А. Ф. Лосев. ИСТОРИЯ АНТИЧНОЙ ЭСТЕТИКИ, том седьмой | ОГЛАВЛЕHИЕ sect10. Специальный очерк эстетики Все многочисленные материалы

§10. Специальный очерк эстетики

Все многочисленные материалы по Проклу являются с точки зрения истории эстетики по преимуществу философско-теоретическими материалами, из которых эстетика вытекает в более или менее ясной форме. Такова ведь особенность и вообще всей античной эстетики, 297поскольку эстетика не была в античности самостоятельной дисциплиной и с каким-нибудь самостоятельным и определенным названием. Обычно она была только выводом из общей философской теории, то есть ее завершением и обобщением. Это и заставляет нас излагать эстетику Прокла после анализа его общих взглядов на науку, искусство, мораль и религию. Но, с другой стороны, в нашем распоряжении имеется такой прокловский материал, который, пожалуй, и на самом деле является самостоятельным очерком эстетики, хотя, конечно, на основе общей теории, как это и полагалось в античности.

1. Трактат "О единении и красоте", сконструированный Фр. Крейцером на основе комментария Прокла к "Алкивиаду I"

Известный издатель и комментатор неоплатонических текстов в первой половине XIX в. Фр. Крейцер выбрал из комментария Прокла к платоновскому "Алкивиаду I" такие суждения о красоте, которые еще и сейчас удивляют нас своей краткостью, компактностью, точностью и систематическим характером, и поместил этот полученный им трактат в конце изданного им же самим, переведенного на латинский язык и прокомментированного трактата Плотина "О красоте" (I 6). В латинском предисловии к этому трактату Псевдо-Прокла Крейцер ссылается на ряд издателей и комментаторов, которые тоже создавали выборки из античных авторов, с точным использованием их текстов, но распределенных в систематической форме, без уклонений в сторону и повторений, часто имевших место в тексте самих античных авторов.

Такую выборку Крейцер назвал Peri henōseōs cai calloys, то есть "О единстве и красоте"¹⁵⁹. В своем собственном издании комментария Прокла к "Алкивиаду I" (1820) Крейцер своей выборки "О единстве и красоте" уже не поместил, равно как не поместили ее и другие два издателя того же комментария Прокла, В.Кузен (1864²) и Л.Вестеринк (1954). Поэтому нам придется пользоваться текстом интересующего нас трактата по указанному изданию Крейцера 1814 г. Здесь нет ни одной фразы, которая не принадлежала бы Проклу; Крейцеру же принадлежит здесь только систематическая подборка текстов Прокла без всяких уклонений в сторону и посторонних мыслей, в изобилии содержащихся в тексте самого Прокла. Этот текст комментария Прокла дошел до нас в очень плохом виде, его содержание порой граничит с полной бессмыслицей. Но здесь Крейцер воспользовался переводами и комментариями знаменитого переводчика и комментатора неоплатоников Марсилио Фичино (XV в.), разъяснениями и дополнениями которого будем пользоваться также и мы.

2. Благо, красота и справедливость

а) В сводке Фр.Крейцера "О единстве и красоте" Прокл исходит из своего общего гносеологического принципа, который, впрочем, находит для себя место у большинства античных философов, и прежде всего у Платона, 298Аристотеля, почти у всех эклектиков и, уж во всяком случае, у всех неоплатоников в течение их 400-летнего существования.

Эту принципиальную систему мы не будем здесь излагать, поскольку читатель настоящего тома уже встречался с ней много раз. Это есть система трех основных диалектических ипостасей. В предполагаемом трактате Прокла она, конечно, занимает первое место (88, 6 – 89, 6; 92, 17 – 93, 4; 93, 18-23; 90, 14 – 92, 17). Но в предполагаемом трактате Прокла эти три основные ипостаси очень упорно и настойчиво характеризуются как благо, красота и справедливость. Здесь требуется кое-что разъяснить.

б) То, что первая ипостась именуется благом, вполне соответствует общеплатонической теории; и это разъяснялось у нас во многих местах нашей работы. Но то, что вторая ипостась именуется у Прокла красотой, требует для себя особого внимания. Ведь вторая платоническая ипостась – это ум, разум, смысловая структура, единораздельная цельность, интеллект, интеллигенция, эйдос, идея, мудрость, демиургия. Но поскольку эта вторая ипостась есть оформление бесформенной первой ипостаси и поскольку она обладает вполне самостоятельной и вполне самодовлеющей смысловой значимостью, смысловым оформлением, она есть красота. Такая категория красоты, конечно, вытекает сама собой из общеплатонического учения об уме; но, как мы сейчас увидим, эта концепция выступает у Прокла в гораздо более обогащенном виде. Точно так же необходимо обратить особое внимание и на понятие справедливости, которую Прокл связывает с третьей ипостасью, то есть с душой. Делает он это потому, что душа для него, как и для всех платоников, есть самодвижное становление жизни. Чтобы не быть анархическим и беспринципным, это становление должно воплощать в себе все принципы ума и мудрости. А это и значит, что душа существует как нечто справедливое.

Эти три момента – благо, красота и справедливость – еще более или менее обычны или, по крайней мере, более или менее понятны уже и сами по себе, если стоять на строгих позициях античного платонизма. Но вот дальше начинается у Прокла нечто более оригинальное, хотя уже и небольшое размышление заставляет признать эту оригинальность весьма последовательной и весьма понятной для платонизма. Именно в данном трактате Прокл рассматривает каждый член этой триады в свете всей триады, то есть так, что каждый член триады обязательно содержит в себе два других члена, но конструирует их со своей специфической точки зрения. Получается, таким образом, уже не просто триада, но три триады. И вот на этих путях Прокл и формулирует специфику красоты.

Итак, прежде чем сформулировать специфику красоты, твердо запомним указанную нами сейчас основную конструкцию трех исходных категорий. Именно, по Проклу, в данном трактате благо не есть просто благо, но тождество красоты и справедливости, данное, однако, как благо. И красота у Прокла не есть просто красота, но тождество блага и справедливости, данное как красота. И наконец, справедливость оказывается у него не просто справедливостью, но тождеством блага и красоты, данным как справедливость.

299Отсюда, очевидно, мы и получаем более богатое и уже окончательное определение того, что такое красота.

Первый, самый главный и самый очевидный эстетический тезис у Прокла сводится обязательно к тому, что красота занимает среднее положение между благом, или добром, и жизненноподвижной справедливостью.

3. Красота и благо

Благо выше всего, так как оно максимальное сосредоточение всего, максимальная общность всего и совпадение всех противоположностей в одной неделимой точке. Ясно, что красота сама по себе не есть просто благо, но она есть раскрытие этого блага и структурное оформление его в эйдосе. А еще ниже красоты – справедливость. Но и эта справедливость ни в каком случае не существует отдельно. Она тоже есть излияние, или эманация, первоединого блага и последующей за ним красоты.

Вот как пишет Прокл о соотношении блага и красоты. Благо, как всеобщее сосредоточие всего, есть только начало ума и красоты, и начало пока еще не развернутое. Но благо в развернутом виде, когда оно Выявляет все скрытые в нем противоположности и этим противоположностям дает определенную структуру, создает из них эйдос, – тогда это значит, что благо дошло до своего крайнего проявления, до своей последней явленности, до своего предельного осмысления, до ума, а это и значит – до красоты. Приводимые нами в дальнейшем тексты из данного трактата Прокла переведены В.В.Бибихиным.

"В началах вещей благо возвышается над красотой, а красота превосходит справедливость. Благо водружено в неприступной сфере, предшествующей всему умопостигаемому; красота сокровенным образом заключена в умопостигаемых первоэлементах и явным – в предельных частях умного устроения. Благо единовидно выступает в изначальном порядке мыслительных сущностей, красота – в завершении мыслительного божественного исхождения" (107, 3-14).

Здесь имеется в виду платоновское учение о началах и концах в "Государстве" (VI 510 b, 511 а). К этому необходимо прибавить, что все такого рода противоположности, совпадая в первоедином, но противополагаясь в виде конструкции чистого ума (то есть, как говорит Прокл, умственные сущности, или лучше было бы перевести – "умные сущности", если бы не мешали ассоциации обыденной речи), являются для Прокла не чем иным, как богами. "Благо – в богах, красота – в умах, справедливость – в душах" (107, 14 – 108, 2). Другими словами, всякий бог уже коренится в самом благе, но достигает своего смыслового конструирования в уме и потому становится красотой ума.

4. Красота и справедливость

На основании трехпринципной диалектики соответствующую квалификацию получает у Прокла и соотношение справедливости с красотой. Он пишет:

"Отсюда, конечно, и справедливое есть одновременно красота, но не все прекрасное справедливо; и причина красоты подчинена благу, а всякая красота есть благо, но источник всех благ превосходит своей простотой любую красоту. Также и справедливость есть нечто благое, будучи соединена с благом через посредство красоты; однако благо само по себе запредельно как красоте, так и справедливости" (108, 2-11).

300Далее, нам представляется вполне естественным то обстоятельство, что срединное положение красоты является причиной ее особенно большой значимости в низших сферах бытия. Мы часто бываем несправедливы или не хотим быть справедливыми, равно как и доброе только редко осуществляется среди нас и мы не хотим употребить усилий для его достижения. Но как раз поэтому и появляется на сцене красота, которая облегчает наш доступ и к справедливости и к благому.

"Сократ в "Федре" (250 b) говорит, что в здешних подобиях нет никакого отблеска справедливости и благоразумия. И вот лишь красоте выпала участь быть и очевиднейшим и одновременно наиболее влекущим (там же, 250 de). Поэтому где справедливое, там и прекрасное, и где прекрасное, там и благо, все равно, обращаешься ли ты к первым началам или к их воссияниям в низшем бытии. При этом благом питается все, потому что оно всему начало, прекрасным – лишь причастное эйдосу, а справедливым – лишь причастное душе" (108, 16 – 109, 12).

5. Красота и душа

С другой стороны, однако, делается весьма понятным и убедительным то обстоятельство, что во всем этом изображении феномена красоты Прокл иной раз не прочь базироваться именно на учении о душе, хотя в порядке диалектического процесса душа является только третьей категорией после единого и ума. Это понятно потому, что эстетические переживания обладают особенно большой интимностью и, как у нас обычно говорится в быту, "захватывают нас". Поэтому эстетическое выдвижение души на первый план отнюдь не противоречит Проклу в его трехпринципной теории бытия, а только подчеркивает особенную близость эстетического предмета к живой и разумно ощущающей душе.

Прокл пишет:

"В средоточии (en de tōi mesōi centrōi) же всего сущего, каковым и является душа, и благо, и прекрасное, и справедливое единятся друг с другом; и благое этой души прекрасно и справедливо, справедливое – одновременно прекрасно и благо, а прекрасное – вместе и благо и справедливо" (109, 12-17). И далее: "И хотя различие между отдельными моментами в данном случае весьма существенно, в душе все они с точки зрения триады друг с другом единятся, так что ее бытие есть жизнь и ум, жизнь – ум и бытие, а ум – бытие и жизнь. Это потому, что едина простота души и едино ее существование (hypostasis) ; и ни жизнь, ни мысль не привнесены в нее как некое добавление, но ее ум жив и бытиен, ее жизнь – разумна по своей сущности, и бытие – в своей основе разумно и живо. Поэтому цельная душа есть все одновременно и единство всего. В связи с этим, очевидно, благо в ней отличается красотой и справедливостью, и красота есть нечто совершенно благое и вполне справедливое, и справедливость сливается с красотой и благом" (110, 9 – 111, 7).

Таким образом, Прокл нисколько не нарушает своего диалектического процесса при получении трех основных принципов бытия, но все-таки в области третьего из этих принципов, а именно души, ему представляется особенно ярким единство блага, красоты и справедливости. Он подчеркивает нерушимость своей диалектической триады и прямо говорит как о различии ее отдельных моментов, так и об их тождестве. 301И при всем том красота больше всего другого прельщает его, и он не устает прославлять ее как связующее звено для всего, хотя, теоретически рассуждая, она, взятая в чистом виде, является всего только вторым моментом триады:

"Поэтому Сократ и соединил справедливость с благом через прекрасное, которое опосредствует и связывает их. Прекраснейшая связь, говорит Тимей (31 с), – та, которая в наибольшей мере единит себя со связуемым; но прекрасное, конечно, много лучше всякой иной связи связует и единит обе эти части – справедливое и благое" (112, 11-18).

Уже теперь можно было бы дать окончательную формулу красоты согласно учению Прокла. Однако прежде чем это сделать, скажем еще несколько слов о тех важных предметах, которые Прокл затрагивает в сводке "О единении и красоте".

6. Аргументация в защиту всегдашней красоты и единства справедливости

Прежде всего, Прокл приводит несколько специальных аргументов в защиту тезисов о том, что справедливость в его понимании всегда прекрасна и всегда максимально едина (113, 1 – 119, 14). Это ясно уже из предыдущего. Тем не менее Прокл приводит для этого еще целых пять аргументов.

Первый аргумент (113, 1 – 115, 2) сводится к тому, что по самой своей природе все низшее и слабейшее подчиняется высшему и сильнейшему, хотя то и другое по своему смыслу совершенно равносильны. Нельзя допустить, что справедлива та душа, в которой низшие аффекты господствуют над разумом, а разум бессилен совладать с неразумными аффектами души.

"Но справедливость именно и есть то, что воздает должное каждой части души, являясь для каждой причиной соответствия своему назначению и достоинству, храня тем самым весь порядок и оставаясь в себе соразмерностью, как то и подобает ее природе, которая, помимо упорядочения частей, не производит ничего своего. Но в свою очередь порядок, соразмерность и соответствие природе прекрасны. Справедливость оказывается, таким образом, причиной красоты и прекрасным" (114, 6 – 115, 2).

Во-вторых (115, 2 – 116, 15), Прокл входит также в рассмотрение эстетической структуры справедливости. Таких структур он мыслит две. Одна – "арифметическая", основанная на равенстве разных проявлений справедливости. Другая – "геометрическая", основанная на равенстве соотношений между разными проявлениями справедливости. Термин "геометрическая" Прокл заимствует из математического учения о так называемой геометрической пропорции: А так относится к В, как это В относится к С.

В-третьих (117, 1 – 118, 4), Прокл различает смысловой образ, или эйдос, с одной стороны, и, с другой стороны, чистую материальность (hylē), которая лишена всякой формы (amorphia), всякого эйдоса (aneideon) и всякого разума (alogon) (117, 1-9). Действительно, если от материи отнять все ее оформление, то она превратится в чистый хаос. Об этом отсутствии всякого образа в материи Прокл говорит только в порядке предварительной абстракции. На самом же деле и реально всякая материя всегда так или иначе оформлена, а смысловой 302образ и структура так или иначе материализованы. Поэтому и в душе не может быть никакого господства хаотических аффектов, но они должны быть в гармонии с разумным началом, с логосом, с тем или иным образом и потому всегда должны отличаться порядком и гармонией. Поскольку, однако, такая гармонизованная и уравновешенная душа и есть царство справедливости, то "справедливость есть и прекрасное, будучи для души причиной красоты" (118, 2-4).

В-четвертых (118, 5 – 119, 4), Прокл трактует справедливость как нечто совершенное и определенное в противоположность всему несправедливому, которое всегда и несовершенно и неопределенно. Но это значит, что справедливость есть некоторого рода мера, господствующая в душе, а это и значит, что справедливость всегда прекрасна. "Справедливость вместе и совершенна, и размеренна, и определенна, и прекрасна; и все это по природе не отличается друг от друга" (119, 2-4).

В-пятых (119, 5-14), наконец, справедливость имеет для Прокла (как уже и для Платона) также и космическое значение. Ведь платоновский демиург "нашу вселенную устроил, следуя справедливости. Он связал ее прекраснейшею из связей и неразрушимо скрепил ее силой справедливой пропорции, сдерживающей ее и порождающей ее внутреннее согласие" (119, 5-10).

Таким образом, если свести в одно всю аргументацию Прокла по поводу того, что справедливость прекрасна, то необходимо сказать: справедливость всегда прекрасна потому, что она 1) создает для всех частей души соответствующие их природе достоинства 2) при помощи арифметической или геометрической пропорции этих частей, 3) являясь их разумным оформлением, и организацией, поскольку 4) сама она есть совершенство, справедливость и мера, включая также и 5) весь космический распорядок.

Здесь мы должны заметить, что такая эстетическая оценка справедливости свойственна не только Платону и неоплатоникам. Можно было бы привести множество разных цитат из разных периодов античной истории и из разных писателей, никогда не устающих любоваться на соразмерное устроение души и всегда склонных превращать моральные доказательства в эстетический показ внутренней жизни человека. Это же самое необходимо сказать и о том, что всякую красоту античные авторы всегда склонны связывать с еще более высоким началом, а именно с благом, или добром. При этом как раз для античной эстетики, а у древних, выходит, и для этики, весьма характерно виртуозное умение как разделять благое и прекрасное, так и объединять их в нерушимую цельность, а также отождествлять и разделять самодовление красоты с ее утилитарным и производственным характером. Об этом тоже говорится у Прокла достаточно.

7. Самодовление красоты и ее утилитарно-производственный характер

а) Красота есть то, к чему мы стремимся, чего мы желаем и что мы любим. Но стремиться можно только к тому, что для нас необходимо и что является для нас благом. Желать и любить мы можем тоже только такое, достижение чего для нас нужно, необходимо, является нашей целью, является для нас каким-то добром. Следовательно, уже из одного того, что красота есть предмет нашей 303любви, вытекает то, что она является для нас нашим добром, нашим благом (120, 13 – 122, 1). Само собою ясно, что мы можем стремиться к тому, что вовсе не является для нас благом. Ведь очень многие стремятся прямо к злу. Однако это не так. Когда человек стремится к злу, то, возможно, это зло является таковым только объективно. Субъективно же совершенно невозможно стремиться к злу, если мы, действительно, знаем, что предмет нашего стремления есть зло. Если мы знаем, что мы стремимся к добру, то предмет нашего стремления в данном случае обязательно, хотя бы в некотором отношении, является добром и субъективно и объективно. А если мы стремимся к злу, то это только потому, чти мы не отдаем себе в этом никакого отчета, то есть если бы мы достоверно знали, что предмет нашего стремления есть зло, то мы бы к нему и не стремились. Значит, к чему бы мы фактически ни стремились, к объективно доброму или объективно злому, все равно наше сознание свидетельствует о том, что прекрасное есть обязательно и доброе (122, 1 – 126, 5).

По поводу этого принципа отождествления доброго, или благого, с разумным, или добродетели с разумом, принципа, который всегда выдвигался в античности начиная еще с Сократа, необходимо сказать, что это едва ли было интеллектуализмом, как это думают вообще все исследователи древнегреческой философии и как это отчасти думал иной раз и автор настоящей работы. Сущность дела заключается здесь не просто в интеллектуализме, а в том, что все этическое понималось не диспаратно с разумным осмыслением, но как раз и было чем-то безусловно осмысленным, чем-то максимально собранным воедино, чем-то добротным и ценностным. Это не было каким-то метафизическим рационализмом. Наоборот, здесь допускалась любая аффектация. Но только этическая аффектация всегда мыслилась как целенаправленная, а не просто как сумбурная и хаотическая, всегда как осмысленная, здравая и здоровая, как всегда смысловая.

б) Теперь, наконец, мы дадим те формулы, которые отличаются у Прокла полной ясностью и благодаря которым мы получим возможность понять и логически определить, что такое для него красота, взятая сама по себе.

Три основных принципа бытия могут рассматриваться и как тождественные и как различные. Поскольку в первом принципе Прокл вслед за Платоном находит совпадение всех противоположностей в одной неделимой точке, или в одной всеобщей единичности, в одной неделимой субстанции, в которой совпадает все мыслимое и немыслимое, то уже по одному этому все три основные принципа бытия, выставляемые у Прокла, абсолютно тождественны и взаимно неразличимы. Но свою триаду Прокл строит диалектически, как об этом много раз говорится и в разных других его сочинениях. А тогда получается, что у него три основные принципа не только тождественны, но и различны. Из этого, далее, вытекает, что каждый принцип, во-первых, есть он сам, а, во-вторых, он несет на себе смысловую нагрузку и двух других принципов. Другими словами, все три принципа сразу и одновременно существуют в каждом из этих принципов, но существуют каждый раз по-своему, специфически, в свете именно данного, а не какого-нибудь 304другого принципа. Отсюда сами собой получаются следующие три формулы, которые в очень четкой форме даются у Прокла в разбираемом трактате.

Благо есть единство (вернее сказать, тождество) красоты и справедливости, данное как неделимая и изначальная субстанция, или абсолютная и нерушимая единичность.

Красота есть единство (вернее сказать, тождество) единичности как блага и душевно жизненной справедливости, данное как умозрительный эйдос, то есть как единораздельная цельность.

Справедливость есть единство (вернее сказать, тождество) благости и красоты, то есть становление субстанциальной единичности в виде единораздельной цельности.

В этом рассуждении нас интересует по преимуществу эстетика, то есть вопрос о том, что такое красота. Ее сущность и ее диалектическое место из предыдущего совершенно ясны. Но на основании приведенных у нас выше рассуждений Прокла можно эту формулу красоты уточнить еще более.

в) Ясно, во-первых, что благо для Прокла выше красоты. Это вполне естественно решительно почти для всей античной философии. Как бы древние ни любовались на красоту, именно по этому самому они и находят в глубине красоты нечто благое и нечто доброе. Но это благое, или доброе, вернее сказать, максимально добротное, максимально слаженное, максимально взаимопроникнутое и доходящее даже до неделимой единичности всегда и было для греков чем-то природным и естественным, чем-то обязательно субстанциальным, мыслить ли под этой субстанцией какие-нибудь идеальные субстанции вроде богов, демонов или героев, мыслить ли под этим космос в целом или мыслить самые обыкновенные живые существа или самые обыкновенные вещественные и материальные предметы. Из всеобщей античной склонности созерцать прекрасное никак нельзя делать того вывода, что это прекрасное в античности обязательно отделено от всех других видов бытия и жизни, что под ним не кроется ничего онтологического и что это какой-то только абстрактный предмет ни в чем не заинтересованного и бескорыстного самодовлеющего созерцания. Тут нужно уже отказаться от всех подобного рода эстетических представлений, разбросанных по всей Европе Нового времени и впервые четко сформулированных у Канта.

Греки, действительно, всегда имели склонность отдаваться любованию этой самодовлеющей предметностью. Но настоящее самодовление возникало у них только тогда, когда самодовлеющий предмет в то же самое время оказывался и производственно созданным, вполне утилитарным предметом. Ведь можно же носить такую шляпу, которая будет настолько красива, что ею любуются люди в полном забвении об удобстве ее ношения, об ее прочности и об ее годности для дождливой или холодной погоды. Древний грек тоже любовался таким эстетическим образом на окружающие его предметы. Но настоящий грек всякую такую самодовлеющую предметность сознавал еще и как вполне целесообразный и весьма удобный предмет для утилитарного употребления. А это он и называл благом, или добром. Сам космос был для него 305таким прекрасным и самодовлеющим предметом, который в то же время был и предметом вполне утилитарным, вполне определяющим собою состояние земной атмосферы и всей человеческой жизни.

г) Вот почему необходимо считать, что опора красоты на благо, то есть на объективно необходимую субстанциальность, вовсе не есть у Прокла и вообще в античности какое-то снижение красоты и какая-то эстетическая неполноценность. Наоборот, именно субъективистскую эстетическую теорию Канта греки и считали бы снижением красоты и совершенно неполноценной эстетикой.

Итак, красота у Прокла не оторвана от бытия, но укоренена в нем как в своей нерушимой субстанции и всегда зовет к благому, доброму и совершенному.

Во-вторых, однако, Прокл нисколько не забывает и о правах самой красоты. Ведь, как видно из предыдущего, она для него всегда и смысл, и логос, и разум, и порядок, и идейная определенность, и смысловая структура. Прокл очень хорошо делает, что употребляет здесь еще платоно-аристотелевский термин "эйдос". Эйдос ведь и есть в античной философии не что иное, как разумная и смысловая структура. Ее-то уж, во всяком случае, нельзя свести ни на благо, ни на душевную собранность и активность, ни на справедливость. Эйдос имеет значение сам по себе; и им можно безопасно любоваться сколько угодно, не обращая внимания ни на что другое.

Такая концепция оценивает красоту чрезвычайно высоко и предоставляет ей совершенно самостоятельное место. Вот почему филологи так бесконечно бьются над распознанием того, какая разница у древних между благом (agathon) и красотой (callos). Действительно, употребление этих терминов в греческом языке настолько смешанно, спутанно и хаотично, что большею частью даже самый тонкий филолог отказывается распознать подлинную семантику этих терминов. Но всю эту неразбериху и хаотичность Прокл одним своим небольшим рассуждением уничтожает раз и навсегда. Добро выше красоты, поскольку настоящая красота требует для себя и соответствующую ей субстанцию, которую греки понимали как благо, как добро. Но в этом нет ровно никакой моралистики и нет никакого снижения, красоты в угоду нравственности. Ведь то благо, о котором говорят Платон и Прокл, вовсе не есть нравственная категория и вовсе не имеет никакого отношения к морали. Это есть максимальная слаженность, максимальная объединенность, доходящая до единичности, неделимая, безущербная и нерушимая субстанция, абсолютная добротность и абсолютная собранность. Поэтому если в древности и говорили о примате добра над красотой, то этим не только не хотели снизить красоту, не только не хотели отнять у красоты принадлежащий ей и для нее специфический лик. Наоборот, в античности хотели этот лик красоты, этот ее эйдос сделать более прочным и устойчивым, более обоснованным и укорененным в бытии и нерушимым, более добротным. Потому-то греки и могли безболезненно и притом бесконечно любоваться на красоту, не впадая ни в какое эстетство, что сам-то эйдос, этот предмет эстетического любования, уже по самому своему содержанию был нерушимо связан с безусловной добротностью, 306собранностью и нерушимой здравостью того бытия, смысловым отражением которого он и являлся.

Итак, нужно еще много поработать над собою, чтобы понять, каким это образом красота у древних одновременно и была предметом самодовлеющего созерцания, самоудовлетворенного любования, и была также вполне реальна, вполне самостоятельна, вполне объективна и вполне субстанциальна. Даже те образы вечной красоты, которые в античности именовались богами, были вполне материальны, вполне имели свое тело, правда очень тонкое, эфирное, и занимали вполне определенное место в космосе, который, впрочем, тоже был одновременно и предметом самодовлеющего созерцания и предметом вполне материальным, вполне вещественным, вполне определенной системой вполне физических элементов и сил.

д) Поэтому, подводя последний итог, необходимо сказать, что красота, по Проклу, есть эйдос (или смысловая структура), имеющий под собою добротную и абсолютно слаженную реальную субстанцию, а внутри себя – бесконечно бурлящую жизнь самочувствия и проявляющий себя в своем становлении как соразмерность (или меру), как совершенство и определенность в виде особого рода справедливости, одинаковой и в неодушевленных предметах, и в человеческой душе, и во всем космосе, и во всех богах (как в обобщенных принципах устроения всего космоса и всего, что внутри космоса). Имея в виду эту необходимую для античной красоты вполне адекватную производственную осуществленность, можно специально говорить даже о теле красоты, об ее необходимой телесной осуществленности. Это, правда, не формулировано в виде тезиса в использованной здесь у Прокла трехпринципной диалектике. Но этот момент телесности сам собой вытекает из основной трехпринципной формулы; да и в общем бытии, в абсолютном бытии, он установлен как космос, как идеальная осуществленность блага, эйдоса-нуса и справедливости-души.

Таким образом, если у нас часто говорят о том, что древние греки были стихийными материалистами, то это оказывается верным даже и для такого крайнего идеалиста, каким был Прокл. Красота, которую он проповедует и формулирует, как уходит в глубину нерушимо добротного существования, так и завершается вполне телесным оформлением смысловой структуры (эйдоса) со всем ее тоже структурно оформленным становлением.

8. Значение эстетики Прокла для методологии всей истории античной эстетики

Методологическая ценность проанализированных у нас формул Прокла при изучении истории античной эстетики огромна и обладает всеми чертами окончательного и завершительного метода. После изучения Прокла историку античной эстетики уже не нужно будет путаться в текстах, трактующих о добре, красоте и справедливости. Нигде в античной эстетике мы не можем найти столь ясной и настолько удовлетворительно решенной проблемы прекрасного. В Прокле, жизнь которого относится к последнему столетию античности, здесь сказался тысячелетний опыт всей античной эстетической мысли, так что благодаря соответствующей концепции Прокла только и можно овладеть методом 307распознания эстетического, этического и онтологического начал в античной философии. Методология изучения истории античной эстетики только здесь и получает свою окончательную форму, и на основании этой методологии мы только и можем разобраться в бесконечных и запутанных материалах античной эстетики.

Таким образом, философско-эстетическая теория Прокла выступает у него не только в виде общефилософских категорий, но и в виде специально эстетического рассуждения, которое дает возможность разбираться и во всех предшествующих периодах истории античной эстетики.

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>