AFTER-POSTMODERNISM

AFTER-POSTMODERNISM

AFTER-POSTMODERNISM
современная (поздняя) версия развития постмодернистской философии—в отличие от постмодернистской классики деконструктивизма (см. ПОСТМОДЕРНИСТСКАЯ ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ, ПУСТОЙ ЗНАК, ДЕКОНСТРУКЦИЯ, ОЗНАЧИВАНИЕ, СМЕРТЬ СУБЪЕКТА, НОМАДОЛОГИЯ). В своем оформлении во многом стимулирован таким феноменом современной культуры постмодерна, как ‘кризис идентификации’, и содержательно разворачивается как генерирование программ преодоления последнего (см. ВОСКРЕШЕНИЕ СУБЪЕКТА). В этом контексте может быть выделено два фундаментальных вектора трансформации парадигмальных установок постмодернизма на современном этапе его развития: 1) вектор программного неоклассицизма, т.е. ‘культурного классицизма в постмодернистском пространстве’ (М.Готдингер), предполагающий существенное смягчение критики референциальной концепции знака (см. ПУСТОЙ ЗНАК) и отказ от радикальной элиминации феномена означаемого в качестве детерминанты текстовой семантики (см. ОЗНАЧИВАНИЕ}; указанная установка инспирирует формулировку такой задачи, как ‘реанимация значения’ (Дж.Уард) или ‘возврат утраченных значений’ — как в денотативном, так и в аксиологическом смыслах этого слова (М.Готдинер), что приводит к оформлению (восстановлению) соответствующих проблемных полей в рамках постмодернистского типа философствования (проблемы денотации и референции, условия возможности стабильной языковой семантики, проблема понимания как реконструкции исходного смысла текста и т.п.); 2) коммуникационный вектор, смещающий акцент с текстологической реальности на реальность коммуникативную и центрирующийся, в связи с этим, вокруг понятия Другого. Современная культура обозначается Бодрийяром как культура ‘экстаза коммуникации’ (показателен в этом отношении аксиологический сдвиг философской традиции, зафиксированный в динамике названий фундаментальных для соответствующих периодов философской эволюции трудов: от ‘Бытия и времени’ Хайдеггера к ‘Бытию и Другому’ Левинаса). Если в классическом постмодернизме Другой интерпретировался как внешнее (социо-культурное) содержание структур бессознательного (что фактически было унаследовано от лакановской версии структурного психоанализа, где бессознательное было артикулировано как ‘голос Другого’), то А.-Р. задает концепту ‘Другой’ новую (коммуникационную) интерпретацию, в системе отсчета которой реальность языка перестает быть для постмодернизма самодовлеющей (см. Другой). В качестве водораздела между классическим постмодернизмом и современным может быть оценена концепция Апеля, — в частности, понимание им языка и языковых игр. Апель рассматривает язык не в контексте субъект-объектных процедур праксеологического или когнитивного порядка, но в контексте субъект-субъектных коммуникаций, которые в принципе не могут быть сведены к передаче сообщений. — Язык выступает в этом контексте не столько механизмом объективации информации или экспрессивным средством (что означало бы — соответственно — объективистскую или субъективистскую его акцентировку), сколько медиатором понимания в контексте языковых игр. Если трактовка последних Витгенштейном предполагала опору на взаимодействие между субъектом и текстом, а в понимании Хинтикки — на взаимодействие между ‘Я’ и реальностью как двумя игроками в игре, ставка в которой — истинность высказывания, — то Апель трактует языковую игру как субъект-объектное отношение, участники которого являют собой друг для друга текст — как вербальный, так и невербальный. Это задает особую артикуляцию понимания как взаимопонимания. Апелевская версия постмодернистской парадигмы смягчает примат лакановского ‘судьбоносного означающего’ над означаемым, восстанавливая в правах классическую для философской герменевтики и генетически восходящую к экзегетике презумпцию понимания как реконструкции имманентного смысла текста, выступающего у Апеля презентацией содержания коммуникативной программы игрового и коммуникативного партнера. Выступая в качестве текста, последняя не подлежит произвольному означиванию и, допуская определенный (обогащающий коммуникационную игру) плюрализм прочтения, тем не менее, предполагает аутентичную трансляцию семантики речевого поведения субъекта в сознание Другого, который вне этой реконструкции смысла не конституируется как коммуникационный партнер. — Ставкой в игре оказывается не истина объектного, но подлинность субъектного.

История философии. 2008.