4. РАЗВИТИЕ ИСТОРИЙ - Конструирование иных реальностей. Истории и рассказы как терапия - Дж. Фридмен, Дж. Комбс

... нарративная метафора предполагает, что люди проживают свою жизнь через истории — истории, формирующие их жизнь и оказывающие реальные, не воображаемые эффекты — и что эти истории обеспечивают структуру жизни.

— Майкл Уайт, 1991, стр. 28

Наши преобладающие нарративы обеспечивают набор понятий, который устанавливает наши реальности. Наши судьбы открыты или закрыты в контексте историй, которые мы конструируем с целью понимания своего опыта.

— Гарри Гулишиан

Всегда существуют “яркие события” (White, 1991), которые противоречат проблемно-насыщенным историям. В этой главе мы рассмотрим, как мы можем побудить людей взять эти события и преобразовать их в истории, которыми они смогут жить — и в этой жизни познать себя с предпочтительных, удовлетворительных сторон.

Мы хотим подчеркнуть, что нарративы, о которых мы говорим, это истории, которыми люди живут. Они — не “о” жизни; они есть сама жизнь как мы ее знаем, жизнь как мы ее переживаем. Поскольку, что касается смысла, надежды, страха, понимания, побуждений, планов и пр., наши жизненные нарративы — это наша жизнь, все в мире зависит от того, какого рода нарратив доступен человеку. Чтобы проиллюстрировать это положение, разрешите рассказать вам одну историю.

ИСТОРИЯ ДЖЕССИКИ

Вот история Джессики *[Мы рассказывали эту историю раньше (Combs & Freedman), однако мы думаем, что ее стоит рассказать еще раз.], и мы думаем, что вы согласитесь с тем, что изменения, которые произошли в ее жизни действительно эффектны. Тогда как наш опыт общения с людьми чаще менее драматичен, мы выбрали эту историю, потому что, помимо своей драматичности, она очень ясна, непосредственна и незатейлива. Помните, тем не менее, что то, что вы читаете, это во многом упрощенный и “вычищенный” отчет. Он отредактирован с тем, чтобы подчеркнуть, как использование нарратива в качестве ведущей метафоры способствовало удовлетворительному исходу для Джессики.

К тому времени, когда я (Дж. Ф) * [Мы будем неоднократно ссылаться на эту историю во всей главе, используя ее для иллюстрации наших идей на практике. Для удобства чтения, когда мы ссылаемся на историю Джессики, предполагается, что комментарии писала я (Дж. Ф), то есть тот, кто проводил терапию с Джессикой. Я должна отметить, что в этих комментариях идеи Джина играли никак не меньшую роль, чем мои.] встретила Джессику, она только что завершила многолетний курс терапии. Она чувствовала, что ее терапевт * [Я чувствовала, что во многом эта терапия была действительно ко-терапией. Джессика посещала другого терапевта как до, так и после нашей совместной работы. Большая часть нашей работы была построена на ее предыдущей работе с другим терапевтом, а позже поддерживала последующую работу.] помогал и поддерживал ее, однако Джессика не ощутила прогресса в течение нескольких месяцев до прекращения терапии. Она пришла к убеждению, “что все зашло слишком далеко”. На конференции, которую она посетила в Чикаго, услышала мою беседу по поводу сексуального насилия, и это дало ей надежду, что она сможет продвинуться в решении своей проблемы. Она позвонила мне, чтобы записаться на прием, поясняя, что надеется на встречу со мной, несмотря на то, что она жила в трех часах езды от меня и не знала, как часто она сможет приходить ко мне. *[Один из способов нашего преодоления расстояния состоял в том, что допускались телефонные звонки в перерывах между встречами.]

Первая встреча

Джессика работала медсестрой в отделении скорой помощи единственной больницы в сельскохозяйственной коммуне на юге Иллинойса. Она жила в одиночестве в сельском домике на окраине городка, имела вполне обширный круг подруг и любила заниматься спортом.

Во время первой встречи она рассказала мне, что ей 35, и у нее до сих пор не было ни одного романа. Она описала, как росла в семье, где с женщинами обращались как с собственностью мужчин. Ее отец и дядя лапали ее, ее мать и ее сестру, как хотели и когда хотели. Эти прикосновения часто были грубыми и имели сексуальный характер. Например, ее могли схватить за грудь или промежность, когда она помогала в работе по кухне, или один мужчина мог принуждать ее к сексуальному контакту, когда как другой наблюдал за этим.

Я спросила Джессику, как повлияли на нее эти оскорбления как в прошлом, когда она была ребенком, так и сейчас, как на взрослого человека. Она сказала, что когда была ребенком, насилие порождало чувства страха, неуверенности, смущения, беспомощности и одиночества. Она подробно останавливалась на случаях, которые детально иллюстрировали эти темы. Влияние насилия на Джессику как взрослого человека сказывалось по-разному. Она переживала неспособность вступить в романтические взаимоотношения, затруднения в дружбе и чувство никчемности. И снова она привела примеры того, какую роль в ее жизни играли эти проблемы.

Я заинтересовалась и спросила, каким образом она переместилась из своего детства, где ей приходилось сражаться с почти невыносимыми проблемами, в ту эмоциональное состояние, где она теперь пребывала. Джессика не знала, как это случилось, но она действительно помогла мне понять, что, тогда как настоящие эффекты были пережитками прошлых сложностей, ощущение никчемности были теперь ограничены социальными ситуациями. Фактически, оказалось, что все эффекты насилия были контекстуализированы и более не довлели над ее жизнью, как в детстве.

У Джессики была степень магистра, и она с удовольствием описывала работу медсестры, которой она работала несколько лет. Я спросила ее, как бы это повлияло на ее страх, неуверенность, смущение, беспомощность и одиночество ее детства, если бы она тогда смогла провидеть будущее. Она сказала, что поняла бы, что страх и связанные с ним ощущения не были для нее врожденными истинами. Если бы это было так, она бы не могла так успешно реализовать себя в профессиональной области. Мне было очень интересно узнать, как ей годами удавалось противиться последствиям насилия и устроить собственную карьеру. Я надеялась, что нам удастся поговорить об этом больше.

Джессика пояснила, что ее достижения, когда она сейчас думает о них, кажутся ей действительно замечательными, в особенности по тому, что никто из ее семьи никогда не учился в колледже и не стал профессионалом.

Вторая встреча

На второй встрече, шестью неделями позже, Джессика сказала, что теперь она поняла, что она уже больше не ребенок, каким была некогда. Ее жизнь самостоятельного взрослого разительно отличалась от той жизни, что она вела как зависисмый ребенок. Теперь она чувствовала, что готова выйти замуж и создать семью. Она хотела, чтобы в ходе нашей встречи мы поработали над улыбкой, потому что люди постоянно упрекают ее в том, что она не улыбается.

Я была застигнута врасплох скоростью ее продвижения вперед и попросила ее, если это возможно, слегка сбавить темп, чтобы я могла угнаться за ней. Когда она ответила согласием, я спросила ее, как она пришла к пониманию, что она больше не ребенок, каким некогда была. Она ответила примерно теми же доводами, что и на первой встрече, на этот раз более подробно описывая разницу между ее прошлым и настоящим опытом. На этот раз у нее было больше идей по поводу тех вещей, что она сделала, чтобы создать свою идентичность самой, а не отдавать ее формирование на откуп последствиям насилия. Опыт пребывания в школе — месте, где она преуспевала, получала позитивные отзывы и справедливое отношение — оказался весьма важным источником самопознания, которое она использовала для создания своей идентичности. Она сказала мне, что овладение мастерством и ощущение, что к ней относятся как к человеку, а не как к собственности, вскормили в ней некую скрытую составляющую. Через некоторое время она была способна развить эту составляющую, и та позволила ей противостоять последствиям насилия и ограничить сферу их влияния.

Я спросила ее, какое значение имело для нее то, что она достигла столь многого вопреки насилию. С некоторой долей колебания, отводя от меня взгляд, она сказала, что это означало, что она находчива и упорна. Я сказала, что понимаю, что ситуация в ее доме держалась в секрете, и поинтересовалась, знали ли о ней другие люди, которые, возможно, предсказали, что она сможет так успешно противостоять последствиям насилия. Она сказала, что учителя и дети в школе знали, что она находчива и упорна. Знай они о ситуации в ее доме, они, вероятно, предсказали бы, что она найдет способ противостоять насилию и вернуть свою жизнь себе. Ее предыдущий терапевт также признавал, что она упорна и сообразительна.

Затем я поинтересовалась вслух: “Если мы оглянемся на те годы, когда вы использовали свою силу и интеллект, чтобы взять на себя ответственность за свою жизнь — вы получили образование, стали медсестрой, которая действует в ситуациях жизни и смерти, нашли способы ограничить последствия насилия — не служит ли ваша готовность выйти замуж следующим шагом? Она подумала, что, возможно, это  так. Когда мы начали  обсуждать, что это означало, Джессика заметила, что для нее было внове думать о себе как о ком-то, кто может вести интимную жизнь с другим человеком. Теперь она была не только смышленой и упорной, но уже могла представить себе, что сможет проявлять теплые и нежные чувства и соединиться с чем-то особым. Фактически, во время ее предыдущей терапии она почувствовала связь со своим терапевтом и ощутила разнообразие приятных чувств, направленных к ней. Теперь она могла рассматривать взаимоотношения как подготовку к другим взаимоотношениям. В своей дружбе с женщинами она также испытала некоторые позитивные чувства и ощущение связи, хотя эти взаимоотношения часто были неустойчивыми.

Говоря далее о возможности перехода в царство романтических взаимоотношений, мы обнаружили, что просто представление себя тем, кто может жить в этом царстве, может стать для нее важным шагом в отвоевывании своей жизни у последствий насилия. Так как последствия насилия держали ее в заложниках социальной жизни, то, возможно, существует ряд важных аспектов социального опыта, которыми она до сих пор была обделена. Например, Джессика, на самом деле, не думала о мужчинах как о людях, *[Некоторые мужчины, которые были вовлечены в агрессивное поведение в отношении женщин, рассказывали нам, что одна из вещей, допускающих такое поведение, состоит в установке, что женщины, на самом деле, не люди. Один из приемов, с помощью которого Джессика строила историю о насилии, заключался в инверсии, то есть, на самом деле, мужчины — это не люди. Ее план подружиться с мужчиной показывал, что она начала деконструкцию этой истории.] поэтому дружба с мужчиной могла стать важным шагом. И теперь она знала, что ее интеллект может помочь ей подобрать надежного мужчину для ее проекта.

Третья встреча

Во время третьей встречи, месяц спустя, Джессика пребывала в беспокойстве по поводу событий, связанных с одной из ее подруг. По ее оценке, близкая подруга часто плохо обращалась с ней — критиковала ее, отказывалась разговаривать с ней — однако Джессика пока решила продолжать дружбу. Именно очередной из этих инцидентов причинял ей страдание. Убеждение в том, что другие их знакомые встали на сторону ее подруги, еще больше усугубляли это страдание.

Я спросила Джессику, не является ли ее подразумеваемое желание как то изменить дружеские отношения частью ее проекта вызволения своей социальной жизни из-под диктата последствий насилия. Когда она рассмотрела это в этом свете, она подумала, что, хотя последствия насилия до сих пор влияли на ее взаимоотношения, сейчас она находится в точке поворота. Я напомнила ей о ее личных качествах, которые все более становились присущими ей — силе, интеллекте, способности испытывать теплые и нежные чувства, способность устанавливать связи — и поинтересовалась, какую пользу они могли бы принести в проблемных взаимоотношениях.

Она решила возложить на свою профессиональную самость — ту часть себя, которая преуспевала в школе и на работе, и чьему интеллекту и силе она доверяла — ответственность за установление ограничений и принятие решений, связанных с тем, что ей следует делать, чтобы обезопасить себя в этих взаимоотношениях. Я спросила, думает ли она, что это побудит ее к тому, чтобы быть защищенной в других взаимоотношениях. Она полагала, что это так.

Четвертая встреча

Джессика пришла на четвертую встречу (снова месяц спустя), охваченная отчаянием и смущением по поводу той самой дружеской связи, которую мы обсуждали на прошлой встрече. Она последовательно использовала свой интеллект и силу в установке ограничений и принятии решений, касающихся взаимоотношений. Ее подруга ответила критикой и переходом на личности, что привело Джессику в состояние сомнения в своих силах. В особенности, она начала ощущать сомнение в том, способна ли она вообще быть здоровой, нормальной или жизнерадостной.

Я поинтересовалась, бывали ли времена, когда она была уверена в своей способности быть “здоровой”, “нормальной” и “жизнерадостной”, хотя бы на мгновение. С некоторым воодушевлением Джессика припомнила, как она разучивала песню в школе. Ее бабушка, которая жила за городом, в те дни гостила у них, и когда Джессика вернулась из школы в тот день, дома была лишь бабушка. Джессика вспоминала, как сидела на коленях у бабушки, и учила ее песне, как они пели вместе с бабушкой, которая смотрела ей в глаза, улыбалась и пела с Джессикой, явно наслаждаясь ее компанией.

Я спросила, что ее бабушка признавала и больше всего ценила в ней. Она сказала, “что я привлекательна”, и объяснила, что быть привлекательной означает множество вещей. Она перечислила много вещей: она была хорошим человеком; она была сердечной; она была забавной; она была нормальной; она была здоровой; она была жизнерадостной; она  была восприимчивой; она видела хорошее в других.

Потом она долго говорила о том, как могла бы измениться ее жизнь, если бы она жила со своей бабушкой. Мы развили историю этих различий во времени, начиная с тех времен, когда она была совсем маленькой. На протяжении всей истории она каждый раз возвращалась к тому, как бы все складывалось для нее сейчас, если бы она росла рядом со своей бабушкой.

Я попросила ее снова перечислить то, что ее бабушка знала о ней. Я спросила, какова была бы ее жизнь, если бы она владела качествами из этого списка в качестве истин о себе. Она была более задумчива, нежели разговорчива, отвечая на этот последний вопрос.

Первый телефонный звонок

Джессика позвонила мне пять дней спустя после четвертой встречи. Она начала беседу спросив: “Вы можете себе представить, что значит носить новые туфли, новое платье, новый макияж и новые накладки на груди — и все это одновременно?” Мне пришлось признать, что эта особая комбинация событий полностью находилась вне пределах моего опыта, и попросила ее пояснить. Она рассказала мне, на следующее утро после нашей встречи она заехала в Макдональдс по дороге на работу, как она делала каждое утро, чтобы выпить чашечку кофе. Ей передали кофе через окошко машины, как это было каждое утро, спросили не требуется ли ей сахар или сливки, как это было каждое утро, и она автоматически ответила: “Нет, спасибо” (а не просто “Нет”, как это было каждое утро)! Это показалось ей совершенно потрясающим и абсолютно нормальным одновременно.

Она сказала, что теперь она поняла, кто она есть, она знала, что она именно тот человек, который сказал бы “спасибо”, и так она и сделала. Услышать “спасибо”, вылетевшее из собственных уст, был потрясающе. Это стало явным подтверждением ее новой идентичности. Она не могла вспомнить, чтобы прежде чувствовала себя такой сильной в течение нескольких дней. Она заметила, что она стала более внимательна к другим людям и более углублена в себя одновременно. Это также и пугало своей необычностью. Она постоянно чувствовала свою силу, но боялась, что, должно быть, отрицает другие чувства, поскольку не могла поверить, что она так сильна. Она боялась, что эти перемены нереальны, и сказала, что, может быть, поэтому она использовала нереальный пример накладок на груди. Однако потом она заявила: “Но самое замечательное в этом то, что у меня есть нечто, что может меня направлять — мой новый имидж”.

После последнего сеанса она также бросила курить. Это произошло, потому что теперь она знала, что она не тот человек, которому стоит курить. Относительно прекращения курения она сказала две вещи, которые особо заинтересовали меня. Первая: “Сигареты забирают у меня энергию, а мне она нужна для другого”. Вторая заключалась в том, что в прошлом, когда она находилась в компании близких людей, если они курили, то курила и она. Она сказала, что сейчас ей важно держаться своего пути и позволить им следовать своим собственным.

Она окончила телефонный разговор, сказав: “Мой новый имидж оказал на меня такое воздействие, какое я никогда не могла даже вообразить. Мой автомобиль сломался, и я не встретила мужчину своей мечты, но все в порядке”.

Второй телефонный звонок

Джессика позвонила снова восемь дней спустя. Она прекратила дружеские отношения со своей подругой, поскольку более не могла терпеть ее упреки. Со всеми остальными, докладывала она, она пребывает в своей новой самости, и ей это нравится. Когда она проявила свою новую самость по отношению к своей подруге, показалось, что их отношения прекратятся, поэтому сначала она возвратилась в свою старую самость в этом контексте. Потом она решила, что больше не сможет поступать так, поэтому она рассталась с подругой. Она чувствовала себя сильной, но очень грустной. Она полагала, что оплакивала потерю не только своей подруги, но и своей старой самости.

Я поинтересовалась, не находилась ли ее новая самость с ней всегда, спрятанная под последствиями насилия. Это показалось Джессике не лишенным смысла, но она все еще пребывала в печали. Я сказала, что не собираюсь развеивать ее печаль. Мне тоже было печально от того, что, прорываясь сквозь все эти унижения, она была вынуждена скрываться.

Я спросила, что, помимо печали, отличает ее переживания. Она ответила, что ощущает себя в большей безопасности, более открытой и более понимающей. Она сказала, что этот процесс работал над тем, чтобы позволить существовать тем ее частям, которые уже изменились, и тем, которые были готовы и ждали перемены. Кроме того, он дал ей нечто, чем она могла жить ежедневно, ее новый имидж.

Пятая встреча

Вторая встреча произошла через месяц после четвертой. Весьма позитивный опыт Джессики в познании новых аспектов себя самой был прерван и позже разрушен наплывом зрительных образов воспоминаний о насилии, которому она подвергалась. Центральной была картина, когда ее дядя раз за разом вводил свой пенис ей в рот, тогда как ее отец наблюдал за этим. Когда она описывала это воспоминание, ее тихий голос дрожал. Она рассказала, что после этого она пошла в ванную, долго полоскала рот и потом уехала на велосипеде.

Я была крайне удручена, выслушав рассказ об этом событии. Я посмотрела прямо в глаза Джессики и сказала: “Я сожалею, что это произошло с вами”.

Затем, с ее согласия, я зачитала заметки о наших двух телефонных беседах, последовавших за нашей последней встречей. Похоже, она расслабилась и начала кивать головой, слушая мое чтение. Я сказала: “Вы говорили мне во время первой телефонной беседы, что знаете, что вы за личность. Если бы вы действительно обладали этим новым имиджем и оглянулись бы во времени, используя то знание и чувства, что присущи этому имиджу, что бы вы ценили в той себе, которая прошла через это унижение?”

“Ценила?” — спросила она.

“Да, что может быть ценного, и чему вы можете научиться у той себя, которая пережила насилие?”

Предавшись воспоминаниям, Джессика обнаружила, что она была сильной и жизнерадостной, и, по некоторому размышлении, она даже признала, что была творческой личностью. Она начала тихо всхлипывать. Она сказала, что в прошлом, когда на нее накатывали воспоминания такого рода, она чувствовала беспомощность, ужас, никчемность и стыд, но она была уверена, что сейчас она впервые ощутила скорбь о том, что она перенесла. Она сказала, что скорбь кажется ей хорошим, чистым чувством. Это говорило ей о том, что она заслуживает той печали, вызванной тем, что с ней произошло. Мы согласились, что это светлая скорбь.

Третий телефонный звонок

Три недели спустя Джессика позвонила мне и сказала, что она подумывает о том, чтобы отменить следующий сеанс. Ее жизнь не была совершенна, но она чувствовала себя свободной. Ее направлял новый имидж, и ее воспоминания утеряли свою власть над ней. Кроме того, ее машина сломалась, когда она возвращалась домой с последней встречи, и ей пришлось провести ночь в отеле. Когда все было действительно плохо, трехчасовая поездка в один конец, казалось, имела смысл. Однако теперь ее жизнь текла более гладко, и тратить шесть часов на поездку, похоже, не стоило. Она отказалась от сеанса, договорившись со мной встретиться через месяц.

Четвертый телефонный звонок

Джессика снова позвонила мне через месяц. Она сказала, что до встречи со мной она чувствовала, что просто увязла, но теперь она “преодолела хандру”. Она нравилась себе самой. Она подумывала о том, чтобы вернуться к своему предыдущему терапевту, чтобы получить некоторую поддержку в новом осмыслении себя и своей жизни.

Я спросила ее, что сыграло самую важную роль в преодолении ее хандры. Она сказала, что это воспоминание о пении вместе с бабушкой и осмысление того, что ее бабушка, должно быть, чувствовала по отношению к ней. Это полностью изменило ее самосознание. Я поздравила ее с обретением самосознания и сказала, что мне будет любопытно услышать, куда может привести ее новое знание. Она поблагодарила меня, и мы закончили терапию.

Шестая встреча

Четыре года спустя (день в день) после нашей последней встречи Джессика снова пришла ко мне. Первое, о чем она мне сообщила, это то, что она покупает новый дом. Я спросила ее, какое значение это имеет для нее. Она сказала, что это означает, что она стремится к тому, чего хочет, и ломает семейные традиции.

Она пришла ко мне на консультацию, потому что она впервые завела романтические отношения. Гэри, сказала она мне, совершенно отличается от ее семейного круга. Он жизнерадостный, путешественник. Он не разделял традиционных ценностей, касающихся взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Он был сексуален и игрив и не использовал секс во властных целях. “Если это сработает, — сказала Джессика, — я буду отличаться от женщин в моей семье”. Я поинтересовалась, есть ли уже тому подтверждения. Она согласилась, что это так. Однако она сказала, что ее беспокоит то, что, когда дело касается секса, она реагирует на Гэри так, как это делали бы ее сестра и мать. В своей семье она узнала, что не предполагается, что женщине может нравиться секс, и теперь она находит, что половой акт причиняет боль. Она сообщила мне, что была практична и умела, желая “войти, испытать оргазм и выйти”.

Когда я спросила ее, чем она отличалась от людей из ее семьи, она сказала, что была самой жизнерадостной, игривой личностью в своей семье. Она всегда веселилась в школе и на работе, но в последние годы она играла и в других ситуациях. Она занималась несколькими игровыми видами спорта и полагала, что веселья в ее жизни теперь больше, чем прежде. Кроме того, у нее было больше друзей.

Эти перемены привели к тому, что она начала видеть себя более активной, вовлеченной в жизнь и свободной. Она перечислила друзей, которые заметили эти перемены, и сказала, что некоторые из них предсказывали, что она заведет роман с мужчиной.

Наша беседа породила понимание того, что она подготовила себя к этим переменам через терапию и риск. Например, она стала часто заходить на беговую конюшню, где изначально она никого не знала, и вступила в клуб дартс, став единственной женщиной в его составе. Она обнаружила, что масса вещей, вовлеченных в игру, созвучно тому, что вдруг приходит тебе на ум. Сказав это, она поняла, что в юности у нее была предрасположенность к событиям такого рода. Ребенком она преуспела в том, чтобы сделать нечто из ничего, а еще она наслаждалась грезами наяву. В подростковом возрасте она любила рассказывать анекдоты.

Я подвела хронологический итог этих событий, и спросила, что могло бы последовать дальше. Джессика подумывала о том, чтобы стать более игривой в сексуальном смысле, а следующей будет игра без структуры.  Однако на пути к следующему шагу стоял страх. Он также не позволял ей стать еще более близкой к Гэри.

Я спросила, не служит ли посещение конюшни, где она никого не знала, примером преодоления страха. Она с этим согласилась и добавила, что с мужчиной, которого она там встретила, они стали близкими друзьями. Другие предложенные ею примеры преодоления страха включали пребывание единственным членом женского пола в клубе дартс, а также посвящение Гэри в эпизоды насилия в прошлом и затруднения, с этим связанные.

Я спросил Джессику, как ей удалось преодолеть страх в этих случаях. Она сказала, что, в случае Гэри, когда она рассказывала ему о насилии, она знала, что в свете затруднений в интимной жизни, она потеряет его, если не сделает этого. Итак, она рискнула и воспротивилась внутреннему голосу, который призывал ее к молчанию. В более широком контексте, Джессика сказала, что масса того, что мы боимся в этом мире, не стоит этого. Она верит в свою Высшую Силу. Это знание и вера помогают ей преодолеть страх.

Я спросила, что эти примеры риска и преодоления страха говорят о ней самой. Джессика ответила, “что я могу сделать это, что некоторая часть внутри меня вынуждена это сделать. Я также полагаю, что обладаю упорством и верой в свой рост и развитие”.

Когда я спросила, что могло бы измениться, если бы она приняла эти описания себя близко к сердцу в контексте ее взаимоотношений с Гэри, она ответила, что благодаря им она могла бы измениться в сексуальном смысле. Она улыбнулась и сказала: “Это заставляет меня желать больше практики”. Она добавила, что пыталась доставить удовольствие Гэри, однако эта беседа заставила ее заинтересоваться практикой ради собственного удовольствия, как верховой ездой и дартс, для развлечения и возможности расслабиться. Она также сказала, что, думая об этом как о практике, заставило ее почувствовать, что она может взять на себя большую ответственность. Она намеревалась обсудить с Гэри эти идеи.

Когда беседа подходила к концу, я спросила ее, была ли она ей полезна. Она сказала: “Да. До теперешнего момента мне и в голову не приходило, как много я изменила и чего достигла”.

Пятый телефонный звонок

Джессика позвонила месяц спустя. После нашей встречи она поговорила с Гэри о своем желании практиковаться и взять на себя больше ответственности. Они прошли через “некоторое непонимание по поводу этого, но затем все встало на свои места”. Секс уже не причинял боли, и Джессика наслаждалась им все больше и больше. Она сказала, что он стал более игривым и чувственным. У нее с Гэри были другие проблемы, и она не знала, останутся ли они вместе, но она была весьма удовлетворена теми возможностями, которые она открывала для себя, как для сексуальной и игривой личности. Он надеялась, что они вдвоем решат свои проблемы, а если нет, то она понимала, что это случится не из-за того, что с ней что-то не то. Просто, они могут не подходить друг другу. Теперь она верила в то, что может иметь удовлетворительные интимные взаимоотношения.

ВАЖНЫЕ СООБРАЖЕНИЯ ПО ПОВОДУ РАЗВИТИЯ ИСТОРИЙ

В этой главе мы еще будем возвращаться к истории Джессики, используя ее эпизоды для иллюстрации элементов процесса, через который мы побуждаем людей развивать яркие события в крепкие, живо переживаемые нарративы. Но прежде чем мы вернемся к Джессике, давайте рассмотрим пару других историй.

Преобразующие истории — это явленные истории

Однажды, в ходе терапии, Кристел рассказала мне(Дж. К) одну историю. Ее обширная семья собралась на выходные в доме ее матери. Она и ее сестра Кармен болтали на кухне, облокотясь на полку. На полке, как раз между ними, стоял открытый мешок с картофельными чипсами. Разговаривая, они хрустели чипсами. Через регулярные интервалы времени Кристел думала про себя: “Я намерена перестать есть их”, однако беседа продолжалась, и они с Кармен неустанно жевали картофельные чипсы. В конце концов, в определенный момент беседы, Кристел произнесла вслух: “Я намерена перестать есть их”. Кармен кивнула головой. Кристел закрыла мешок, убрала его в шкаф, и беседа продолжилась.

Кристел рассказала мне эту историю, потому что она напомнила ей о том, что происходит в терапии. “Все становится более реальным, когда ты проговариваешь это вслух”, — сказала она мне. “Может быть, мы говорим о том, о чем я не задумывалась годами, однако мы ведем всю эту беседу, и вы продолжаете спрашивать меня все больше и больше об этом. К тому времени, как я ухожу, это как будто только что произошло. Вы спрашиваете меня, что я собираюсь делать дальше, я проговариваю это вслух и потом делаю это. Совсем как с картофельными чипсами. Ты вроде бы думала о некоторых из этих вещей раньше, но они не попадали в то, что ты делала. Когда говоришь это вслух, это становится более реальным. И потом ты делаешь это”.

Милтон Эриксон, бывало, рассказывал историю о путешествии со своим другом. Сидя за рулем, Эриксон рассказал своему другу о другом путешествии, в которое он несколько лет назад отправился по этой же дороге. Рассказывая эту историю, он начал пытаться вручную переключить скорость. В его машине было автоматическое переключение скоростей, и он ездил на машине такого типа несколько лет, но история, которой он жил, произошла за двадцать лет до этого — когда он ездил на машине с ручным переключением скоростей — поэтому он автоматически двигал ногами и не мог переключить скорость, рассказывая историю.

Такое “представление” историй не происходит автоматически или каждый раз, когда кто-то рассказывает историю. Это действительно происходит, когда человек погружается в историю, и когда он переживает ее как значимую.

Иногда мы рассматриваем терапию как ритуал или церемонию, которая концентрируется вокруг “исполнения смысла” (E. Bruner, 1986a; Myerhoff, 1986; White, 1991; White & Epston, 1990) на “предпочтительных” историях людей (White, 1991) о них самих, их взаимоотношениях и их эмпирических реальностях. Вслед за Эдвардом Брунером (1986а, стр. 25), мы признаем, что “истории становятся преобразующими лишь в их исполнении”.

Наше намерение, в таком случае, состоит не в том, чтобы со-конструировать истории, которые представляют или описывают опыт, а в том, чтобы со-конструировать истории, которые люди могут переживать в предпочтительной манере (Anderson & Goolishian, 1992; White, 1991). Возвращаясь к истории Джессики, тем событием в ее жизни, на котором она исполнила смысл, был детский опыт сидения на коленях у бабушки и разучивания с ней песни. Джессика погрузилась в это воспоминание и увидела себя глазами своей бабушки. Затем она развила эту историю во времени, сочиняя и переживая умозрительную историю о том, как сложилась бы ее жизнь, если бы она жила со своей бабушкой. После этой беседы Джессика обнаружила, что она делает полный диапазон необычных для нее вещей, от произнесения “спасибо” до отказа от курения. Она сказала, что через нашу работу она получила  понимание того, кем она была, и что теперь она человек, который знает, что он собой представляет. Она начала жить другой историей, а не просто рассказывать ее. История была сформирована жизненными событиями и, в то же время, она  формировала жизненные события и ее имидж.

Люди, с которыми мы работаем — это привилегированные авторы

Истории создаются авторами через беседу, и в терапии веществом, составляющим истории, служит опыт людей, с которыми мы работаем. Совершенно очевидно, что конструируемая история принадлежит человеку или семье, и что она глубоко лична.

Мы не можем знать, куда направятся истории людей. Мы лишь можем временами соавторствовать в некоторых их эпизодах. Каждая деталь опирается на предыдущую и может быть сконструирована, когда предыдущая начинает нащупывать форму и определение (Tomm, 1993; White, 1991). Это совершенно отличается от развития цели и отыскания опыта для ее поддержания (Chang & Phillips, 1993). Этот процесс вызывает любопытство и вовлеченность, которые направлены на каждый эпизод истории, как только он появляется. На каждый кусочек конструкции можно отреагировать бесконечным числом вопросов, каждый из которых может повести в своем направлении. Важной частью нашей работы в качестве со-конструкоров служит пристальное внимание к невербальной и вербальной коммуникации людей, с которыми мы работаем. Именно это позволяет нам распознать и задать вопросы о тех гранях опыта, которые кажутся наиболее значимыми для них (Andersen, 1991a, 1993).

Я (Дж.Ф) не знала об опыте Джессики, связанным с обучением ее бабушки песне, пока она не ввела его в беседу. Тем не менее, поскольку он был явно значим для нее, я задала ей множество вопросов об этом опыте.

Так как мы не знаем, куда направится история, и поскольку мы не являемся ее главными авторами, мы часто используем сослагательное наклонение. Дэвид Эпстон (1991), вслед за Джеромом Брунером, называет это “сослагательностью”, термином, который Брунер (1986, стр. 26) использует в связи с “регулированием движением в условиях человеческих возможностей, а не устойчивых фактов”. Согласно этой линии, мы используем “было бы” или “могло бы” вместо “будет” как способ предоставления возможностей, но не предписывания их.

Линн Хоффман делает подобное замечание о работе Тома Андерсена и его коллег. Она (Hoffman, 1992, стр. 18) пишет: “Они склонны начинать свои фразы с “Могло бы быть так?” или “Что если?”... и влияние этого состоит в побуждении клиентов к участию и изобретательности”.

НАЧАЛО ДЛЯ НОВЫХ ИСТОРИЙ

Выслушивая начала

Как мы обсуждали в Главе 3, мы в основном фокусируемся на деконструкции проблемно-насыщенных нарративов людей, прежде чем попытаться сформировать новые истории. Тем не менее, хотя мы, ради ясности, представляем эти процессы раздельно, конструирование предпочтительных историй почти всегда идет рука об руку с процессом деконструкции.

Мы открываем путь для побуждения людей стать авторами новых историй и жить ими через “уникальные эпизоды”, то есть, через нечто, что не могло быть предсказано в свете проблемно-насыщенной истории. Уникальные эпизоды составляют начала историй, которые, через вопросы и аналитическое обсуждение, могут быть развиты в новые истории.

Пути, которыми уникальные эпизоды или “яркие события” выходят на свет, различаются в огромной степени. Замечательным примером может служить телефонный Джессики, который начался с фразы: “Вы можете себе представить, что значит носить новые туфли, новое платье, новый макияж и новые накладки на груди — и все это одновременно?”, и продолжился описанием произнесения “спасибо” в Макдональдсе.

Я (Дж. Ф) в настоящий момент работаю с семьей, члены которой озабочены проблемами Алексис, 17-летней дочери. Они пришли ко мне в тот день, когда Алексис была вызвана в кабинет директора после ее вызывающего столкновения с преподавателем. У нас прошла экстернализирующая беседа, касающаяся влияния гнева на ее жизнь и жизнь других членов семьи. Я не была уверена, что эта беседа была значима для Алексис. Когда я задавала вопросы, ищущие уникального эпизода, типа “Бывали ли такие времена, когда вы были способны удержаться от того, чтобы гнев определял ваше поведение?” она отвечала пожатием плечей и фразой “Не знаю”.

На нашей второй встрече, две недели спустя, едва семья вошла в мой кабинет, Алексис, даже не присев, провозгласила: “Я совершила великую вещь! Я была великолепна! Вы когда-нибудь читали Падение Альбера Камю? Хорошо, у нас была по нему проверка, и сначала мы соревновались, а потом пошли цитаты. Это не то, когда вы угадываете цитаты, а когда вам дают цитаты, и вам нужно сказать, кто это сказал, что произошло непосредственно перед этим и после этого, что абсурдно в отношении Падения. Я имею в виду, что это экзистенциальный роман, где они ходят в это кафе в Амстердаме и целую ночь обсуждают свои мнения обо всем на свете. Поэтому, откуда знаешь, когда была сказана конкретная вещь?  Но, как бы то ни было, там были короткие ответы, вроде вещей о символизме, а потом — сочинение. И на все это нам дали сорок минут. И я просто чувствовала, как меня все больше и больше охватывает гнев. И я просто сказала себе: “Если бы ты сейчас была в классе, где примерно тысяча студентов, и где учитель никогда не узнает тебя и все такое, и позволила бы этому гневу взорваться в тебе, ты просто никогда не закончила бы этот колледж”. Итак, я просто сказала “Нет!” гневу”. “А дома пару дней назад по вине моей матери села моя любимая рубашка, — драматически произнесла Алексис, уставившись на свою мать, — она всегда делает это, а я говорила ей не класть ее в сушилку. Но я просто сказала себе: “Гнев? Нет!” Говоря “Нет!” Алексис исполнила рукой жест, как бы отметая нечто прочь.

Иногда люди проявляют уникальные эпизоды в достаточно непосредственной манере, но с меньшей драматичностью, чем Алексис. Например, некто может описывать проблему, а потом сказать: “Это не всегда так”, и продолжить описывать уникальный эпизод.

Не так уж необычно наблюдать, как люди, вовлекаясь в пере-сотворение своих жизней, накапливают новые уникальные эпизоды, чтобы рассказать о них терапевту. В других случаях очень важно внимательно слушать, если мы не намерены пропустить упоминания об уникальных эпизодах, погребенные под описаниями проблемных историй людей (Lipchik, 1988). Например, если отец говорит: “Изредка мне удается пробиться к нему, но обычно...”, а затем продолжает описывать доминирующую историю, мы можем заинтересоваться частью “изредка”, как бы нас заинтересовали ответы на вопросы уникальных эпизодов.

Иногда мы можем наблюдать, что происходит нечто, что не может быть предсказано проблемной историей — люди, которые убеждены, что у них проблемы с общением, красноречиво описывают свою проблему;  дети на сеансе ведут себя примерно, хотя их описывают, как записных хулиганов; или подросток проявляет большее соответствие процессу терапии, чем другие члены семьи, хотя его проблемная история касается безответственности.

На первой встрече с Джессикой, когда Джессика сравнила прошлое с настоящими последствиями насилия, мне показалось, что настоящие последствия были мягче и ограничивались более узким диапазоном контекстов. Эта разница поразила меня как возможный уникальный эпизод, потому что Джессика каким-то образом сузила последствия насилия. Именно поэтому я задавала вопросы о том, как она сделала это, побуждая ее превратить ее достижения в историю.

Приглашение к началу историй

Наиболее часто начала историй развиваются “спонтанно” в процессе деконструктивного выслушивания и опрашивания людей о влиянии проблем на их жизнь и взаимоотношения. Если эти начала не развиваются спонтанно, мы можем прямо осведомиться о их существовании. Как мы отметили при обсуждении постановки вопросов в режиме относительного влияния в Главе 3, когда мы работаем с экстернализованной проблемой, самый прямой путь к отысканию начал историй состоит в том, чтобы спросить о влиянии человека на жизнь проблемы. То есть, мы задаем вопросы типа: “Случались ли времена, когда проблема пыталась прижать вас к ногтю, но вы были способны противостоять ее влиянию?” или “Вам когда-нибудь удавалась сбежать от проблемы хотя бы на несколько минут?” или “Проблема всегда находится с вами?” Когда вопросы такого рода следуют за подробным опросом о влиянии проблемы на человека, люди, как правило, находят случаи, когда они способны избежать влияния проблемы. Каждый такой случай — это потенциальное начало для альтернативного жизненного нарратива.

Во время четвертой встречи с Джессикой мы работали с экстернализованной проблемой “сомнения в себе”. Посредством вопросов мы обнаружили, что один из эффектов неуверенности Джессики в себе заключался в том, что это ощущение побуждало ее спрашивать себя, сможет ли она когда-нибудь стать “здоровой”, “нормальной” или “игривой”. Затем я спросила, бывали ли времена, когда Джессика была уверена в своей способности быть здоровой, нормальной и игривой, хотя бы на мгновение. Этот опрос привел к опыту, который оказался главным началом истории для Джессики, он касался обучения ее бабушки песне.

Существуют другие типы вопросы, которые также могут привести к уникальным эпизодам. *[См. Главу 5, где приводится обсуждение вопросов о гипотетических эпизодах, вопросов с точки зрения других и вопросов о других контекстах и других временных рамках.] Здесь мы ограничимся лишь немногими примерами некоторых из этих вопросов в отношении истории Джессики.

Если бы Джессика не рассказала мне о разучивании песни, я могла бы сказать: “Я понимаю, что вы не видите себя здоровой, нормальной или игривой, но если бы мне пришлось опрашивать других людей, которые вас знают, кто бы из них мог сказать, что вы собой представляете? Что такого они заметили в вас, что позволяет им судить о вас?” Или я могла бы поставить вопрос гипотетического эпизода, к примеру: “Если бы вы выросли в другом доме, и не было бы никакого насилия и оскорблений, как вы думаете, сомнение в себе смогло бы завладеть вашей жизнью? Как вы думаете, вы могли бы сейчас быть более игривой? Чтобы могло, как вы думаете, развиться в вас в более благоприятных обстоятельствах?”

Убедиться в том, что начало истории представляет предпочтительный опыт

Если мы ощущаем, что присутствует потенциальный “яркий момент”, мы задаем вопросы типа: “Это вам интересно?”, “Это вас удивляет?”, “Вам хотелось бы, чтобы этого было больше в вашей жизни?” или “Как вы думаете, это хорошо или плохо?” Процессы подобного рода побуждают людей задуматься над тем, является ли нечто, что мы рассматриваем как возможное начало истории, действительно новым для них, и открывается ли оно в предпочтительном для них направлении, которое они предпочитают направлению проблемно-насыщенной истории.

Помимо постановки вопросов, мы обращаем внимание на невербальную коммуникацию. Когда я (Дж.Ф) вслух интересуюсь, как Джессика сместилась от одного набора эффектов к другому (стр. *), Джессика с готовностью начинает подробно описывать различия между прошлым и настоящим. Мы рассматриваем эту легкость и готовность как свидетельство того, что это начало истории уместно и значимо, поэтому мы спокойно продолжаем расспрашивать о дополнительных подробностях. Если кто-то не отвечает с такой готовностью, мы, как правило, прекращаем опрос в русле этих конкретных событий и возвращаемся к выслушиванию и постановке деструктивных вопросов.

Помните, в особенности в начале, что по мере того, как мы начинаем в культурном контексте вживаться в эмпирические миры людей, мы вслушиваемся в их существующие нарративы. Слушая, мы ориентируем себя на их ценности, привычки и предпочтительные способы установления связей. Интимные визуальные детали, на описание которых добровольно решилась Джессика, подтверждали, что между нами развивались взаимоотношения взаимного доверия и уважения. Лишь когда ощущается такое подтверждение, мы действительно можем спокойно перемещать свой фокус на конструирование новой истории. Что, в особенности, касается людей с историями о насилии, подобными истории Джессики, попытки продвигаться слишком быстро могут играть роль дополнительного насилия и ущемления прав со стороны более сильного другого. В то же время, важно проявлять осторожность с тем, чтобы не конкретизировать и не копировать насилие, втянувшись в “подглядывание” и вытягивая больше подробностей о проблемной истории, которую свободно и непринужденно рассказывает человек (Durrant & Kowalski, 1990).

РАЗВИВАЯ НАЧАЛО ИСТОРИИ

Если мы соглашаемся с предпочтительным началом истории, которое кажется уместным и интересным для людей, с которыми мы работаем, мы побуждаем их к развитию альтернативной истории. В случае Джессики, обучение ее бабушки песне было ярким моментом, который дал начало живой и побуждающей истории. Джессика не просто “припомнила” историю этого события, но она сочинила умозрительную историю и свое будущее, основанное на ней. Как мы видели, хотя будущее имело умозрительный характер, Джессика стала жить им.

У нас нет формулы, которой можно было бы руководствоваться в этом процессе, но мы действительно держим в уме, что истории включают события, которые постоянно происходят в особых контекстах, и что они, как правило, касаются более чем одного человека. Помните, что, по большей части, момент, позволяющий новым историям изменить жизнь людей, состоит в том, что пересказывание историй другим людям приводит к представлению смысла. Чтобы превратить терапевтическую беседу в “ритуальное пространство”, в котором может произойти представление смысла, мы стремимся к созданию атмосферы сфокусированного внимания и взаимного уважения, что позволяет людям легко и естественно эмпирически войти в те истории, которые они рассказывают. В идеале, люди должны переживать события по мере того, как они о них рассказывают.

Мыслите как романист или сценарист

Если вы заговорите со мной (Дж. К), когда я читаю, я, возможно, вам не отвечу. Это не означает, что я вас игнорирую. Просто меня может не быть здесь. Я могу находиться в другой стране или в другом времени. Я даже могу быть другим человеком.

Хорошие романы, пьесы и поэзия создают миры, в которые вступает читатель. Мы обнаружили, что полезно задумываться над тем, что делает истории настолько притягивающими, и каким образом они захватывают наши чувства и воображение (White, 1988/9).

Один из приемов, с помощью которого писатели, драматурги и другие искушенные рассказчики придают своим историям эмпирическую живость, состоит во включении деталей. Поразмышляйте над этим отрывком из Фрэнни и Зуи (Salinger, 1955/61, Penguin, стр. 12). В этом эпизоде Лэйн встречает поезд Фрэнни:

Фрэнни одна из первых вышла из дальнего вагона в северном конце платформы. Лэйн увидал ее сразу, и, что бы он ни старался сделать со своим лицом, его рука так вскинулась кверху, что сразу все стало ясно. И Фрэнни это поняла, и горячо замахала ему в ответ. На ней была шубка из стриженого енота, и Лэйн, идя к ней навстречу быстрым шагом, но с невозмутимым лицом, вдруг подумал, что на всем перроне только ему одному по-настоящему знакома шубка Фрэнни. Он вспомнил, как однажды, в чьей-то машине, целуясь с Фрэнни уже полчаса, он вдруг поцеловал отворот ее шубки, как будто это было вполне естественное, желанное продолжение ее самой.

— Лэйн! — Фрэнни поздоровалась с ним очень радостно: она была не из тех, кто скрывает радость.

Закинув руки ему на шею, она поцеловала его. Это был перонный поцелуй — сначала непринужденный, но сразу затормозившийся, словно они просто стукнулись лбами. *[Перевод Р. Райт-Ковалевой.]

Под другим пером, это содержание могло быть передано фразой “Лэйн встретил Фрэнни на железнодорожном вокзале”. Как вы можете видеть, этот эпизод создан деталями, которые затягивают нас в него.

Подобным же образом, когда люди отыскивают специфические детали, подробности в своих воспоминаниях, они эмпирически погружаются в них. (Отметьте, что случится, если к вам придет воспоминание давних лет, и вы начнете разбирать его детали: что носили вы и другие люди, кто и когда с кем разговаривал, какое это было время суток, насколько ярким или приглушенным был свет и т.д.)

Мы полагаем, что, противостоя эффектам проблемно-насыщенной истории, важно развивать максимально богатую, детализированную и значимую контр-историю. Во время нашей второй встречи Джессика и я (Дж. Ф) говорили о том, как ей удалось смягчить и изолировать последствия насилия в ее жизни. Хотя появившаяся на свет история была значительно сокращена здесь, она была прекрасна и богата подробностями. *[См. стенограмму в конце этой главы, где приведено еще несколько примеров роли детали в создании историй.] Эта история всегда могла стать частью жизненного нарратива Джессики, однако еще шесть недель назад события, из которых она была сконструирована валялись кругом разрозненные и покрытые пылью в редко посещаемых закоулках воспоминаний.

Один из верных способов побуждения людей к привнесению деталей в их истории состоит в том, чтобы расспрашивать их о многочисленных модальностях их опыта. В отрывке из Фрэнни и Зуи, Дж. Д. Сэлинджер описывает, о чем Лэйн думает, равно как и то, что он делает, и что он чувствует, равно как и то, о чем он думает.

Мы обнаружили, что люди гораздо глубже эмпирически погружаются в возникающие истории, если они включают в них более чем одну модальность опыта. В особенности, мы были поражены тем, как различные модальности вовлекали нас в историю, когда мы просматривали видеопленку с работой Дэвида Эпстона. Во время беседы, которую мы наблюдали, мальчик подросткового возраста рассказывал Дэвиду о беседе, которую он имел со своим дедушкой. “Каково было выражение его лица, когда ты сказал ему это?” — спросил Дэвид. “Как он тебя назвал? Когда он говорил тебе это, он обращался к тебе по особому имени?” И позже — “Ты планировал, что собираешься ему сказать?”

Очень полезно спрашивать людей, о чем они думают, равно как и о том, что они делают, что они чувствуют, равно как и о том, что они думают. Также мы нашли полезным спрашивать о том, что они видят, слышат и чувствуют.

Я (Дж. К) не знаю всех подробностей, пережитых Джессикой в процессе вспоминания того, как она обучала свою бабушку песне, но каждый раз, когда я слышу ее историю, она уводит меня в ощущение того, как  я сижу на коленях своей бабушки. Мне, должно быть, было года четыре, и мы сидели на качелях, которые висели на веранде слева от парадной двери. День клонился к закату, и тигровые линии в живой изгороди отбрасывали длинные и очень четкие тени вдоль лужайки, покрытой клевером. На ней было ситцевое домашнее платье голубого цвета. Ее крупные, мягкие, теплые, бледные руки нежно, свободно убаюкивали меня, и мы медленно и почти незаметно раскачивались из стороны в сторону. Она поспорила со мной, что я не смогу сосчитать вслух до ста, а когда я дошел до сотни, она поспорила, что мне не сосчитать до двухсот. Я ощущал, как ее дыхание слегка шевелит волосы на моей макушке...

Персонажи и различные точки зрения

В большинстве историй присутствует несколько персонажей. Поскольку мы рассматриваем реальности как социально сконструированные, имеет смысл включать других в пере-сочинение историй. Главный путь к осуществлению этого лежит через вопросы о точках зрения других людей.

Для писателя заменителем особенностей внешней реальности служит отображение различных точек зрения, множественность описаний одних и тех же событий. Что писателю кажется особенно смешным, это попытка наделить привилегией одно из этих описаний, принося этим извинение за игнорирование всех других. Что он [sic] находит героическим, то это не способность непреклонно отвергать все описания, за исключением одного, а способность двигаться туда и сюда между ними.

(Rorty, 1991b, стр. 74)

Изменение точки зрения почти всегда привносит другие детали, другие эмоции или другие смыслы. Существует множество различных точек зрения, которые мы можем предложить: посмотреть глазами других людей (родственника, сотрудника, лучшего друга, мучителя), посмотреть своими глазами в другом возрасте, “отступить” и взглянуть с осмысливающей позиции, оглянуться назад из будущего, заглянуть вперед из прошлого и т.д.

Я (Дж. Ф) спросила Джессику, кто мог бы предсказать, что она сможет справиться с последствиями насилия, знай они об этом. Джессика сказала, что некоторые учителя и одноклассники могли бы это предсказать. Они знали, что она была упорна и сообразительна. Глазами своих учителей и одноклассников, учитывая убежденность в своем упорстве и сообразительности — Джессика пере-смотрела свое положение по-другому — через свою веру в то, что она может противостоять насилию.

Позже, когда я спросила, что ее бабушка увидела и более всего ценила в ней, я просила Джессику рассказать часть ее истории с точки зрения ее бабушки. С этой точки зрения, она признала, что она привлекательна (нечто, что она никогда не признавала со своей точки зрения). Это признание указала Джессике путь, как по-новому пережить “потерянные эпизоды” из своей жизни, которые были связаны с тем, чтобы быть хорошим человеком, быть здоровой, быть душевной, быть забавной, быть чувствительной и быть способной распознавать хорошее в других. Пока она рассказывает эти истории, а я слушаю, тщательно выпытывая детали, мы участвуем в церемонии; мы устраиваем представление смысла на этих историях, позволяя эмоциям, действиям и убеждениям, связанным с ними, стать частью официального жизнеописания Джессики.

Внимание к сцене или постановке истории — это еще один аспект превращения ее в эмпирически воодушевляющее повествование. В таком случае, может быть важным задавать такие вопросы, которые приносят знание о различных контекстах жизни человека. Что касается Джессики, ее проблемно-доминирующая история происходила, по большей части, в царстве дома ее детства с участием определенных членов семьи и в социальных ситуациях. Она также происходила в контексте патриархального уклада, где женщины рассматриваются как собственность мужчин. Альтернативная история, которую она сочинила, включала контексты школы, профессионального окружения и пребывания дома со своей бабушкой. Все это менее патриархальные контексты, чем тот, который поддерживал ее проблемно-насыщенную историю.

В других ситуациях вытягивание описаний из контекста ставит истории на их реальное место. Это может оказаться важным, когда нужно убедиться в том, что эти истории — проживаемые истории. Размещение их опыта по этим местам втягивает людей в представление историй.

Двойные ландшафты

Майкл Уайт (White & Epston, 1990), вслед за Джеромом Брунером (1986), говорит о “двойных ландшафтах” действия и сознания. Он убежден, что, поскольку истории, которые составляют жизнь людей, разворачиваются на этих двух ландшафтах, терапевтам следует получать информацию о них обоих. Давайте сначала рассмотрим ландшафт действия. Брунер (J. Bruner, 1986, стр. 14) пишет, что его “составляющими служат параметры движения: причина, намерение или цель, ситуация, инструмент, нечто, относящееся к “грамматике истории”. Это напоминает “кто, что, когда, где и как” журнализма. На ландшафте действия мы выстраиваем последовательности событий во времени.

Вы можете видеть, что многое из того, что мы уже обсуждали как “развитие начала истории” относится к ландшафту действия: детали в нескольких модальностях, включающие точки зрения различных персонажей в особой сцене или окружении. Теперь нам следует добавить само действие. Что произошло, в какой последовательности, какие персонажи участвовали?

Много раз мы с Джессикой вместе работали над тем, чтобы распространить ее предпочтительные истории на ландшафт действий. Она рассказала историю своих достижений в школе. Мы исследовали события из ее профессиональной жизни, где последствия насилия обладают меньшей властью, чем в ее социальной жизни. Она подробно рассказала мне, с двух выгодных точек зрения, историю обучения ее бабушки песне, описывая сопутствующие этому события и все подробнее разбирая их при каждом пересказе. Когда Джессика вернулась через четыре года, она рассказала мне историю о своих набегах в беговые конюшни и в клуб дартс, и я предложила ей расширить эти события.

На ландшафте действий мы заинтересованы в конструировании “посреднической самости” по отношению к людям. То есть, мы задаем вопросы, держа в уме расширение тех аспектов возникающей истории, которые поддерживают “личное посредничество” (Adams-Westcott, Dafforn & Sterne, 1993). Сам акт пере-сочинения требует личного посредничества и демонстрирует его, и большинство людей ощущают это в такой работе. Мы делаем шаг вперед в выявлении личного посредничества, спрашивая в различных режимах, как люди добились того, что они имеют. В случае Джессики, одним из примеров служит вопрос о том, что она сделала, чтобы создать идентичность для себя, вместо того, чтобы позволить последствиям насилия сделать это за нее.

Спрашивая “как”, или задавая вопросы, предполагающие “как”, мы весьма эффективно порождаем истории о личном посредничестве. Ответы на вопросы “как” могут также придать историям эмпирическую живость и развить последовательность событий во времени. Вопросы типа “Как вы сделали это?”, “Что вы такого сделали, что привело вас к ощущению этого нового чувства?” и “Как вы обнаружили этот новый способ восприятия ситуации?” — это примеры. Ответы на такие вопросы почти всегда приобретают форму историй. * [Вы можете попробовать это сами. Выберите форму поведения, восприятие или эмоцию из вашего недавнего опыта. Спросите себя, как возникла эта форма поведения, этот опыт или эмоция. Не будет ли ваш ответ служить историей особого сорта?]

Мы размышляем о форме истории по мере ее появления: Что предшествовало уникальному эпизоду? Насколько гладко разворачивались события? Происходили ли фальстарты? К чему привел этот конкретный эпизод? В этом отношении, нам особенно интересно узнать, имеется ли здесь точка поворота, место, где история поворачивается к хорошему. Хотя “точка поворота” не служит универсальной метафорой для каждого и для каждой ситуации, когда она есть, она становится значительным событием, которое мы можем построить во времени так, чтобы оно превратилось в историю. Если есть такая точка, она создает фокус, когда проблемная история превращается в предпочтительную. Мы убеждены, что как таковая, она заслуживает особой концентрации внимания на ней, сопровождаемой созданием новой формы, привлечением новых деталей и даже обращением с ней как с историей-в-истории.

Неважно насколько живой представляется история на ландшафте действия, если ей требуется обладать смыслом. Помимо этого, она должна быть развита на ландшафте сознания. Под “ландшафтом сознания” мы понимаем воображаемую территорию, на которую люди наносят смыслы, желания, намерения, убеждения, обязательства, мотивации, ценности и прочее — все, что связано с их опытом на ландшафте действия. Другими словами, на ландшафте сознания люди  размышляют над значением опыта, хранимого на ландшафте действия. Таким образом, когда Джессика назвала новое представление о себе “мой новый имидж”, она находилась на ландшафте сознания.

Джером Брунер (1986) обсуждает, как взаимодействие между этими двумя двойными ландшафтами побуждает эмпатическое и эмпирическое вовлечение в жизнь и умы персонажей истории. Когда мы читаем роман, смотрим фильм или слушаем, как друг рассказывает забавный случай, мы действительно проявляем вовлеченность, размышляя над смыслом действий людей — почему они делают то, что делают; случится или нет то, на что они надеются; что их действия говорят об их характере и т.д. Ранее мы обсуждали, как опрашивать людей, выявляя, каким образом они сочиняют истории о посреднических самостях. Та последовательность событий, которую они излагают нам в ответ на вопросы “как” появляется лишь для того, чтобы воплотить личное посредничество, когда люди вступают на ландшафт сознания и придают им смысл.

С тем, чтобы исследовать ландшафт сознания, мы задаем вопросы, которые мы (Freelman & Combs) мы называем смысловыми вопросами. Это те вопросы, которые побуждают людей отстраниться от ландшафта действия и поразмышлять над желаниями, мотивациями, ценностями, убеждениями, научением, подтекстами и т.д. — над всем, что приводит к тем действиям, о которых они рассказывают, и вытекает из них.

Во время второй встречи с Джессикой я спросила, что для нее значит то, что она уже столь многого достигла вопреки насилию. Джессика, по некоторому размышлении, ответила, что это означает, что она сообразительна и упорна. Мы убеждены, что Джессика ранее не связывала свои персональные качества сообразительности и упорства напрямую с действиями — получением звания медсестры, преуспеванием на трудной работе и устройством прекрасного дома для себя — вопреки последствиям насилия. Даже если она и делала это когда-либо, как ландшафт действия, так и ландшафт сознания, стали для нее более реальными, более живыми и более запоминающимися по мере того, как она размышляла над сконструированной ею историей.

И снова, когда я спросила Джессику, что признавала и более всего ценила в ней ее бабушка, мы пробирались по ландшафту сознания. Смысловой вопрос, который я  задала ей на этот раз, исходил из точки зрения ее бабушки. Джессика ответила, что ее бабушка признавала и ценила ее привлекательность.  Далее она объяснила, что быть привлекательной означает множество вещей: это означает, что она —  хороший человек; это означает, что она — сердечна; это означает, что она — забавна; это означает, что она — нормальна, здорова, жизнерадостна и восприимчива; это означает, что она видит хорошее в других. Во время терапевтической беседы, даже если они никогда не были связаны в ее опыте, этот богатый и замечательный комплекс смыслов соединился для Джессики в воспоминание о сидении на коленях у бабушки и разучивании с ней песни. И все вместе, смыслы и действия, породило наррратив, который был подробен, жизнеспособен и эмпирически вовлекающий.

В случае соавторства историй, мы движемся между ландшафтом действия и ландшафтом сознания, снова и снова сплетая их в разных направлениях.

Гипотетические или умозрительные формы опыта

Беллетристика научила нас тому, что истину можно найти в описании событий, которые никогда не происходили. В конце концов, как напоминает нам Эдвард Брунер (1986а, стр. 18):

... истории служат интерпретативными устройствами, порождающими смысл, которые обрамляют настоящее гипотетическим прошлым и предсказанным будущим.

Представьте умозрительную историю, которую развила Джессика — о том, как могла бы сложиться ее жизнь, “начиная с того времени, когда она была еще совсем маленькой, и постоянно дополняясь тем, как все могло бы измениться для нее сейчас, если бы она выросла, живя со своей бабушкой”. Что касается нас, похоже, что более приемлемо считать, что эта история говорит об идентичности Джессики. Она говорит о той идентичности, которую она предпочитает, и над конструированием которой она упорно работала годами. Она касается того, что пребывание в страхе в атмосфере общественных мест в ее доме, вызванное годами оскорбительного обращения, не когда не было ее предпочтительной идентичностью, это была “уловка”, устроенная насилием.

Изолированные яркие моменты могут быть легко утеряны. Если они появляются, то использование их в качестве основы для размышлений о том, что могло бы произойти или что произойдет — это еще один метод сохранять их живыми и оформленными в виде истории. Гипотетическая история может стать основой для реальных настоящих и будущих событий.

РАЗВИВАЯ “ИСТОРИЮ НАСТОЯЩЕГО”

Майкл Уайт (White & Epston, 1990, стр. 9) пишет:

Ученые-социологи заинтересовались аналогией с текстом, которая была вызвана наблюдениями над тем, что, хотя эпизод поведения происходит во времени таким образом, что он уже не существует в настоящем, когда на него обращают внимание, смысл, который приписывают этому поведению, выживает во времени... В своем стремлении осмыслить жизнь, люди сталкиваются с задачей выстраивания эпизодов своего опыта во временную последовательность таким образом, чтобы добиться связного представления о самих себе и мире вокруг них.

При воспроизведении таких представлений, если было определено предпочтительное событие, мы стремимся связать это событие с другими предпочтительными событиями во времени так, чтобы выжили их смыслы, и так, чтобы события и их смыслы могли уплотнить нарратив человека предпочтительным способом. Следовательно, если предпочтительное событие определено и превращено в историю, мы задаем вопросы, которые могут связать его с другими событиями прошлого и будущего.

До того, как мы приняли карту нарративов, мы работали с тем, чтобы помочь людям найти “ресурсы” в непроблемных жизненных контекстах и использовать эти ресурсы в проблемных контекстах. Для нас было вполне привычным искать эти ресурсы в прошлом опыте. Тем не менее, мы рассматривали ресурсы как состояния сознания и использовали прошлый опыт лишь как способ помочь людям достичь состояний, наполненными ресурсами. Мы мало внимания уделяли тому, чтобы связать эпизоды опыта и состояния в нарратив, который мог бы устойчиво существовать во времени. Теперь мы рассматриваем такие аспекты опыта как важные жизненные события, которые, через представление значения и связь с другими такими событиями, могут изменить проблемные нарративы в удовлетворительном смысле. Это подводит нас к тому, чтобы посвящать массу времени и энергии пересмотру, пере-живанию и сопряжению вместе факторов, предшествующих настоящим уникальным эпизодам. Майкл Уайт (1993) называет историю такого типа, которая служит результатом такого процесса, “историей настоящего”.

В работе с Джессикой, ее достижения вопреки насилию выступали в роли уникальных эпизодов. Спрашивая, кто бы мог предсказать, что она будет противостоять последствиям насилия (как показывают ее достижения), я побуждала Джессику со-конструировать историю настоящего вместе со мной. Эта история включала больше подробностей, чем мы зафиксировали в письменном нарративе. Она включала несколько людей, которые могли бы предвидеть способность Джессики противостоять насилию, и истории о некоторых событиях, свидетелями которых они становились в различные моменты ее жизни. Мы превратили каждое из этих событий в историю, предвестницу сопротивления насилию. Все вместе они представляли историю о ее настоящих достижениях.

РАСПРОСТРАНЯЯ ИСТОРИЮ НА БУДУЩЕЕ

Мы также можем спросить, как возникающая новая история влияет на мысли человека о будущем. По мере того, как люди все больше и больше высвобождают свое прошлое из хватки проблемно-доминирующих историй, они получаю возможность предвидеть, ожидать и планировать менее проблемное будущее. Во время нашей второй встречи с Джессикой, когда я спросила ее: “Если мы оглянемся на те годы, когда вы использовали свою силу и интеллект, чтобы взять на себя ответственность за свою жизнь — вы получили образование, стали медсестрой, которая действует в ситуациях жизни и смерти, нашли способы ограничить последствия насилия — не служит ли ваша готовность выйти замуж следующим шагом?,” — я пересказывала историю настоящего и просила ее распространить эту историю на будущее. Отвечая на мой вопрос, Джессика начала воображать, как у нее будут теплые и нежные чувства, и она  будет связана с другим человеком. Теперь она действительно могла поверить, что она может перейти в царство романтических взаимоотношений, нечто что прежде казалось только фантазией.

Когда Джессика вернулась через четыре года, мы видели, что она начала понимать то будущее, которая она начала сочинять в нашей совместной работе.

ФОРМАТ ПРАКТИКИ ДЛЯ РАЗВИТИЯ ИСТОРИЙ

Мы предлагаем вам этот формат практики как инструмент обучения, но не как предписание или рецепт. Он намечает идеализированную форму для терапевтической беседы, которая сводит вместе многие из тех идей, которые мы здесь описывали. В нашей реальной работе вещи редко принимают форму, которую мы здесь описываем. Как и во всякой интересной беседе, случаются отклонения, повторения и изменение порядка.

1. Начинайте с уникального эпизода. Даже когда люди описывают проблемно-насыщенные истории, они часто упоминают или подразумевают переживания, которые не соответствуют этим историям. Спрашивайте о таких событиях.

Вы сказали, что, хотя настроения безнадежности часто наводят вас на мысль о самоубийстве, вы знаете, что, на самом деле, вы не хотите умирать. Когда в последний раз это знание помогло вам отбросить мысли о самоубийстве?

Вы сказали, что на прошлой неделе ваш сын будил вас ночью четыре раза. Что происходило в три остальные ночи?

Если такие вещи не упоминаются, спрашивайте о тех моментах и местах, когда и где они могли произойти.

Бывали ли времена, когда желание спорить могло возобладать, но ему это не удалось?

Когда в последний раз ваш сын сам пошел в школу?

2. Убедитесь, что уникальный эпизод представляет предпочтительный опыт. Попросите людей оценить уникальный эпизод.

Это был хороший опыт или плохой?

Вам хотелось бы больше взаимодействий такого  типа в ваших отношениях?

3. Обозначьте историю на ландшафте действий.

Как вы готовили себя к тому, чтобы предпринять этот шаг?

Как вы думаете, в чем состояла точка поворота в ваших взаимоотношениях, которая привела к тому, что это стало возможным?

Что в точности вы сделали?

Направлял ли вас какой-то образ или что-то, что вы сказали себе?

У вас был план?

Было ли это ваше самостоятельное решение, или здесь играли роль другие люди?

Что в точности сказал ваш партнер, когда вы рассказали ему об этом? Каково было выражение его лица?

4. Обозначьте историю на ландшафте сознания.

Как то, что вы сделали, характеризует вас как личность?

О каких личных качествах это говорит?

Как вы рассматриваете ваши взаимоотношения, когда вы смотрите на это событие?

Научила ли эта беседа с вашей тетушкой чему-то, что могло бы быть важным в других областях вашей жизни?

Что заставило вас сделать это в этот момент вашей жизни?

Что это говорит о целях вашей жизни?

Заметьте, что вопросы позиций 3 и 4 можно использовать вместе в разных комбинациях: Как вы готовили себя к тому, чтобы предпринять этот шаг? Как то, что вы сделали, характеризует вас как личность? Направлял ли вас какой-то образ или что-то, что вы сказали себе? У вас был план? Что заставило вас сделать это в этот момент вашей жизни? Как вы думаете, в чем состояла точка поворота в ваших взаимоотношениях, которая привела к тому, что это стало возможным? Как вы рассматриваете ваши взаимоотношения, когда вы смотрите на это событие?

5. *[Шаги с 5-го по 8-й служат развитию истории настоящего. Они могут повторены для нескольких событий.] Спрашивайте об аспектах прошлого, в которых есть что-то общее с уникальным эпизодом или смыслом уникального эпизода.

Были ли времена, когда вам доводилось делать это раньше?

Какой пример вы обдумываете?

Кто мог бы предсказать это событие? Что они замечали за вами раньше такого, что привело их к  убеждению, что вы смогли бы это сделать?

Теперь, когда вы признаете это качество за своим партнером, приходят ли вам на ум воспоминания о тех временах, когда вы и раньше чувствовали это качество в нем?

Какой период вашей жизни лучше всего иллюстрирует вашу настойчивость? Какое событие из этого периода вы могли бы выделить?

6. Обозначьте историю прошлого события на ландшафте действия (как в 3)

7. Обозначьте историю прошлого события на ландшафте сознания (как в 4)

8. Задавайте вопросы, связывающие прошлый эпизод с настоящим.

Теперь, когда я понимаю основы этого в вашем прошлом, видите ли вы, как это последнее событие в ваших взаимоотношениях наполняется для меня еще большим смыслом?

Если бы я мог спросить вас тогдашнюю, что она думает об этих последних событиях, чтобы она сказала?

Когда вы думаете о прошлых временах, бросают ли они другой свет на тот опыт, что вы испытали на прошлой неделе?

9. Задавайте вопросы, распространяющие историю на будущее

Если мы посмотрим на те события, которые мы обсуждали, как на тенденцию в вашей жизни, как вы ожидаете, каким будет следующий шаг?

Оказывает ли сегодняшний взгляд на эти события влияние на то, что вы видите в будущем?

Учитывая те переживания, которые мы обсуждали, каковы ваши предсказания на следующий школьный год?

СТЕНОГРАММА

Мы предлагаем вам следующую стенограмму с тем, чтобы вы могли получить ощущение того, как шаг за шагом мы приводим в действие идеи, которые мы изложили в этой главе.

Я (Дж. К) разговариваю с Эммой, которая впервые пришла ко мне, когда она была почти скована депрессией. Она потеряла свою работу менеджера по производству на большом заводе, когда в компании прошло сокращение. Когда ей не удалось найти работу, соответствующую ее старой, она пошла работать на своего младшего брата, который был записным дельцом. Он вскоре устроил ее на две работы: управлять вагоном-рестораном, который он выиграл в покер, и вести документацию для его компании недвижимости. За все это он платил ей жалование, которое составляло половину того, что она получала как менеджер по производству.

Как вы прочитаете, Эмма выросла со множеством обязанностей и минимумом поддержки. В тот момент, когда я встретил ее, страх того, что ее противостояние брату оттолкнет от нее других родственников, и вызовет скандал в семье, практически лишил ее сил. Это привело к тому, что она стала характеризовать себя как бесхребетное существо, не обладающее правом голоса.

Как раз перед встречей, предшествующей этой, Эмма “отделала своего братца”. Днем в пятницу он дал ей на выполнение “тонну бумажной работы”, ожидая, что она выполнит ее к концу дня. Она воспротивилась этому, вышла из себя и накричала на него. Мы провели большую часть предыдущей встречи, развивая историю этого происшествия.

В начале встречи, из которого была взята эта стенограмма, Эмма рассказала мне, что она впервые за последнее время действительно охотилась за работой, и что она наконец нашла ее! Она думала, что великолепно справилась с интервью для поступления на работу. Мы развили историю этого интервью. Затем я узнал, что у нее была еще одна стычка с ее братом, Рэем. На этот раз она держала себя в руках и вела себя с достоинством. Она сказала, что скоро она увольняется и ожидает, что он выплатит ей двухнедельное пособие, когда она уйдет!

ДЖИН Итак, вы сказали, что с Рэем разговаривал ваш большой страх.

ЭММА У-гу.

ДЖИН И, если я вас правильно понял, это отнюдь не отвратило вас от разговора с ним. Вы шли  напролом и разговаривали с ним. А потом вы сделали некую вещь, которую вы... вы вроде бы надеялись, что вам не придется говорить эту вещь, но вы чувствовали, что придется это сделать.

ЭММА У-гу.

ДЖИН И вы сказали, что эту вещь вы должны были сказать спокойно и с силой...

ЭММА У-гу.

(В этих нескольких вопросах я определил уникальный эпизод, который вполне явно был предпочтительным для Эммы, и напомнил о некоторых событиях, которые были уже описаны на ландшафте действия.)

ДЖИН Хорошо, как это характеризует вас? Что за личность говорит вам, что вы есть на самом деле, что вы были способны совершить это сейчас?

(Теперь я осведомляюсь о ландшафте сознания, и Эмма вовлекается в весьма существенный ответ.)

ЭММА Г-м... хорошо... (шепотом, обращаясь к себе) что я за человек? (снова обращаясь к Джину) Хорошо, это заставило меня понять, что я получила преимущество, и это разозлило меня. Но я не знаю. Я полагаю, все возвращается к тому, что я сказала раньше, что я гораздо сильнее, чем думала.

Моя самоценность гораздо выше, чем я думала. Гораздо выше. Я нахожу, что я вполне хороший человек. Я начинаю терять эту неуверенность и это само... само... я не знаю. Здесь годится слово “унижение”?

Я не столько унижала себя вербально — я никогда не думала про себя вслух: “Ты глупая! Ты плохая!” — у меня просто было это чувство. Я была “адекватной” и не такой уж хорошей. За последний год Рэй укрепил во мне это чувство, я начала понимать, что я соответствую, или что меня можно использовать, или что через меня можно перешагнуть, и он отшвырнул меня. И вот одна вещь, которую я сказала ему в пятницу, когда мы вели эту горячую дискуссию.

Я сказала ему: “Рэй, я всегда была для тебя пристяжным ремнем.  Я всегда была в твоем распоряжении. Ты мог обращаться со мной, как тебе заблагорассудится”. И я сказала: “Ты больше не будешь делать так”. И “Отвратительно, что ты поступаешь так”. И “Не знаю, понимал ли ты когда-нибудь, что ты делаешь со мной, но ты делаешь это со мной, и я этого больше не потерплю”.

Я имею в виду, я чувствую к нему отвращение, он так зажат внутри. Он сказал мне: “Мы сидели в офисе Джека (это его партнер) и никогда не обсуждали это жалование за первый месяц”.

Я сказала: “Нет, мы сидели у тебя в гостиной и обсуждали это. Ты, я и твоя жена”.

А он сказал: “Хорошо, это совсем другое дело. Реба тоже не помнит этой беседы”.

А я сказала: “Вот как? Если я позвоню и спрошу ее, может, она вспомнит? Она даже не знает, что ты должен мне эти деньги, не так ли? Она даже об этом не знает”.

И он бросает: “Нет, не знает”. Он даже с ней не был правдив.

ДЖИН Если вы подумаете о людях, которые знали вас ребенком...

ЭММА У-гу.

ДЖИН... друзьях, семье, учителях — кто из них еще в те времена были бы менее всего удивлены, увидев, что вы заняли позицию по отношению к Рэю, или увидели, как вы вели себя на этом интервью при принятии на работу?

(Здесь я прошу Эмму задуматься над прошлыми событиями, которые имеют что-то общее с настоящим уникальным эпизодом.)

ЭММА Кто бы меньше всего удивился?

ДЖИН Да. Кто бы сказал: “Я знал, что в ней это было”.

ЭММА Ну, мой дядя Патрик. Г-м...

ДЖИН Вот  как?

ЭММА Да. У меня есть дядя... Теперь он оценил бы это — он единственный человек в моей жизни, который расценил бы это так: “Я знал, что в ней это было. Слава Богу”. Другие в моей жизни не удивились бы тому, что я сделала, но они бы расценили это как: “Да она просто пробивная стерва! Такой была, такой и останется”.

ДЖИН Что дядя Патрик видел в вас такого особенного?

(Эмма идентифицировала человека из прошлого, который оценил бы яркое событие в ее настоящей жизни. Я предлагаю ей исследовать смысл ее жизни с точки зрения дяди Патрика. Когда она принимает мое предложение, на нее накатываются воспоминания. Она рассказывает несколько историй о своем опыте. Эти истории богаты деталями, и она спонтанно развивает их как на ландшафте сознания, так и на ландшафте действия. Она сама вводит еще один ключевой персонаж, тетю Джоан.)

ЭММА Он — что-то вроде родственной мне души. Он, по какой-то причине, всегда был способен понять мой внутренний мир. Я не знаю, может быть, это из-за того, что он — добрый и нежный человек, у которого всегда было время выслушать меня или поговорить...

Он всего лишь на 13 лет старше меня, и я по сей день потешаюсь над ним из-за этого... Он был в семинарии. Он девять лет учился на иезуита, пока не бросил все, ушел из семинарии, женился и завел детей... Но я помню, как он приезжал домой на выходные, и мы шли в местный магазин сладостей. Ему было 20, а мне семь лет. И я как будто шла на свидание со своим дядей, которого я абсолютно боготворила. А вокруг — все эти тинейджеры. Прямо как в “Счастливых днях”, помните?

И он говорит: “Садись, кроха. Расслабь свой жирок”. А я не была толстым ребенком.

И я думала: “Он думает, что я толстая”. И до сих пор, до сих пор каждый раз, когда я вижу его, я говорю ему. Я говорю: “Помнишь те времена?”

Он говорит: “Ты когда-нибудь забудешь о них?”

И я говорю: “Нет. Я никогда, никогда не забуду”. (Эмма смеется) “И тебе я не позволю об этом забыть!”

Г-м... но он всегда разговаривал со мной. Не снисходил до меня. Он всегда говорил со мной. В нем всегда было что-то особенное, к чему я привязалась.

Кроме того, у меня была тетя Джоан, тоже такого рода, что действительно странно. Эта женщина — самая младшая сестра моего папы... Так, мой дядя Патрик — младший брат моей мамы, а моя тетя Джоан — младшая сестра моего отца. С тех пор, как я снова встретила ее 15 лет назад, она олицетворяла силу в моей жизни. Когда я говорю “снова встретила”, я имею в виду, что она и ее семья жили неподалеку от нас, на Саут-сайд, а потом мой дядя был призван — он был военным — на пару лет в Лондон, а когда они вернулись, они прожили в Чикаго примерно с месяц, с год или около того. А потом они перебрались на Западное побережье. А потом мы не виделись с ними 10 лет, 15 лет.

А потом в нашей семье произошла трагедия. Один из моих кузенов был застрелен насмерть, и она приехала на похороны. И случилось так, что она остановилась в моем доме, а не в доме у мамы или папы. В те времена у меня там была квартира с двумя спальнями. Мы вместе с ней сидели — буквально сидели всю ночь напролет — и разговаривали.

И где-то перед рассветом я взглянула на нее и сказала: “Я только что разговаривала со своим отцом в юбке. Если бы не трезвость — вылитый отец”. Потому что он был алкоголиком.

И она просто начала смеяться. А ведь мои родители только что потеряли свой дом, не сумев выкупить его по задолженности. И вся ответственность за ее смех лежала на мне.

Она всегда звонила мне раз в неделю. Просто чтобы знать, как у меня дела. У меня больше никого не было. И по сей день мы разговариваем с ней по крайней мере раз в месяц. И когда они приезжают в город, они останавливаются у меня. Это просто подарок.

Я разговаривала с ней пару недель назад и рассказала о той мерзкой стычке с Рэем, и насколько омерзительно она проходила.

А она говорила: “Уходи оттуда. Немедленно уходи оттуда. Найди другую работу”.

Итак, в воскресенье я вернулась из церкви. Воскресным утром я, как правило, читаю газету. Я включаю стерео. Знаете, я просто немного отдыхаю. Я подумала про себя: “Знаешь, тебе хоть раз следует позвонить тете Джоан и сообщить ей хорошие новости. Я не намерена ждать, пока она мне позвонит сама. Я собираюсь ей позвонить”. Я буквально лишь успела подняться с кресла и пошла за телефонной книгой. Мой телефон зазвонил. Это была она. И я вскрикнула.

Я сказала: “Не могу в это поверить”.

А она говорила: ”Что? Я тебя оторвала от чего-то? Что? Что?”

А я сказала: “Тетя Джоан, я только что подходила к телефону, чтобы позвонить тебе. Буквально только что подходила к телефону”.

И она начинает хихикать. Она говорит: “Я думала о тебе все утро”.

Я сказала: “Все утро? Если здесь 9 часов, то у вас может быть только 7”. (Знаете, потому что они живут в Вегасе.)

А она сказала: “Я проснулась действительно рано,” и добавила: “Что-то хорошее?”

И я сказала: “Ну, может быть”.

Она говорит: “У тебя на лице улыбка?”

Я сказала: “О, да. Она примерно так же широка, как Миссисипи. Я думаю, я получила работу!”

Она говорит: “Здорово”.

Понимаете? Но это было так странно. Это было так странно... да.

У нас было много времени... Они приехали и оставались со мной сразу после того, как ушла из жизни моя мать. Мой дядя был в другой комнате. Он — алкоголик, и он просто выпивал. А я рассказывала ей о том, что моя мама и мой папа всегда заставляли меня думать или прямо говорили, что я адекватная. “Но это было замечательно, потому что на большее ты не была способна. Но ты хороша не в том смысле, что “так себе”.

И я помню, что в ее глазах я видела огонь. Она была в такой ярости. И это было впервые...

ДЖИН Кстати, когда это было?

ЭММА Это было четыре года назад.

ДЖИН У-гу.

ЭММА В этом мае исполнится четыре года со дня смерти моей матери. И это было впервые, когда я живо помню, как думала про себя: “Ба, может, это не так. Может, эти чувства неискренни. Может быть, я достаточно хороша в том, что я делаю”.

ДЖИН А теперь, что это было за взаимодействие, которое позволило вам думать так?

ЭММА Это объяснялось ее мгновенной реакцией на заявление, которое я сделала. Знаете,  они заставляли меня чувствовать, как будто... они говорили мне, что я не более чем адекватна. Вам известно, как по выражению лиц людей можно догадаться, что они шокированы? Это была последняя вещь, которую они ожидали услышать?

ДЖИН О, да.

ЭММА Когда я увидела ее первоначальную реакцию... Конечно, за ее первой реакцией последовали ее типичные рулады и “Нет. Нет. Ты замечательная. Ты много сделала для своей семьи”. И...

ДЖИН Но это была более реакция, нежели слова?

ЭММА Реакция больше проняла меня

ДЖИН Да.

ЭММА Реакции людей доходят до меня быстрее, чем слова... Это так, потому что слова ничто не значат. По большей части.

ДЖИН А теперь... итак, она знала нечто о вас в течение долгого, долгого времени...

ЭММА У-гу.

ДЖИН ... что адекватность это совсем не то. Это просто заставляло вскипать ее кровь.

ЭММА Да. Действительно! Мгновенно.

ДЖИН Итак, как вы думаете, что бы вы увидели, если бы могли  взглянуть на себя в детском возрасте глазами тети Джоан, и увидеть этого ребенка, как его видела тетя Джоан? Что по-вашему она увидела тогда, давно? Как вам кажется, что бы вы увидели?

ЭММА Знаете, в мои отроческие годы ее не было рядом со мной. Она жила на Западном побережье.

ДЖИН Но если мы вернемся к временам, когда она...

ЭММА До этого?

ДЖИН Да... как вы думаете, что она увидела такого, что никто, кроме, может быть дяди Патрика, увидеть не смог?

ЭММА Я не знаю. Я думаю, что...

ДЖИН Итак, какова же будет ваша догадка? Используйте свое воображение наилучшим образом, как бы вползая в ее тело...

ЭММА Вот ребенок, который преодолел то, что для некоторых людей стали бы непреодолимыми разногласиями. Я так думаю.

ДЖИН Итак, если бы я смогла вернуться прошлое и провести с ней интервью, тогда в прошлом, я бы сказала: “Какие непреодолимые разногласия? О чем вы говорите? Что это такое, что она преодолевает?” Как вы думаете, чтобы она сказала?

ЭММА “Забота о семье в действительно суровые времена. Сплочение их вместе”. Потому что именно это я делала. Я действительно делала это. В очень юном возрасте. Я действительно это делала. Она бы увидела девочку, у которой огромный потенциал, но которая не способна развиваться, потому что ей не дают такой возможности.

ДЖИН А если бы я сказала ей, тогда в прошлом, если бы мне это как-то удалось: “Вы говорите, потенциал. Потенциал для чего? Потенциал какого рода вы видите в этой девочке?”

ЭММА Г-м... Ответ тети Джоан был бы таким: “Ей следует получить лучшее образование, чтобы она могла стать тем, кем хочет. Пусть это будет доктор или адвокат или художник, что угодно”.

ДЖИН Итак, она видела кого-то, кто наделен множеством...

ЭММА Да... да.

ДЖИН множеством достоинств.

ЭММА Да. Все дети тети Джоан действительно образованные люди, кроме ее старшего сына. Они все пошли... знаете, у ее старшей дочери степень доктора физики. У нее есть другая дочь, которая танцовщица. И еще у нее есть сын, который...  У нее есть дочь, социальный работник, и сын, который очень удачливый бизнесмен. Потом у нее есть еще двое, которые немного бестолковые, но знаете, из семи детей у нее получилось достаточно много замечательных личностей.

Позже она мне всегда говорила... В ту неделю, когда они остались со мной после смерти матери, мы с ней очень много говорили. И она сказала: “Во мне всегда вызывало гнев, что вам, детям, не были даны те возможности, которые надлежало вам дать”.

ДЖИН Что изменилось для вас, когда вы услышали это от нее?

ЭММА Тогда это вызвало во мне чувства печали и настоящей заброшенности, вроде “Черт, меня надули. меня надули”.

Сейчас я чувствую, что пора перестать обвинять других людей и просто двигаться дальше, что пора перестать задерживаться на прошлом. Что, как я думаю, я делала не столь сознательно, сколь бессознательно. Мне нужно выбросить из себя кучу лет мусора. Понимаете?

ДЖИН Да.

ЭММА После того, как моя мама скончалась, когда пришел день рождения папы, я не могла сдержать рыдания. Тогда это заставило меня пойти к терапевту. Он очень любезно сказал  мне: “О, вы скучаете по своей маме и своем папе, не так ли?”

А я огляделась и сказала: “Нет. Извините, но это не так. Для меня они не были приятными людьми”.

Они не были приятными людьми. Я имею в виду, если бы вы встретились и присели с ними, вы получили бы удовольствие от их компании. Он не были приятными людьми для меня. Я не думаю. Итак, нет.

Я была в трауре. Я не знаю, что я оплакивала, но это не был их уход. Это, возможно, было оплакивание их жизни, но не их ухода. Я думаю, это то, что я оплакивала все эти годы. Все эти прошедшие четыре года.

А теперь это примерно так: “О’кей, ты сделала лучшее из того, что могла сделать”. Знаете, они танцевали так быстро, как только могли, и благослови их Бог.  И поэтому вы просто...

ДЖИН И теперь вы находитесь в таком положении, где вы можете осмыслить часть того потенциала, который увидела в вас тетя Джоан?

ЭММА Да. Это то, как я вижу эту работу...

ДЖИН Да. Итак, если вы присядете здесь на мгновение и обдумаете все, что вы сказали здесь сегодня...

ЭММА У-гу?

ДЖИН Что выделяется в вас? Какие фрагменты этого... Если вы попытаетесь увидеть себя как кого-то, кто сидит здесь, в стороне (указывая на участок в углу комнаты) слушая Эмму, которая находится где-то там, (указывает в сторону Эммы), что выделяется, выступает на первый план?

ЭММА Что выделяется... ну, я думаю, что я была гораздо лучшим человеком. Гораздо лучшим, чем я осознавала. В более юном возрасте... Но я ведь просто начинаю осознавать это сейчас, так я думаю.

ДЖИН В чем состоит разница между... не просто осознавать, что сейчас вы хороший человек, но осознавать, что вы всегда были хорошим человеком? Что вы были гораздо более лучшим человеком, чем вы понимали это в более юные годы? В чем состоит  отличие, когда вы приходите к этому пониманию сейчас?

(Здесь я предлагаю Эмме соединить смысл прошлых переживаний, которые она описывала с контекстом настоящей жизни. Она делает больше, чем я предлагаю, распространяя прошлый и настоящий смысл на будущее.)

ЭММА Мои чувства уже не могут быть оскорблены с такой же легкостью, как раньше. Поэтому я буду намного сильнее. Я буду чувствовать себя гораздо сильнее внутренне, так что люди уже не будут перешагивать через меня. Это было почти как порочный круг. Понимаете? Мои чувства оскорблены, потому что кто-то перешагивает через меня, потому что я позволяю ему оскорблять свои чувства. И похоже, я внезапно ощущаю, что этот круг как бы размыкается. Понимаете?

ДЖИН Да. Потому что возможность для...

ЭММА Расширения.

ДЖИН Да, кто знает, что...

ЭММА Да, я знаю. Я знаю. Я помню, на прошлой недели мы сказали что-то о... я сказала: “Господи, знаете, если бы только все это не случилось со мной в детстве, кем бы я могла стать?”

И  я помню, вы сказали: “Что? Теперь уже слишком поздно?”

И тогда я подумала: “Увы, да”. Но теперь я думаю: “Нет. Это не так. Кто знает, кем я стану?” Я имею в виду, кто знает? Кто знает?