Георгий Почепцов. Психотравмы в истории человечества

Весь XX век прошел под символами психологических травм наций и цивилизаций. Многие подобные негативные мегасобытия сформировали нации: холокост — евреев, геноцид — армян, голодомор — украинцев. 11 сентября как травма также сформировала дальнейшие стратегии безопасности для всего человечества.

Если травмы управляют поведением одного человека, то психотравмы способны программировать поведение отдельных стран и всего человечества. Это связано с  тем, что они вызывают к жизни новые правила поведения, поскольку старые перестают работать.

Психотравма сформировала СССР — жесткие репрессии довоенного времени, использовавшиеся для управления страной, сформировали модели поведения, передающиеся через поколения.

Президент Эстонии Леннарт Мери уже после двух президентских сроков сказал, указывая на привязанную на берегу лодку, что она станет его спасением: в своем возрасте он не сможет повторно отправиться в Сибирь [Meri L. A European mind. Selected speeches. — Tallinn, 2009]. Эти слова он произнес после вечерней беседы о Владимире Путине. Так вот, высылка одного процента эстонцев за один день также стала одним из мегасобытий, сформировавших эстонскую нацию. В большой стране один процент может быть незаметным, чего нельзя сказать о малой стране, где каждый оказался затронутым этой травмой.

Молчащее население облегчает управление, резко занижая разнообразие. Разные варианты поведения вытравливались не только из настоящего, но и из прошлого. Индивидуальная память не могла противоречить памяти коллективной, удерживаемой школой, литературой, и искусством. Марк Захаров говорит: «Сталин таких людей — которые долго помнят о том, что было раньше, — расстреливал. Они мешали ему ощущать себя богом».

Психотравма убивает альтернативность, разрешая только те типы поведения и развития, которые не противоречат ей. Жесткие варианты управления не заинтересованы во флуктуациях, они удерживают только один правильный тип. Даже базовые точки отсчета были изменены: условно говоря, 7 ноября заменило собой Новый год, поскольку идеологическое было важнее всего остального. 

Новизна в этом случае противопоказана из-за своей непредсказуемости. Завтрашний день должен походить на сегодняшний, в противном случае система не выдерживает разнообразия. В этом плане брежневский застой был в определенном смысле комфортным для большинства населения. 

Перестройка взорвала картину мира, приводя из закрытого прошлого неизвестные фигуры типа Бухарина или фигуры с изменившимися оценками типа Троцкого. Получалось, что все знание о прошлом было или ошибочным, или сознательно искаженным. Это была своеобразная коперниковская революция, только она проходила в сознании. А такие революции не проходят бесследно.

Мариэтта Чудакова отмечает изменения публичного языка этого периода: «С конца 80-х началась "перестройка", повлекшая за собой и перестройку публичного языка — начиная в первую очередь с устной его формы. Прежняя устная официозная речь самых высоких уровней — т. е. с первых партийных трибун — в первый же год "перестройки" оказалась под сомнением. Наиболее явным выражением этого служила речь генерального секретаря (а за ним и его окружения), ставшая действительно устной — она не зачитывалась по бумажке, как это было в течение последних десятилетий, а произносилась по видимости спонтанно» [Чудакова М. Язык распавшейся цивилизации // Чудакова М. Новые работы: 2003–2006. М., 2007].

Значительно большей была действенность советского языка. Статья в газете могла уничтожить карьеру, а в довоенное время, даже и жизнь человека. Сегодня интернет переполнен рассказами о негативных поступках власть имущих, и это не имеет никаких последствий. Вокруг власти стоит защитный экран, которого раньше не было.

Изменения в жизни заставляют меняться слова, которые мы используем. Для 2016 г. характерным считают уход агрессивных слов, которые взорвали языковую ткань 2014–2015 гг. в России. Исследователи отмечают: «Практически полностью ушла лексика ненависти и войны, доминировавшая, например, в 2014-м году. В 2015-м таких слов стало значительно меньше, а в этом тенденция вообще сошла на нет: новых слов, связанных с военными конфликтами, в этом году не появилось. Что касается социально-экономической ситуации, картина другая: здесь знаковых слов и словосочетаний стало значительно больше».

Перестройка была моделью того, с чем мы столкнулись сейчас благодаря соцсетям, когда множество источников стало порождать противоречащие друг другу истины. Смоделированный в период перестройки информационный взрыв очень четко соответствует модели Курта Левина с ее тремя этапами («размораживание» старых представлений, введение новых, «замораживание» новых представлений). Изменив картину мира, можно было вводить новые правила поведения.

Советский Союз испытывал многие внешние воздействия (война, Афганистан, одним из разработчиков исламского сопротивления СССР был Александр Беннингсен [см. тут, тут и Bennigsen A. The Soviet Union and Muslim Guerrilla Wars, 1920-1981: Lessons for Afghanistan. — Santa Monica, 1981]). Однако СССР в результате погибает от воздействий внутреннего порядка, причем в первую очередь информационного толка, хотя были и экономические причины.

СССР был уничтожен новыми типами телепередач и новыми типами спикеров, которые вышли на экраны. Интересно, что все эти модели были созданы в советское время, чтобы противостоять западному влиянию (типа программы «Взгляд») в сотрудничестве партии, КГБ и телевизионных начальников, как это следует из воспоминаний Леонида Кравченко и других (см. тут, тут, тут и  Кравченко Л. Лебединая песнь ГКЧП. — М., 2010). Однако потом именно эти модели были развернуты не против Запада, а против СССР.

Речь идет о столкновении двух картин мира — традиционной и перестроечной. Сегодня такое же столкновение реализуется в соцсетях, где сталкиваются про- и антиигиловские модели [см. тут и Bodine-Baron E. a.o. Examining ISIS support and opposition networks on Twitter. — Santa Monica, 2016]. Здесь антивысказывания превышают про- в соотношении четыре к одному.

Сегодняшний политический новояз также призван скрыть нарушения нормы: «Отсутствие демократии успешно скрывается в речи прилагательным "суверенная" в словосочетании "суверенная демократия". Разновидность смеси коррупции, преступного нарушения законов и самоуправства, когда чиновники используют служебное положение, чтобы повлиять на исход выборов, откровенно манипулятивно именуется вполне благопристойным административным ресурсом. Новое, активно насаждаемое сверху словосочетание "энергетическая сверхдержава" в переводе с новояза означает всего лишь закрепление за Россией роли поставщика ресурсов в более развитые страны. Элементарное казнокрадство именуется ныне нецелевым расходованием бюджетных средств, а определение самими элитами и кланами (то есть вовсе не в результате свободных выборов), кому быть депутатом, на новоязе называется партией власти».

Риторика демонстрирует чудеса гибкости для спасения власти. Именно поэтому демократия становится суверенной, что позволяет имитировать политические процессы, делая их более безопасными для власти. Это снова определенная психотравма: когда человек живет среди правильных слов, но неправильных действий. Он не может придраться к словам власти, поскольку они правильны, но ему не понятно, почему неправильной становится жизнь.