеркнуть: экзистенциальные терапевты вовсе не подразумевают под этим активную деятельность. Это не "решение, принятое по пути наименьшего сопротивления" и могущее оказаться преждевременным, потому что действие порой оказывается легче и может быстрее ослабить тревогу, нежели медленный, тяжелый и долговременный процесс самоанализа. Они скорее имеют в виду отношение к Dasein, осознанное бытие и глубокое восприятие своего существования. В вопросах заинтересованности и принятия решений дихотомия между субъектом и объектом преодолевается через единство готовности к действию.

Когда пациент высказывает свои рациональные суждения по конкретной теме ad interminum, между делом, и эта тема не волнует его или не становится для него реально существующей, терапевт посредством этой беседы может спросить его: что он делает в экзистенциальном смысле? Самой беседе, которая также могла служить для сокрытия реальности, обычно дается рационалистическое объяснение: беседа – это объективный сбор информации. Обычно считается, что пациент сможет "прорваться" через такую беседу, когда переживание тревоги, внутренние страдания или внешняя опасность станут для него таким потрясением, что он действительно будет стремиться получить помощь, и будут для него стимулом, необходимым для болезненного процесса раскрытия своих иллюзий, возможностей внутренних изменений и роста. Время от времени это действительно происходит. И экзистенциальный терапевт способен оказать пациенту содействие в принятии реального воздействия подобных переживаний, помогая ему развивать в себе способность пребывать в тишине (а это является еще одной формой взаимодействия) и избегать, таким образом, простой болтовни, которая способна нарушить потрясающую силу первой встречи с инсайтом.

Но в принципе я не думаю, что необходимо ожидать того момента, когда возникнет тревога. Если мы предположим, что заинтересованность пациента зависит от внешних или внутренних страданий, которые к ней подталкивают, то мы столкнемся с несколькими сложными дилеммами. Либо терапия "отмечает время", когда пациент начнет испытывать тревогу или боль, либо мы сами вызываем тревогу (что представляется сомнительным). И само подтверждение факта наличия тревоги, и ее ослабление, обретаемое пациентом в процессе терапии, может действовать против его заинтересованности в дальнейшей помощи и может способствовать отсрочке и промедлению.

Заинтересованность должна зиждиться на более реальной основе. Нам необходимо задать следующий вопрос: что происходит с пациентом, если он не нашел в своем существовании какой-то особенности, с которой он мог бы безоговорочно связать себя? Когда мы обсуждали вопрос небытия и смерти, нами было отмечено, что все мы постоянно сталкиваемся с угрозой небытия, если только позволяем себе признать этот факт. Центральным символом здесь является смерть, однако угроза разрушения бытия имеет тысячи ликов. Терапевт оказывает пациенту медвежью услугу, если уводит его от осознания, что эта возможность – что у него отнимут бытие или он сам потеряет его – относится совершенно к области возможного; более того, это может быть как раз то, чем пациент занят в этот конкретный момент.

Этот аспект особенно важен, поскольку пациенты склонны придерживаться убеждения, которое никогда не было отчетливо сформулировано и, вне всякого сомнения, связано с очень сильными детскими убеждениями в отношении родителей. А именно, пациенты уверены в том, что терапевт так или иначе поймет, что с ними не происходит ничего плохого и, поэтому, им не нужно серьезно воспринимать свое существование. Во многих терапевтических школах превалирует тенденция ослаблять тревогу, отчаяние и трагические аспекты жизни. Разве мы не придерживаемся общего принципа, что тревогу необходимо вызывать только в той степени, в которой мы уже ее ослабила? В самой жизни мы сталкиваемся с самыми реальными кризисами; и в огромной степени заслугой именно экзистенциальной терапии является то, что она непосредственно противостоит этим трагическим реалиям. Пациент действительно может убить себя, если он делает такой выбор. Терапевт может не говорить этого: это просто отражение реальности, и важно не принижать ее значения. Символ суицида как возможности имеет очень большую позитивную ценность. Ницше замечал, что мысль о суициде спасла много жизней. Я сомневаюсь в том, что кто-то может серьезно воспринимать свою жизнь, пока не поймет, что это именно в его власти совершить самоубийство.⁸

Смерть – в любом из ее аспектов – является тем фактом, который придает абсолютную ценность настоящему моменту. Один студент заметил: "Я знаю только две вещи. Первое, что когда-нибудь я умру, и второе, что сейчас я не мертвый. Единственный вопрос заключается в том, что я буду делать между этими двумя моментами". Мы не можем остановиться на этом вопросе более подробно, но хотим лишь подчеркнуть, что сущность экзистенциального подхода состоит именно в том, что в нем действительно серьезно воспринимается существование.

В заключение мы хотели бы сделать два предостережения. Первое – это лежащая в основе экзистенциального подхода опасность обобщений. В самом деле, будет очень прискорбно, если терапевты станут использовать экзистенциальные концепции, не учитывая их конкретного, реального значения. Ибо необходимо признать, что существует соблазн затеряться в словах в тех сложных областях, с которыми имеет дело экзистенциальный анализ. Безусловно, можно быть здесь в такой же мере философски объективным, как и в отношении технических аспектов. Необходимо быть особенно осторожным с соблазном использовать экзистенциальные концепции в угоду рационалистическим тенденциям, так как они имеют отношение к реальности личности человека; такие концепции могут более заманчиво представлять иллюзию реальности.

У некоторых читателей может сложиться впечатление, что я не до конца устоял перед этим соблазном. Я мог бы сослаться на необходимость объяснения огромного материала за короткий промежуток времени, но не в смягчающих вину обстоятельствах здесь дело. А дело в том, что в связи с проникновением экзистенциального движения в психотерапию и его влиянием в этой стране (здесь мы желаемое принимаем за действительное) адепты экзистенциализма должны быть бдительны, дабы не допустить использования этих концепций в угоду рациональной отчужденности. Именно из-за этих, вышеупомянутых причин экзистенциальные терапевты так много уделяют внимания тому, чтобы высказывания пациента были более понятными, они также постоянно убеждаются в том, что никогда не стоит упускать из виду необходимую связь между вербализацией высказываний и действиями. Каждое "слово должно быть облечено в плоть". Важно быть экзистенциальным.

Другое важное предупреждение касается экзистенциального подхода к бессознательному. В принципе большинство экзистенциальных аналитиков отрицает это понятие. Они отмечают логические и психологические сложности, связанные с теорией бессознательного, и выступают против разделения бытия на части. Они считают, что называемое бессознательным все же является частью данного человека, его неделимого бытия, и составляет его ядро.

Необходимо признать, что теория бессознательного сыграла известную роль в современных тенденциях рационализировать поведение, избегать реальности своего существования, действовать так, как будто человек не сам живет своей жизнью. (Человек, подцепивший на улице жаргонное словцо, объясняет: "Это сделало мое бессознательное".) По моему мнению, экзистенциальные аналитики правы, критикуя теорию бессознательного как удобный карт-бланш, на который можно списать любое случайное объяснение, или как источник, из которого может происходить любая детерминистская теория. Но это "скрытый" взгляд на бессознательное; в целом же возражения против бессознательного не должны допускаться с исторической точки зрения, ибо могут свести на нет тот неоценимый вклад, который с этим термином внес Фрейд. Величайшее открытие Фрейда и его бессмертное наследие состояло в том, что он расширил сферу человеческой личности, вывел ее за пределы еще недавнего волюнтаризма и рационализма человека викторианской эпохи с тем, чтобы включить в эту свободную от предрассудков сферу такие "глубинные" явления, коими являются иррациональные, так называемые подавленные, враждебные и неприемлемые порывы, забытые аспекты жизненного опыта и далее ad infinitum. Символом этого колоссального расширения области знания о личности стало именно "бессознательное".

Я вовсе не хотел пускаться в сложное объяснение теории бессознательного как таковой. Я хотел лишь представить свою позицию. Справедливо, что от подобного карт-бланша – ухудшенной и неявной формы теории бессознательного – необходимо отказаться. Но нельзя упускать из виду, что реальное содержание теории бессознательного представляется крайне важным, оказывая огромное влияние на развитие личности. Бинсвангер отмечает, что в вопросе соотношения времени и бытия экзистенциальные терапевты не могут отказаться от теории бессознательного. Я скорее выскажу предположение, что бытие неделимо, что бессознательное составляет часть любого конкретного бытия, что "скрытая" теория бессознательного логически неверна и практически неконструктивна, но значение открытия бессознательного – радикальное расширение бытия – представляет собой один из величайших вкладов в современную науку, и об этом следует помнить.