О. Крышталь. Я И МЫ – СЦЕНАРИЙ ОПТИМИЗМА

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Лев Николаевич сказал:

– Все мы больны жизнью.

Еще в молодости понятие Среды Обитания показалось мне очень нетривиальным, когда я, схватив очередную инфекцию, осознал себя одновременно обитателем и средой.

Понятно, что дело не только и не столько в тысяче маленьких и больших болезней, составляющих жизнь: мы больны сутью нашего существования. Если вспомнить авторитетнейшее свидетельство Швейцера об отношении к смерти "детей природы", то становится понятным, что болезнь носит социальный характер.

С помощью этой книги я пытаюсь доказать себе и другим, что болящее наше Я готовится снова выздороветь, превратившись в Мы.

Не знаю, когда я в большей степени сумасшедший: когда считаю, что прав – или что неправ.

Мой друг сердится:

– Определись, а потом высказывайся, – критикует он меня. Но тут меня не собьешь, я знаю, что правда-и-неправда вернее правды, не говоря уж о неправде.

*   *   *

Общность среды и ее обитателей основана на общности принципов построения всего живого. Находящиеся на противоположных полюсах сложности мы и вирусы – несомненно, родственники и способны скрещиваться. Это заставляет науку предполагать наличие Общего Предка. Если он не был создан сразу, то появился в ходе эволюции. Поэтому ученые говорят о Последнем Общем Предке – и даже знают примерный возраст этого, предположительно бактерие-подобного существа, возможно самособравшегося на Земле, а может, занесенного на Землю с метеоритом. Одна из проблем состоит в том, чтобы доказать возможность предсуществования среды, в которой пришелец смог бы прижиться.

В типичных экспериментах, проводимых в замкнутых объемах, заполненных влажной атмосферой, в присутствии вулканических газов и минералов, создаются электрические разряды – имитация доисторических гроз. Смотрят, какие молекулы при этом создаются:

не будут ли они пригодны если не для самосборки Общего Предка, то хотя бы ему для корма?

*   *   *

Мне нравится итальянский язык. Что бы ни говорил мой друг, будто это – испорченная латынь, но щебечущая по-итальянски красавица уводит меня, сквозь ассоциативные дебри, в тот прекрасный мир, где и ангелы греховны.

Я верю в эзотерическое влияние имени на судьбу. Из мужских имен мне особенно нравится Джованни. Я уверен, что если бы мое имя было Джованни, я был бы счастливее, чем я есть. После очередного своего эксперимента с искусственной грозой, ученый Джованни не рядится в Громовержцы, и нет у него никаких странных мыслей, а есть только радость по поводу того, что недавно была Пасха – и скоро уже Троица. Самое время идти в церковь, сопровождая свою дочь Марию к первому причастию.

Джованни мне сказал:

"Ты мне рассказывал о возмущении графа Толстого обрядом причастия, когда он предлагал задуматься об абсурде превращения вина в кровь, а хлеба – в тело. Однако для меня его возмущение – пустой звук, потому что причастие – часть моей веры, в которой я живу.

Больше всего на свете я желаю, чтобы моя дочь Мария была счастлива. Пока жив, я буду для этого стараться – в частности, искренне молиться, потому что молитвы помогают.

Между моей наукой и моими молитвами нет ни малейшего противоречия, и если я преуспею и сумею воссоздать из неживой материи молекулы, которых будет достаточно для самосборки Общего Предка, я буду благодарить Бога. В случае неудачи, мне незачем отсылать свое воображение к другим звездам на поиски Создателя. Создатель ждет меня к себе".