ВИДЫ ТОЛПЫ - Психология господства и подчинения Хрестоматии- А.Г. Чернска

   Толпа однородная

   Толпа однородная состоит из трех категорий: сект, каст и классов.

   Секта представляет первую степень  организации  однородной  толпы.  В  ее

состав входят индивиды различной профессии и  воспитания,  различной  среды,

причем единственной связью между ними служат  верования.  Таковы,  например,

различные религиозные, а также политические секты.

   Каста представляет уже самую высшую степень организации, доступную толпе.

В  состав  секты,  как  мы  видели,  входят  индивиды  различных  профессий,

воспитания и среды, связанные лишь общностью верований, тогда как  в  состав

касты  входят  лишь  индивиды  одной  и  той  же  профессии,  следовательно,

происходящие приблизительно из одной и той же среды и получившие одно  и  то

же воспитание. Таковы будут касты военная и духовная.

   Класс образуется индивидами  различного  происхождения,  собравшимися  не

вследствие общности верований, как это мы видим у членов какой-нибудь секты,

не в силу общности профессиональных занятий, как это наблюдается в касте, но

в  силу  известных  интересов,   привычек,   образовавшихся   под   влиянием

одинакового образа жизни и воспитания. Таковы, например,  буржуазный  класс,

земледельческий и т.д.

   В этой работе я не буду входить в подробное исследование толпы однородной

(секты, касты и классы), так как откладываю это до следующего тома. Свое  же

исследование толпы разнородной я намерен закончить  изображением  нескольких

определенных категорий этой толпы, избранных мною как типы.

   Преступная толпа

   Название "преступная толпа" ни в каком случае не подходит к такой  толпе,

которая  после  известного  состояния  возбуждения  превратилась  в  простой

бессознательный автомат, повинующейся внушениям. Но я всетаки  сохраняю  это

ошибочное название, потому  что  оно  узаконено  новейшими  психологическими

исследованиями. Без сомнения, некоторые действия толпы  преступны,  если  их

рассматривать сами по себе, но тогда и поступок тигра,  пожирающего  индуса,

также  надо  назвать   преступным.   Преступления   толпы   всегда   вызваны

каким-нибудь очень могущественным внушением, и индивиды, принявшие участие в

совершении этого преступления, убеждены, что они исполнили свой  долг,  чего

нельзя сказать об обыкновенном преступнике.

   История преступлений толпы вполне  подтверждает  все  вышесказанное.  Как

типичный, пример можно привести  убийство  губернатора  Бастилии  де  Лоней.

После взятия этой крепости губернатора окружила очень возбужденная толпа,  и

со всех сторон его стали осыпать  ударами.  Одни  предлагали  его  повесить,

другие - отрубить ему голову или привязать его к хвосту  лошади.  Отбиваясь,

он  нечаянно  ударил  ногой  одного  из  присутствующих.  Тотчас  же  кто-то

предложил,  чтобы  получивший  удар  перерезал  горло  губернатору,  и   это

предложение было немедленно принято толпой.

   Тот,  кому  пришлось  выполнить  роль  палача,  был  повар   без   места,

отправившийся вместе с другими  зеваками  в  Бастилию  посмотреть,  что  там

делается.  Повинуясь  общему  решению,  он  был   убежден,   что   совершает

патриотический подвиг и даже заслуживает медали за то,  что  убил  чудовище.

Врученной ему саблей он ударил губернатора по голой шее, но сабля  оказалась

плохо заточенной. Тогда он преспокойно вынул  из  своего  кармана  маленький

ножик с черной ручкой, и так как в качестве повара он научился резать  мясо,

то при помощи этого ножа благополучно окончил операцию, которую  должен  был

сделать.

   В этом случае можно ясно проследить действие механизма, о котором сказано

выше: повиновение  внушению,  тем  более  могущественному,  что  оно  бывает

коллективным, и уверенность убийцы в том, что он совершает достойный похвалы

поступок, уверенность тем более сильная, что он видит единодушное  одобрение

со стороны своих сограждан. Конечно, такой поступок будет преступным с точки

зрения закона, но с психологической точки зрения мы так не назовем его.

   Общие черты преступной  толпы  такие  же,  как  и  всякой  другой  толпы:

восприимчивость к внушению, легковерие, непостоянство, приоритет чувств, как

хороших, так и дурных. Все эти черты мы можем найти у толпы,  оставившей  по

себе одно из самых ужасных воспоминаний в нашей истории - это так называемые

"сентябрьщики" [18]. У них, впрочем, можно  встретить  много  общих  черт  с

убийцами  Варфоломеевской  ночи.  Подробности,  которые  я  приведу   здесь,

позаимствованы у Тэна, почерпнувшего их из мемуаров современников.

   Неизвестно в точности, кто отдал приказание или  внушил  идею  опустошить

тюрьмы посредством избиения заключенных. Был ли то Дантон, или кто другой  -

все равно. Для нас в данном случае интересен только сам факт могущественного

внушения, полученного толпой, на которую возложено было совершение убийств.

   Толпа убийц состояла приблизительно из четырехсот человек и  представляла

собой самый совершенный тип разнородной  толпы.  За  исключением  небольшого

числа профессиональных  нищих,  почти  вся  она  состояла  из  лавочников  и

ремесленников   всех   разрядов:   башмачников,   слесарей,    парикмахеров,

каменщиков,  чиновников,  комиссионеров  и  т.д.  Под  влиянием  такого   же

внушения, которому повиновался повар в приведенном выше случае, все эти люди

были  совершенно  уверены,  что  они  совершают  патриотический  долг.   Они

выполняли двойную обязанность - судей и палачей - и вовсе  не  считали  себя

преступниками.

   Проникнутые важностью своей  миссии,  они  прежде  всего  образовали  род

трибунала, и в этом тотчас же выказалась вся односторонность суждений  толпы

и ее правосудия. Ввиду огромного числа обвиняемых было решено, что  дворяне,

священники, офицеры, придворные, одним словом,  люди,  одно  звание  которых

служит уже  достаточным  доказательством  их  виновности  в  глазах  доброго

патриота, будут убиты  гуртом,  без  дальнейших  рассуждений  и  специальных

решений суда; что касается других, то их надлежало судить по внешнему виду и

по их  репутации.  Таким  образом,  толпа  удовлетворила  требованиям  своей

примитивной  совести  и  могла  уже  на  законном  основании  приступить   к

убийствам, давая волю своим инстинктам свирепости, генезис которых был  мною

указан выше и которые в толпе развиваются всегда в очень высокой степени. Но

эти  инстинкты  нисколько  не  мешают  попеременному  проявлению  совершенно

противоположных чувств в толпе, например, чувствительности, которая  доходит

до такой же крайности, как и свирепость.

   Люди  эти  обладали   экспансивной   чувствительностью,   характеризующей

парижского рабочего. Один из федератов, например, узнал, что  заключенных  в

государственной тюрьме оставили без воды на 26  часов.  Он  пришел  в  такую

ярость, что готов был бы растерзать нерадивого тюремщика, если бы за него не

заступились сами же заключенные. Когда импровизированный трибунал оправдывал

кого-нибудь из заключенных,  стража  и  убийцы  обнимали  его  с  восторгом,

раздавались  самые  неистовые  аплодисменты,  а  затем  снова  приступали  к

массовым убийствам. Во  время  самого  совершения  убийств  не  прекращалось

веселье; танцевали вокруг трупов, устанавливали скамьи для  "дам",  желавших

видеть, как убивают аристократов. При этом убийцы не переставали  выказывать

совершенно  специфическое  чувство  справедливости.  Один  из  убийц  заявил

трибуналу, что дамы, сидящие далеко, плохо видят, и что  лишь  некоторым  из

присутствующих выпадает на долю  удовольствие  бить  аристократов.  Трибунал

признал справедливость этого замечания, и решено  было  осужденных  медленно

проводить между шпалерами убийц, которые будут бить их тупым  концом  сабли,

чтобы продлить мучения. Они кромсали совершенно обнаженные жертвы в  течение

получаса  и  затем,  когда  все   уже   вдоволь   насмотрелись,   несчастных

приканчивали, вскрывая им животы.

   Но в другом отношении убийцы обнаруживали такую большую  щепетильность  и

нравственность, которую трудно было ожидать у них. Они не  брали,  например,

ни денег, ни драгоценностей, найденных у своих жертв, и все  это  в  целости

доставляли в комитеты.

   Во всех таких действиях  можно  наблюдать  первичные  формы  рассуждения,

характерные для души толпы. Так, перерезав от 12000 до 15000  врагов  нации,

толна немедленно подчинилась новому внушению. Ктото высказал замечание,  что

и в  других  тюрьмах,  там,  где  сидят  старые  нищие,  бродяги  и  молодые

арестанты,  много  находится  лишних  ртов,  от  которых  недурно  было   бы

избавиться; притом ведь между ними, несомненно, должны существовать и  враги

народа, вроде некоей г-жи Делярю, вдовы отравителя. "Наверное, она взбешена,

что сидит в тюрьме. Если бы она могла, то подожгла бы Париж; она, уж  верно,

говорила это, она сказала это! Еще один удар метлы!" Такие доводы показались

настолько убедительными толпе, что все заключенные были перебиты гуртом, и в

том числе около пятидесяти детей в возрасте от 12 до 17 лет,  "которые  ведь

также могли со временем превратиться во врагов  нации,  поэтому  лучше  было

отделаться от них теперь же".

   После недели такого труда, когда все было закончено, убийцы могли наконец

подумать  и  об  отдыхе.  Вполне  убежденные  в  том,  что   они   заслужили

благодарность отечества,  они  явились  к  властям  с  требованием  награды;

наиболее же ретивые даже заявили притязание на получение медали.

   История Коммуны 1871 года тоже заключает в себе немало подобных фактов. И

нам предстоит еще не раз наблюдать нечто подобное, так как влияние толпы все

возрастает, а власти перед нею капитулируют.

   (Лебон Г. Психология народов и масс. - СПб., 1995, стр. 149-201, 254-265,

268-273.)