9. Загадка - Сборник - Сатпрем

   Тогда старая Нежность взглянула ему в глаза.

   - О, малыш, ты страдаешь, не зная почему...

   Он открыл глаза, но никого не увидел: у него еще не было глаз завтрашнего

дня. Было только дерево на краю пристани. И внезапно он  почувствовал  запах

жимолости, как  на  тропинках  Семафора,  но  запах  шел  не  откуда-то,  он

обволакивал. Он посмотрел еще раз, но ничто не шелохнулось, его  тело  стало

совершено спокойным, как ровная река, как "ничто", что текло и текло с  этой

рекой, возможно, извечно.

   - Малыш, ты как раз в самом начале...

   Ты в начале мира.

   Ты думаешь, что когда-то родился на берегу этой черной речки, родился  от

этой матери и от этого отца, ты думаешь, что несколько дней путешествовал  в

этом Черном Вагоне, но ты уже давным-давно путешествуешь по  моей  Реке,  ты

жил во множестве опустошенных  людей,  которые  не  знали,  из-за  чего  они

опустошены, ты преуспевал и гибнул во множестве руин, построенных тобой,  ты

молился во множестве храмов,  здесь  или  там,  и  было  тягостно  на  твоем

обманутом сердце, ты скитался с острой болью обиды и протеста, но  это  твое

сердце причиняло тебе острую боль, потому что  это  было  "Нет"  и  еще  раз

"Нет", потому что нужно было покончить со всем этим, ты любил или желал  тот

или иной облик, и ты их бросал, и ты любил еще раз, потому что  надо  что-то

любить, но твое сердце оставалось как  каменная  дыра,  которая  так  сильно

жаждет, ты плыл на том или ином галиоте, будучи на борту рабом и господином,

и был еще сброшен в этот черный трюм, где оставался в течение  долгих  дней,

которые были лишь ночью Ужаса, но это все еще твое сердце выбрало этот трюм,

оно так хотело навсегда пробить эту Ночь и этот Ужас,  и  ты  бежал,  хороня

тела и блага, всегда без  Блага,  в  мучительном  Ничто,  которое  было  как

единственное острое биение мира, и ты снова все начинал, чтобы найти то, что

причиняло такую острую боль под той или иной шкурой, на  этой  широте  и  на

множестве других, ты путешествовал и  путешествовал  через  века  надежды  и

страдания, добра и зла, никогда не находя пристанища, потому что твое сердце

бесконечно как мое великое Море, и ты умирал столько раз, что твоему  сердцу

тяжко ото всех этих никчемных смертей,  от  всей  этой  скорби,  никогда  не

удовлетворенной, как если бы это была Смерть, которая  шла,  чтобы  жить,  и

НИКОГДА не была Жизнью.

   О, малыш, ты в начале Времен, ты еще гибнешь,  как  миллионы  и  миллионы

перед тобой - которые были тобой.

   Она замолчала, и эта долгая секунда была такой недвижимой, такой  острой,

что она была как жемчужина Вечности  на  берегу  первозданного  Моря,  такой

полной,  что  она  готова  была  разразиться  великим   прибоем   любви   на

первозданной скале.

   "О, Мать... Мать Нежности", - сказал  малыш,  который  цеплялся  там,  на

своей скале, - "о, Мать, я так страдаю".

   Было еще  это  Молчание,  в  котором  ощущалась  жимолость,  и  все  было

недвижимым, как грандиозный вопрос без слов, как  первое  журчание,  которое

еще не журчало на этих берегах.

   "Я так страдаю", - повторил малыш.

   И это было как первый прибой страданий мира.

   - Малыш...

   И была такая большая нежность в этом Голосе  на  никаком  языке,  который

сладко веял как легкий ветерок на укропном поле,  как  музыка,  позабытая  и

найденная снова.

   - Малыш, ты наконец-то подходишь к моей первичной ране, к  этой  Радости,

которая покрыта столькими корками, к этой Любви, которая  покрыта  столькими

масками, к этой Жизни, которая покрыта Смертью, чтобы наконец-то  найти  то,

что находится во чреве, и разгадать эту ранящую Загадку и  побежать  к  моим

песчаным берегам Нежности, чтобы не было больше  нужды  отправляться  ни  на

Небеса смерти, ни на Олимп богов, ни к  печальному  Стиксу,  чтобы  еще  раз

начать все сначала. Надо разгадать эту Загадку, вылечить старую рану в твоем

теле, здесь-и-сейчас, на твоей первичной голой скале,  в  твоей  Изначальной

материи, которая содержит свой конец - и свой Смысл для этой Земли.

   - Но...

   - Послушай, дитя, нет тридцати  шести  или  53766  материй,  нет  материи

человека, материи птицы или вулкана, есть только одна материя. Нет  тридцати

шести спасений, в каком-то другом месте или на  Небесах,  есть  только  ОДНО

спасение - это спасение на Земле, в Земле, в твоем теле, там,  где  возникла

моя первая рана.

   И ее голос сделался степенным, как гул отдаленного Моря.

   - И Земля, ты понимаешь, эта Земля, сейчас, как  ты,  должна  найти  свой

Смысл и свое настоящее лечение, либо умереть еще один раз.

   Затем все смолкло.

   Она исчезла в запахе жимолости.

   Он  оставался  на  голой  пристани  на   берегу   одной   реки,   которая

текла-текла-текла...

   И было такое глубокое молчание в душе этого ребенка.