БАХТИН Михаил Михайлович

(5(17).П. 1895, Орел - 7.3.1975, Москва) - философ, литературовед, эстетик, лингвист, культуролог. Учился в Новороссийском (Одесском) ун-те, окончил историко-филологический ф-т Петроградского ун-та. Международную известность и признание ему принесли прежде всего его фундаментальные труды о Достоевском и Ф. Рабле. В 30-е гг. подвергался преследованиям, был в ссылке, в течение 30 лет не имел возможности издавать свои работы. По этой причине три книги, написанные им (или в значительной части им), и несколько статей были опубликованы под именами друзей и сотрудников. В частности, две работы: "Фрейдизм: Критический очерк" (1927) и "Марксизм и философия языка" (1929, 1930) - вышли в свет под именем В. Н. Волошинова, а кн. "Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику" (1928) - под именем П. Н. Медведева. В творческой биографии Б. условно можно выделить три периода. Первый приходился на 20-е гг. и отмечен преобладанием философской проблематики. Второй длился с кон. 20-х до сер. 30-х гг. и отличался наибольшей широтой научных интересов. В этот период Б. издал один из главных и наиболее известных своих трудов - "Проблемы творчества Достоевского" (1929); последующие издания вышли под названием "Проблемы поэтики Достоевского". Здесь раскрывается сущность совершенного великим писателем эстетического переворота - создание полифонического, диалогического романа. В одной из трех упомянутых книг, подписанных друзьями Б., философская тема проецируется на проблематику языка, рассматриваемого через призму социологии и в полемике со сторонниками структурной лингвистики. Б. разрабатывает то, что сегодня именуют социолингвистикой, уделяя основное внимание прагматике языка. В др. книге критически анализируется концепция 3. Фрейда. Содержание третьей книги составляет полемика с представителями формальной школы (Якобсон, В. Б. Шкловский и др.), к-рым Б. противопоставляет социологическое и культурологическое понимание поэтики и поэтического языка. Третий период творчества Б. начинается с сер. 30-х гг. Здесь в центре его внимания - вопросы истории и теории литературы. Б. создает лишь отчасти сохранившуюся работу о Гёте, а также второй главный свой труд - "Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса" (1965, написана в 1940), где, помимо литературоведения, значительное место занимает культурология, в частности исследование народных праздников, карнавала, смеха в истории культуры и т. д. В последний год своей жизни Б. издает кн. "Вопросы литературы и эстетики" (1975), включив в нее исследования 30-х гг. Уже после его смерти опубликована "Эстетика словесного творчества" (1979), куда вошли работы первого и третьего периодов, а также "Литературно-критические статьи" (1986). В этих работах представлена методология литературоведения и гуманитарных наук. Концепция Б. в той или иной мере пересекается с феноменологией, экзистенциализмом, марксизмом, неокантианством, христианством и др. течениями. Феноменология и экзистенциализм вызывают у него интерес своим пристальным вниманием к человеку. Из марксизма он берет принцип историзма, но скептически смотрит на диалектику, полагая, что она вышла из диалога, чтобы вновь вернуться в него на более высоком уровне как диалог личностей. Диалогизм при этом выступает одновременно как метод, концепция мира и художественный стиль. В неокантианстве Б. привлекает деление наук на науки о природе и науки о культуре, однако он избегает их жесткого противопоставления. Христианские (православные) мотивы в исследованиях Б. проявляются в связи с темой любви к др., обращением к образу Христа как воплощению истины и абсолютных ценностей. Вместе с тем Б. довольно редко делал прямые ссылки на религию, оставаясь на позициях совр. науки и философии, но не впадая в крайности сциентизма. Наибольшее влияние на него оказал Достоевский, с к-рым его соединило глубокое духовное родство. В целом концепция Б. может быть определена как своеобразная герменевтика, принимающая форму диалогизма или философии человека, к-рый ведет нескончаемый диалог с др. людьми и самим собой. Вне речевого текста и контекста человек для Б. не существует. Он отмечает, что главный пафос всего творчества Достоевского - борьба с овеществлением человека, всех человеческих отношений и ценностей в мире. Для Б. человек также выступает как неповторимая индивидуальность и личность, как субъект, обладающий сознанием, мировоззрением и волей, к-рый мыслит, познает, действует и совершает поступки, неся полную ответственность за все содеянное. Однако Б. не наделяет человека самодостаточным бытием, отвергает индивидуализм и субъективизм. Вслед за Достоевским он "противостоит культуре принципиального и безысходного одиночества". "Субъективизации" он противопоставляет "персонализацию", считая, что первая ограничивается одним только "я", тогда как вторая рассматривает "я" в отношениях с др. личностями, в связях между "я" и "другой", "я" и "ты". В основе человеческого лежит межчеловеческое, интерсубъективное, т. е. социальное. Необходимость взаимосвязи человеческих существ обнаруживается в простом акте восприятия одного человека др. Будучи единством двух аспектов - внутреннего и внешнего, души и тела, - сам себе я дан только внутренне и не могу увидеть самого себя извне. Для этого мне нужно либо зеркало, либо взгляд др. человека, его "кругозор" или "избыток видения", к-рый завершает, восполняет меня до целого. Два человеческих существа составляют минимум жизни и бытия. Быть для человека - значит общаться, быть для др. и через него - для себя. Говоря о социальности, Б. имеет в виду не экономическую ("вещную") или политическую социальность, но духовную - нравственную, эстетическую, философскую и религиозную, в рамках к-рой происходит приобщение к высшим ценностям и отношения людей становятся узами братства. При разработке методологии гуманитарных наук Б. выступает против позитивистского сциентизма, к-рый рада естественно-научной строгости и точности готов "умертвить" все живое, пожертвовать "человеком в человеке", превращая его из субъекта в обычный объект. Он, в частности, упрекает структурную лингвистику в том, что она ограничивается изучением грамматической структуры высказывания, абстрагируясь от говорящего человека. В то же время Б. не считает обоснованным жесткое противопоставление естественных и гуманитарных наук. И те и др. используют обе формы познания - объяснение и понимание, однако для первых главным выступает объяснение, а для вторых - понимание. Своеобразие гуманитарного знания обусловлено двойственной природой человека, являющегося одновременно субъектом и объектом, воплощающего в себе единство свободы и необходимости. Как живое социальное существо человек включен в необходимые связи, и его поведение входит в компетенцию научного анализа и объяснения, опирающихся на социологические, психологические и биологические законы, подчиняющиеся требованиям строгости и точности. Когда же дело касается смысла и свободы, носителем к-рых является человек, выступающий уже как субъект, то здесь познание направлено на индивидуальное, его предметом является "выразительное и говорящее", а его критерием будет не точность, но глубина проникновения. Методом познания здесь становятся истолкование и понимание, принимающие форму диалога личностей. Именно такой путь ведет к постижению человека и выражаемого им смысла, к-рый выступает как "элемент свободы, пронизавший необходимость". В этом плане литературоведение сближается с самой литературой, какой она предстает в творчестве Достоевского. Анализируя последнее, Б. открывает в нем совершенно новый тип романа - диалогический и полифонический. Здесь автор перестает занимать внешнее положение по отношению к персонажам (вненаходимость) и вступает с ними в равноправный диалог. "Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов" - в этом видит Б. главную особенность романов Достоевского. Позже он вносит уточнения в свою концепцию, заметно усиливая значение автора, возвращает ему нек-рые прежние преимущества и превосходство над героем, восстанавливает имевшую между ними иерархию. Он считает, что автор должен сохранить свою позицию вненаходимости и связанный с ней избыток видения и понимания, подчеркивая, однако, их диалогический характер. Он также отмечает, что автор не может стать одним из образов романа, ибо является "природой творящей", а не "природой сотворенной". Говоря об эстетических взглядах Б., нельзя не упомянуть о его отношении к формальной школе. Внешне здесь имеется определенное сходство: общий интерес к языку, совпадающая терминология (форма, конструкция, система), связь с эстетикой романтизма, однако на этом основании Б. нельзя относить к формальной школе. Формалисты стремились выделить некую "поэтичность" и "литературность" в чистом виде, как совокупность нек-рых общих и трансисторических формальных черт и приемов. Б. же считает, что вне связи с культурой и ее историей литература не существует. Он рассматривает литературное произв. как сложное единство материала, формы и смысла, где осн. организующим элементом выступает ценностно-смысловой аспект, архитектоника произв. В структурно-семиотических исследованиях, являющихся продолжением и развитием идей формальной школы, он положительно оценивает те работы, авторы к-рых стремятся понять литературу в "дифференцированном единстве всей культуры эпохи". Критикуя формальную школу, не находящую достойного места для человека, Б. не менее критически смотрит на тенденцию, к-рая берет за точку отсчета изолированного индивида (в русле формулы "стиль - это человек"), ибо для понимания стиля ему нужно по меньшей мере два человека, а в пределе - все культурное поле, возникающее из интерсубъективных отношений людей. Он против любых крайностей, к-рые ведут или к догматизму, или к релятивизму, к-рые "одинаково исключают всякий подлинный диалог, делая его либо ненужным (релятивизм), либо невозможным (догматизм)".