Глава 8. РАСКОЛ ЛИЧНОСТИ - Эго, голод и агрессия- Фредерик Перлз

Существует хорошо известная пословица, гласящая, что метла крепче того же количества отдельных хворостин. Не подтверждает ли эта пословица простой научный факт? Ко­нечно, нет. Пословицы содержат в себе мораль. В этой име­ется в виду, что, соединив несколько прутьев вместе, мы по­вышаем их способность к сопротивлению и делаем их куда лучше приспособленными для нападения! Или же наоборот: если вам нужна крепкая палка, некоторое количество связан­ных вместе палок потоньше вполне ее заменит!

Инегративная функция такого рода — еще один аспект Эго. Эго действует в роли, так сказать, администратора, свя­зывая вместе действия всего организма с его первоочеред­ными потребностями; можно сказать, что оно призывает те функции целого организма, которые служат для удовлетворе­ния наиболее животрепещущей потребности. Как только организм идентифицировал себя с этой потребностью, он на­чинает всеми силами добиваться ее удовлетворения, прояв­ляя враждебность по отношению ко всему, что этому мешает.

Человек сначала утверждает: «Я голоден», а потом — «Я не голоден». С логической точки зрения здесь имеется про­тиворечие, но лишь до тех пор, пока мы рассматриваем этого человека как объект, а не как пространственно-временное событие. Между двумя этими заявлениями он успел что-то поесть. Поэтому оба раза он сказал правду. Более сложная ситуация получается,  если поместить голодного человека в

герметично закрытый ящик. Тот, кто просто говорил: «Я го­лоден», теперь чувствует: «Я задыхаюсь», а даже не «Я голо­ден и задыхаюсь». С позиции выживания дыхание важнее, чем еда.

Как происходит, что мы не воспринимаем несовмести­мость такого рода противоречивых утверждений? Идентифи­кация (а то, что говорится об идентификации во всяком слу­чае применимо и к отвержению, постольку поскольку обе они являются взаимодополняющими друг друга контрфункциями) следует за образованием «фигуры-на-фоне». Функция здо­рового Эго реагирует на субъективную реальность и на по­требности организма. Если, скажем, организм испытывает голод, пища становится «гештальтом»; Эго идентифицирует себя с голодом («Я голоден») и откликается на гештальт («Я хочу съесть это»).

В случае с человеком, который скорее умрет, нежели ук­радет кусок хлеба, Эго отвергает возможность взятия пищи. Однако без образования «фигуры-на-фоне» он не смог бы ни увидеть, ни вообразить себе этот кусок хлеба — отчуждение Эго от порыва к взятию хлеба и идентификация его с зако­ном были бы невозможны.

Если бы функции Эго были идентичны «фигуре-на-фоне», они оказались бы излишни, но их участие абсолютно необхо­димо в административной задаче направления всех свобод­ных энергий на удовлетворение той потребности организма, которая является в данный момент «фигурой». Этот факт на­водит нас на следующую бифункциональную проблему — проблему хозяина и слуги. Замечание Фрейда «Мы не хозяе­ва в собственном доме» годится лишь тогда, когда Эго полу­чает приказы от инстинктов относительно биологической сфе­ры, а относительно социальной сферы — от совести и окру­жения. Однако Эго не просто слуга инстинктов и идеологий; оно также и посредник со множеством обязанностей. (Пере­кладывание ответственности на обстоятельства не способ­ствует развитию Эго.)

Желание справиться с собой возникает в результате не­достаточного сотрудничества между функцией Эго и орга­низмом. Если кто-нибудь, например, решает, что дефекация — это помеха и неудобство и что его кишечник обязан во всем беспрекословно его слушаться, то такое барское отношение будет злоупотреблять функцией Эго. Функции Эго призваны обеспечивать адекватное удовлетворение потребности в де­фекации с минимумом затраченной энергии и оптимальным

уровнем задействованное™ организма. Диктаторское, запу­гивающее, контролирующее Эго (которое, точнее говоря, оз­начает идентификацию функций Эго с запугивающей совес­тью) далеко от того, чтобы взять на себя ответственность за организм и перекладывает ее (по большей части в качестве наказания) на Ид или «тело», как будто оно есть что-то не принадлежащее «Я».

Понятие «Ид» возможно лишь в качестве контрапункта к понятию «Супер-Эго». Таким образом, оно является искусст­венной, небиологической конструкцией, созданной функцией отторжения Эго. Между принимаемой и отвергаемой частями личности образуется граница, раскол личности усиливается.

Другими словами, принимая Эго за субстанцию, нам при­ходится признать его некомпетентность. Мы должны смирить­ся с зависимостью Эго от требований инстинктов, совести и окружения и полностью согласиться с нелестной фрейдовс­кой оценкой власти Эго. Как только, однако, мы осознаем спо­собность Эго к идентификации, нам придется признаться себе в том, что наш сознательный разум обладает возможностью чрезвычайной важности — возможностью идентифицировать­ся со всем тем, что он считает «правильным».

В функции идентификации/отвержения обнаруживаются зачатки «свободной воли». Этой функцией часто злоупотреб­ляют, не умаляя, однако, того факта, что в ней мы сталкиваем­ся с принципом сознательного контроля над человеческим «Я». Общество должно определять, какие из идентификаций индивидуума окажутся желательными для нормальной рабо­ты его холистической функции без нарушения процесса ин­дивидуального развития, душевного и телесного здоровья. Хотя эта программа и выглядит простой, она выпадает из поля зрения человечества на данном этапе развития нашей циви­лизации. В настоящее время индивиду не остается ничего другого, как избегать множества идентификаций, которые на­верняка приведут к ослаблению целостности личности — что должно выражаться во внутренних конфликтах, расколах лич­ности и всевозрастающем чувстве несчастности. Эти раско­лы, конфликты и несчастье отдельного индивида отражают на уровне микрокосма нынешнюю ситуацию во всем мире.

Шум недовольных в городе поднялся; Всех разом слышно, всяк советовать горазд. Одни — за мир, другим война милее; Врагов изгнать, друзей приветить тщатся...

Вергилий

Интуитивное знание функций 4J и ф, формирующих грани­цы, — огромное преимущество Гитлера. Его агрессия не на­ходит себе дентального выхода (плохие зубы — кушаю кашу) и проявляется в основном в криках и воплях. Когда он не получает того, что хочет, он становится раздражительным, сперва хнычет, затем кричит и вопит во все горло до тех пор, пока все окружающие не начинают паниковать и делать все, чтобы угомонить плаксу (нехорошо обижать невинного ре­бенка, а Гитлер всегда изображал из себя невинность). За­тем, он понимает, что чем больше последователей ему удас­тся привлечь, тем большая агрессия может быть использо­вана; чем сильнее агрессия, приложенная им, тем крепче ста­новятся внутригрупповые связи. Он находит объединяющий символ в свастике1, лозунге «Один народ, одна страна, один вождь» как идеологической формуле, привлекавшей многие классы немецкого общества. В конце концов он предос­тавляет эмоциональную пищу для германского тщеславия: идею «расы господ».

Наряду с применением <fl Гитлер занимался изучени­ем действия ф. Понимая важность целостностей и того, что сила — в единстве, он намеревается уничтожить каждую мощную враждебную организацию, будь то промышленный совет, профсоюз или Церковь. Он раскалывает скорлупу и отбрасывает прочь не могущий быть переваренным матери­ал, проглатывает членов распущенных организаций и асси­милирует их капиталы. «Одну за другой» он устраняет сна­чала внутригосударственные, а затем внегосударственные организации и сами государства. Он применяет оральную технику также и в стратегии. Он вгрызается в стан враж­дебных армий резцами массированных бомбардировок и растирает их в порошок молярами своих танков. Если рез­цы, передовые отряды, притупились, если моляры бомбарди­ровок действуют недостаточно успешно для того, чтобы пе­ремолоть врага в кашу, тогда он пропал. Все, что он спосо­бен предпринять — это вцепиться зубами, не давая проходу.

Существенная задача его метода состоит в раскалыва­нии целого — например, нации — при помощи пятой колон­ны. Идея заключается в том, чтобы, с одной стороны, объе­динить всех членов пятой колонны в единый крепкий кулак, подогревая их общее недовольство и ненависть, делая упорна внутригрупповых отношениях между ними и выставляя себя единственным спасителем. С другой стороны, он по­буждает их учиться разрушать, что, в свою очередь, усилива­ет сплоченность пятой колонны. Чем больше орального не­доразвития (например, недостаток умения рассуждать само­му или зависимость от церкви и государства) он находит, тем проще оказывается найти подходящих людей, которые бы в него «верили».

Преимущество Гитлера состоит единственно в созна­тельной эксплуатации феномена границ Эго. Границы, конеч­но же, образуются повсеместно и варьируют от трещины, ко­торая, особенно во время избирательной кампании, раскалы­вает американское общество, до личностей с расщеплен­ным сознанием.

Если футбольная команда не направляет свою агрессию в соревновательное русло, а других привлекательных сторон для объединения ее членов не имеется, команда либо раз­валится, либо, на худой конец, распадется на части. Люди с определенным взаимным сходством стянутся вместе и об­разуют клики. Они начнут мучить друг друга, спорить по ме­лочам, и в итоге, если не представится возможности восста­новить общность за пределами границы, они передерутся. Результатом окажется раскол или даже разобщение.

В случае разобщения враждебность исчезнет, но лишь при том условии, что прекратятся всякие контакты. Границы с их Tf/ф-функциями возникают только там, где еще сохра­нился хоть какой-то контакт.

Когда имеется раскол и контакт одновременно, всегда бу­дет задействована одна из функций границы: либо в виде неприкрытой или тайной враждебности, либо в качестве по­давленного стремления к воссоединению посредством иден­тификации, как скрытое дружелюбие или любовь. Зона кон­такта в данных случаях совпадает с зоной конфликта. «Для ссоры необходимы двое».

Раскол между индивидом и обществом представлен слу­чаем помещенного в тюрьму преступника, чья изоляция обре­ла материализованную форму тюремной решетки. Друже­ственное отношение с каждой стороны (помилование и рас­каяние соответственно) может устранить разобщение и вос­становить контакт. Но феномен контакта не перманентен; он основывается на переживании воссоединения и будет заменен конфлюэнцией, как только бывший «преступник» снова окажется признанным членом общества.

В случае преступника раскол освящен обществом, но и отдельный индивид способен к редуцированию такого рода расколов. Жажда одиночества устанавливает границу в ка­честве переходной фазы, тогда как мизантропия или гене­рализованная идея преследования ведут к более устойчи­вой изоляции. Политическое убеждение, отличное от мнения большинства, способно создать новую партию; новая вера создаст новую секту.

С тем чтобы избежать конфликтов, остаться в среде об­щества или другого целостного образования, индивид оттор­гает те части своей личности, которые способны привести к конфликтам с окружением. Уклонение от внешних конфлик­тов приводит, однако, к образованию внутренних. Недаром психоанализ снова и снова подчеркивает этот факт.

Ребенку ужасно хочется иметь определенную игрушку. Он не получает ее, но знает, что ее можно купить за деньги, лежащие в папином кармане. Он знает, что если он возьмет эти деньги, то это повлечет за собой серьезный конфликт с отцом, который говорит, что красть грешно и что за это нака­зывают. Идентифицировав себя с авторитетным высказыва­нием отца, он должен отвергнуть, подавить свое желание. Ему придется уничтожить его либо с помощью изъявления покорности и плача, либо отбрасыванием его за пределы Эго, подавляя или проецируя его. Подавление достигается посредством ретрофлексирования агрессии, которая была первоначально направлена против фрустрирующего отца, а теперь направляется против своего собственного желания. Проекция с помощью другого и более сложного процесса восстанавливает гармонию между ним и отцом, однако за счет разрушения гармонии внутри себя самого.

Целостность требует внутреннего спокойствия. Внутрен­ний конфликт противоречит самой сущности холизма. Фрейд однажды сказал, что внутриличностныи конфликт напоминает ссору двух слуг, спорящих весь день напролет: сколько каж­дому из них следует работать? Если раскол существует внут­ри личности (например, между совестью и инстинктами), Эго может либо оказаться враждебным по отношению к инстинк­там и одобрять совесть (торможение), либо наоборот (вызы­вающее поведение).

На примере убийства показано, как одно и то же дей­ствие  может  вызывать  различные  реакции,   оценки  и даже

конфликты и как разнообразные реакции зависят от вида идентификации.

(1) Некто застрелил своего соседа. Общество или тот, кто его представляет, государственный обвинитель, который идентифицирует себя с жертвой, называет это убийством и требует наказания. (2) Некто застрелил своего противника на войне. Общество идентифицирует себя с солдатом, жертва на этот раз оказывается за границами идентификации. Сол­дат может быть представлен к награде. (3) То же самое, что и (1), но здесь судья, узнав, что наш «убийца» был глубоко ос­корблен соседом, может начать симпатизировать обвиняемо­му. Вследствие идентификации с убийцей и убитым одно­временно судья оказывается в ситуации конфликта вокруг вины обвиняемого. (4) То же, что и (2), но Супер-Эго солдата придерживается догмы о том, что убийство — это основной грех. В результате идентификации он также будет находить­ся в ситуации конфликта с требованиями своей страны и своей совести.

В (3) судья говорит: «Я осуждаю вас» и «Я не осуждаю вас». В (4) солдат чувствует: «Я должен убить» и «Я не дол­жен убивать». Такого рода двойные идентификации непере­носимы для организма. Требуется принять решение. От од­ной из идентификаций следует отказаться. По сути, лишь че­рез понимание возможности отказа от идентификаций как от нежелательных и опасных и их отторжения мы можем ухва­тить верное значение Эго и его развития в качестве цензора или селекционера.

Идентификация с потребностями организма исходно не требует затраты усилий, а отвержение требует. Чем теснее связано желание с организмическими нуждами, тем тяжелее проходит отвержение, когда этого требует социальная обста­новка. Большинство из нас почувствовало, как трудно быва­ет отогнать от себя нездоровое любопытство, возникающее при рассматривании уродов. Несмотря на все попытки отве­сти взгляд, снова и снова обнаруживаешь, что смотришь туда, куда не надо. Если почти невозможно уже отказаться от та­кого нездорового любопытства или неприятной привычки вроде тика или заикания, насколько труднее окажется про­цесс отвержения действительно мощного импульса. «Прекра­тишь ли ты, если я дам тебе конфетку?»

Ранее я упоминал, что в функции идентификации заклю­чено ядро «свободной воли», которая возникает в действи­тельности,   как только  в результате процесса переобусловливания мы заменяем «хорошее» и «плохое» на «идентифи­кацию» и «отчуждение» соответственно. Идентифицировав себя с определенными методами, мы называем их «правиль­ными» и отторгаем другие, называя их «неправильными». Данное «чувство» правильности и неправильности зачастую обманчиво, поскольку знакомое и привычное воспринимает­ся как правильное, а странное и непривычное — как непра­вильное. Ф.М.Александер провел блестящее исследование тех трудностей, с которыми сталкиваешься в процессе пе­рестройки.

Подобное принятие знакомого отношения за «правиль­ное» ежедневно встречается при анализе. Многие аналитики рассматривают это как недостаточное проникновение паци­ента в суть своей болезни. Такой упрек совершенно необос­нован. Биологически верное отношение может подвергнуть­ся отчуждению до такой степени, что пациент окажется более неспособен увидеть в нем нечто природное. Его сопротивле­ние есть идентификация с определенными идеологическими требованиями, которые он воспринимает не как подвержен­ную изменениям идентификацию, а как непреложно «правиль­ные» взгляды.

Анализ симптома может высветить значение отказа и по­казать, как необходима мобилизация функций Эго для вос­становления здорового функционирования личности в целом. Миссис А. страдает от головной боли после того как подруга оскорбила ее. Она не сознает, что головную боль создает себе сама, и не желает принимать за это ответственность; она скорее станет сваливать вину на свой организм, склон­ность к головным болям или на невнимательную подругу. Психоанализ также освобождает ее от ответственности, на­ходя причину в преобразованной энергии либидо. Если бы она приняла больше ответственности за головную боль (и меньше аспирина) и знала бы точно, что сама виновата в ее возникновении, она могла бы решить больше не допускать подобной ситуации.

Она говорит, что после того, как подруга оскорбила ее, ей хотелось плакать, но она не проронила ни единой сле­зинки. Похоже, что плач преобразовался в головную боль. Но поскольку я не могу представить себе, каким образом по­давленное либидо могло превратиться в головную боль, то я не могу принять такого превращения. Всякий трюк фокусни­ка может получить рациональное объяснение. Идентифици­ровав себя с достоинством и гордостью, она оказалась неспособна идентифицировать себя с биологической потреб­ностью искать облегчения в плаче, поэтому она напрягла мышцы глаз и горла, чтобы остановить слезы. Сильное мы­шечное напряжение приводит к боли; сжатие черепных мус­кулов чревато головной болью. Любой может убедиться в таком «продуцировании боли», изо всей силы сжав кулак.

Вернемся к пациенту: без растворения Эго-конгломера-ции (в данном случае, постоянных сокращений мышц) она не сможет поддаться порыву поплакать и овладеть адекватны­ми функциями Эго, т.е. идентификациями с актуальными по­требностями. Ее головная боль сигнализирует о незавер­шенной ситуации; она не в состоянии завершить это, изба­виться от чувства обиды, поскольку совершенно не распо­ложена вести себя свободно.

В этом ей содействует ее сенсомоторная система.