ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ

ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ
(неоструктурализм) — направление, в которое в 1970-е гг. трансформировался структурализм. Настоящую верность структурализму сохранил только К. Леви-Строс. В 1980-е гг. П. сомкнулся с постмодернизмом, что существенно усложнило идентификацию. В Германии известен как неоструктурализм. Вариантом П. стал деконструктивизм, возникший из работ Ж. Дерриды и получивший широкое распространение в США (П. де Ман, Г. Блум, X. Миллер). Наряду с герменевтическим течением (Д. Baттитo), П. является основным направлением философии постмодернизма. Главными его представителями являются Деррида, М. Фуко, Ж.Ф. Лиoтap, Р. Барт, Ж. Делёз и др.
В отличие от структурализма П. принадлежит эпохе постмодерна, что в значительной степени предопределяет многие существенные его характеристики. Он выражает разочарование в классическом зап. рационализме, отвергает прежнюю веру в разум, науку и прогресс, выражает глубокое сомнение в возможности осуществления великих идеалов гуманизма. В нем нет модернистского футуризма, хотя и постмодернистский пассеизм не слишком бросается в глаза. Главное отличие П. от структурализма заключается в его отказе от понятий структуры и системы, от структуралистского универсализма, теорецизма и сциентизма. Он также ослабляет антисубъектную направленность структурализма, несколько реабилитирует историю и человека — если не как субъекта, то как индивида. Глубокая связь между П. и структурализмом состоит в том, что П. сохранил языково-знаковый взгляд на мир, а также практически осуществил намерение структурализма объединить научно-философский подход с искусством, рациональное с чувственным и иррациональным, ученого с художником.
В филос. плане П. противопоставляет себя прежде всего учению Г.В.Ф. Гегеля как высшей форме зап. рационализма и логоцентризма. Раньше Гегель считался «вершиной мысли», по отношению к которой все последующее воспринималось не более чем комментарий. П. нарушает эту традицию, выступая как открытое анти гегельянство. Практически все его представители в своих работах уделяют много места разъяснению своего отношения к Гегелею, его филос. системе, языку и понятийному аппарату. Деррида отвергает гегелевское «снятие», готов «четвертовать» гегелевскую диалектику, отождествляет гегелевскую «машину мышления» с «махинацией». Фуко пишет о том, что вся современная эпоха любыми путями «стремится избавиться от Гегеля». Делёз относит содержание одной из своих книг ко «всеобщему антигегельянству», отмечая, что такие понятия, как «различие» и «повторение», занимают в ней место гегелевского тождества, отрицания и противоречия. В ответ на гегелевское утверждение о том, что «истина — это целое», Лиотар призывает объявить «войну целому», видя в нем центральную гегелевскую категорию, считая, что «тотальность» («целостность») эпистемологического регистра легко переходит в «тоталитаризм» политического регистра. Он усматривает «трансцендентальную иллюзию» в гегелевском стремлении «обосновать добро и справедливость на истинном, а должное — на том, что есть».
Представители П. определяют философию Гегеля как философию системы, тождества, единства, бытия и смысла, присоединяя к ней марксизм и структурализм, а также философию языка, понимаемого в соссюровском смысле как закрытая система, хотя методологическую роль языка П. сохраняет и обращается к нему часто. Философию гегелевского типа П. именует также метафизикой присутствия, субъекта, сознания и гуманизма, противопоставляя ей философию различия, инаковости и множественности.
В своем сопротивлении гегелевскому наследию постструктуралисты опираются прежде всего на Ф. Ницше и М. Хайдеггера. Первый привлекает их тем, что он отверг системный способ мышления Гегеля, противопоставив ему мышление в форме небольших фрагментов, афоризмов и сентенций. Ницше выразил критическое отношение к категории бытия, понимаемого как «последний фундамент», добравшись до которого мысль будто бы приобретает прочную опору и достоверность. По мнению Ницше, такого бытия нет, есть лишь его интерпретации и толкования, которые бесконечны. Он также подверг сомнению существование истин, назвав их «неопровержимыми заблуждениями». Хайдеггер продолжил линию Ницше, сосредоточив внимание на критике разума, человека и гуманизма. Разум, по его мнению, став инструментальным и прагматическим, выродился в рассудок, «исчисляющее мышление», высшей формой и воплощением которого стала техника, не оставляющая места для гуманизма. На горизонте гуманизма, как полагает Хайдеггер, неизменно появляется варварство, в котором «множатся вызванные техникой пустыни».
П. в целом находится в русле идей Ницше и Хайдеггера. Главными его методологическими принципами выступают плюрализм и релятивизм, в соответствии с которыми предлагаемая П. картина мира лишена единства и целостности. Мир распадается на множество фрагментов, или островов, архипелага, между которыми нет сколько-нибудь устойчивых связей. У Ли-отара мир состоит из «фрагментов языковой материи».
Он утверждает, что мир является иррациональным, в нем царствует беспорядок, энтропия и хаос, и он не поддается рациональному объяснению и познанию. В противоположность гегелевскому способу мышления, который покоится на диалектике и преследует цель раскрыть сущность или смысл, дать объяснение или провести критический анализ, П. разрабатывает новый тип мышления, который нельзя назвать филос. и научным, понятийным, логическим и последовательным. Наряду с филос. измерением в нем большое значение имеют стиль, литературные и поэтические приемы, метафоры, многозначные и неопределенные слова, «неразрешимые» термины. Такой тип или способ мышления часто обозначается словом «письмо», которое ввел в оборот Барт, у него оно объединяет в себе критический анализ-эссе, литературное творчество и чтение-восприятие. Бартовская концепция письма у др. представителей П. расширяет поле компетенции. У Дерриды «письмо» сначала занимает ведущее положение, а затем выступает одной из форм «деконструкции», через которую он пропускает всю историю зап. философии, литературы и культуры в целом.
Во всех случаях письмо и деконструкция являются некой дестабилизирующей силой, способом разрушения или расшатывания устоявшихся норм и правил, взглядов и представлений, иерархий и субординаций, видов и жанров. Продуктом письма и деконструкции выступает дискурс, или текст, который существенно отличается от философского трактата, научной работы или литературного произведения. По своей внутренней организации текст представляет собой сетку, ткань, паутину, лабиринт, у которых нет начала и конца, нет к.-л. объединяющего центра или главного слова. Текст является открытым и незавершенным, для него характерны избыток, безмерность и бесконечность во всем. В его создании важное значение имеет игровое начало. Барт указывает на «игру письма против смысла». Деррида говорит об «игре текста против смысла». Лиотар размышляет о «языковых играх». Текст представляет собой множественность, разнородность, многомерность, полисемию и полифонию.
Вместе с отрицанием гегелевского абсолютного знания и сциентизма П. подвергает сомнению возможность достижения объективного знания, поскольку всякое знание опосредовано языком, зависит от культуры и власти. Он снимает имевшее место в структурализме противопоставление науки, знания и идеологии, находя между ними количественные, а не качественные различия, хотя наука обладает некоторыми преимуществами в деле познания действительности, те «истории», которые она составляет о мире, имеют такой же повествовательный характер, как и др. ненаучные «истории». Поэтому Лиотар называет научные теории прошлого «рассказами», а те из них, которые претендовали на универсальное значение — «метарассказами». Будучи основой высоких технологий, наука, по Лиотару, продолжает играть важную роль и в эпоху постмодерна, однако она не может претендовать на роль объединяющего начала в обществе, ибо в этом случае она будет еще одним «метарассказом» освобождения. Теме зависимости знания от власти особое внимание уделяет Фуко. Он усиливает известную идею Ницше о неотделимости «воли к власти» от «воли к знанию» и доводит ее до своеобразного «панкратизма», согласно которому власть определяет и пронизывает все социальное поле, «она производит реальное». При таком подходе определяющим и движущим фактором познания является не знание и истина, а власть, и отношения между знанием и властью выражает формула: «Власть устанавливает знание, которое в свою очередь выступает гарантом власти». Всякое знание есть конструкция или проекция чьих-то взглядов или интересов, а не отражение или обнаружение порядка вещей, каким он есть на самом деле. Деррида полагает, что прежняя противоположность истины и фикции стирается и «в сердцевине истины обнаруживается фикция».
Общество в П. предстает аморфным и атомизированным, лишенным внутренней структуры, единства и целостности, для его характеристики Лиотар использует метафоры облака и архипелага, между островами-сообществами которого имеются гл. обр. пространственные связи. Происходящие в обществе изменения не позволяют говорить о его развитии и тем более прогрессе. Что касается его истории, то традиционная ее форма, основывающаяся на деятельности того или иного субъекта, отвергается. В др. ее понимании она допускается. При этом история не является линейной, она не имеет направленности и цели, не преследует к.-л. результат, у нее нет хронологии и будущего. Она представляет собой стихийный процесс сдвигов, смещений, переходов, пульсаций и взрывов. История приобретает характер лабиринта. Источником изменений и движения выступает не противоречие, а различие и повторение.
Значительное место в П. занимает тема кризиса социального статуса интеллигенции. В эпоху модерна интеллигенция, будучи немногочисленной, играла в обществе огромную роль. Она состояла из выдающихся личностей, которые были настоящими властителями дум. Благодаря им интеллигенция занимала ведущее положение в идеологии, политике, образовании, культуре и искусстве. С приходом постмодерна ситуация резко изменилась. Прежняя интеллигенция уступила свое место интеллектуалам, число которых значительно возросло, однако их роль в обществе заметно уменьшилась. Постмодерные интеллектуалы уже не претендуют на роль властителей дум, довольствуясь исполнением более скромных функций. Барт с иронией отмечает, что интеллектуалы стали «ненужными отходами общества». По мнению Лиотара, Сартр был последним «большим интеллектуалом», верившим в некое «справедливое дело», за которое стоит бороться. Сегодня для подобных иллюзий не осталось никаких оснований. Новый образ интеллектуала рисует Фуко, полностью принимающий происходящие изменения в социальном статусе интеллектуалов. Он выступает против прежнего «универсального интеллектуала», который размышляет о судьбах мира, пророчествует, составляет законы, оценивает и осуждает, заседает в суде над историей. Фуко предлагает тип «специфического интеллектуала», роль которого заключается не в том, чтобы говорить др. людям, что они должны делать. Интеллектуалом является конкретный человек, который никого ничему не учит, никому не читает мораль, а просто лечит больного, занимается исследованиями, пишет книгу или сочиняет музыку. Он погружен в настоящее и не думает о будущем.
Социально-политические и идеологические позиции П. являются двойственными и неопределенными. Он не приемлет коллективное или групповое участие в реальных событиях, как и ангажированность сартровского типа. В то же время его позиции нельзя назвать асоциальными или нейтральными. Преобладающими в них являются характерные для левых мотивы анархизма и индивидуализма, к которым примешиваются мотивы пессимизма и ностальгии от правых. П. считает необходимым быть на стороне жертв системы, «выпавших из гнезда», всех тех, кто входит в категорию маргинальности: безумные, заключенные, бездомные, «проклятые поэты». В этом смысле философия различия выступает как философия инакомыслия, диссидентства, сопротивления системе. Деррида в связи с этим рассуждает об этике и долге инакомыслия, который состоит не в том, чтобы говорить за других, но чтобы предоставлять свой голос другим. Делёз размышляет о стремлении открывать доступ к письму тем, кто всегда был его лишен. Лиотар считает возможным и необходимым способствовать максимальному утверждению справедливости в отношении тех, кто оказался проигравшим и побежденным.
П. размывает границы между философией, литературой и литературной критикой, усиливая тенденцию к эстетизации философии и ставя до некоторой степени под сомнение само ее существование. Тему смерти философии затрагивает Фуко. Делёз предпочитает говорить скорее о мышлении различия, чем о философии. То же самое делает Деррида, рассматривая философию как «обходной путь к литературе». Некоторые его работы действительно выглядят как литературные вариации на филос. темы. Творчеству Барта, Фуко и Дерриды присущ ярко выраженный стиль, в силу чего их иногда называют писателями. В целом П. представляет собой кризисное состояние философии переходной эпохи постмодерна.

Философия: Энциклопедический словарь. — М.: Гардарики. Под редакцией А.А. Ивина. 2004.

ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ
    ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ — общее название для ряда подходов в социально-гуманитарном и философском познании последней трети 20 в. Подобно структурализму — явление междисциплинарное и международное. Нашел свое выражение в литературоведении, философии, социологии, истории, искусствоведении. Распространен га. о. во Франции и США, в Германии иногда носит название “неоструктурализм”.
    Сам интерес к такому называнию или обозначению (структурализм или постструктурализм) идет не изнутри, а извне, это внешние ярлыки явлений, а не самохарактеристики. При этом отношение постструкгурализма к структурализму понимается по-разному: как выявление скрытого в структурализме; как следствие внутреннего изменения в структурализме; как его “вторая волна” (решение нерешенных задач). Постструктурализм — безусловная реакция на структурализм (в области, которая не является ни наукой, ни философией, но строится на скрещении форм и жанров). Социальным символом наступления постструктурализма стал революционный кризис 1968 во Франции: он свидетельствовал об изменении духовного климата и социальной чувствительности. К тому же переход от структурализма к постструкгурализму был феноменом в параде интеллектуальных мод, которые, как правило, во Франции создаются, а в др. странах (в России или США) перенимаются. В результате структуралистские программы и методики сохранили свое научное значение и достаточно широкую сферу применимости, но покинули область социального резонанса. Постструктурализм не стремится объективно выяснить состояние дел, независимое от субъекта или читателя: главное для него — раскрепощение желаний и поиск удовольствия в любом жизненном акте — при всем признании отсроченности, отстраненности любого предмета человеческих вожделений или даже вообще невозможности “реального” наслаждения чем бы то ни было.
    Конкретные возможности постструкгурализма были заданы теми способами, которыми можно было помыслить “изнанку” структуры. Соответственно постструктурализм акцентирует, напр., не оппозицию синхронии и диахронии, а некую недифференцированность длительности-становления; не оппозицию вариативного и инвариантного, а самодостаточность события. Изнанками структуры может быть что угодно в зависимости от того, что именно в структуре подвергается отрицанию, на месте безличной логики — эмоции и аффекты (“интенсивности”); на месте порядка — случайность; на месте целостности — фрагментарность; на месте слаженного ансамбля — нечто разнородное и взаимоприлаживанию не поддающееся. Из структуры можно выпасть в после-структуру (“магму”) и в до-струкгуру (набор несвязанных атомов), в социально-политическое пространство игр власти (Фуко) и в полное отрицание социальности как фикции, как условной записи средствами массовой коммуникации на теле каждого конкретного индивида (Бодрийар). При этом сам дух противоречия первенствует над любой субстанцией или материалом: если видеть структуру как органическое единство — то ей можно противопоставить механизмы (“желающие машины” из “Анти-Эдипа” Делеза и Гваттари), а если, скажем, “конструкцию” — то, напротив, ботанические “ризомы” или биологические потоки всевозможных субстанций (сперма, кровь), так что машинное и органическое здесь не исключают друг друга.
    Почти каждая возможность структурной изнаночности была кем-то и запрошена и как-то образно реализована. Конечно, эти заполняющие субстанции неоднородны. К одному полюсу стягивались объединяющие “метафизики желаний” (пульсации, интенсивности, энергии); к другому — плюрализованные различия (сингулярности, партикулярности). Творчество Делеза (с Гваттари), Лиотара, Бодрийара, Касториадиса давало интересные скрещения — политэкономии, социологии, антропологии, психоанализа. Каждый раз это не были прививки новой терминологии на четко вычленимое понятийное тело, но дальнейший этап размывания концепций, установок, подходов, дававший подчас яркие, неожиданные, сочетания.
    Задним числом у всех французских представителей структурализма были обнаружены идеи, характерные потом и для постструктурализма. Так, Фуко в 1970-х гг. исследует механизмы власти и нормирующие практики, порождающие знание. Барт уже в “S/Z” доходит до такой виртуозной фрагментаризации своего литературного объекта, что все прошлые семиотические программы отходят в туманное прошлое. Лакан и вовсе изначально отрывал означающее от означаемого, и даже дляЛеви-Стросса свободное, избыточное, не подлежащее системному упорядочению означающее выступало как условие всякого означения. Общее в постструктурализме, независимо от его конкретных версий и вариантов, одно: эмоция сомнения, критика субъекта, присутствия (наличия), представления, элементы релятивизма и скептицизма. Концептуально-символическим актом, учреждающим постструктурализм, стало изъятие структуралистского “различия” из системы противопоставлений, придающей ему смысловую нагрузку, и абсолютизация различия как такового. “Тексты”, “дискурсы” и “стили письма” стали важны отныне не своей системной связностью, а, наоборот, своей отрезочностью, вычлененностью, принципиальной необобщаемостью. Ни структуры, ни даже “эпистемы” в постструктурализме невозможны. Абсолютизация “различия” позволяет назвать все в постструктурализме в том или ином смысле интертекстуальным — цитатным, аллюзивным, перекликающимся через голову эпох и веков (этот термин Кристевой, вдохновленный Бахтиным, отмечает лишь одну разновидность текстовых пересечений). Разумеется, вовсе не любая “интертекстуальность” интересует постструктуралиста: напр., пересечение естественнонаучных текстов с юридическими никого особенно не вдохновит.
    Привилегированным местом интертекстуальных взаимодействий становится пересечение литературных (а также литературоведческих) текстов с философскими. Тяготение к такому скрещению было взаимным. Споры о конце философии и о новой философии, широкая область экспериментов — все это размывало прежние жанровые критерии философского рассуждения, обостряло вопрос о том, что есть философия. Что же касается литературы (литературоведения), те она всегда была областью гуманитарного знания, наиболее свободной в своих экспериментах с формой, жанром, стилем. Смычкой между ними было внимание к языку, письму, графике и проч. В США эти процессы, связанные с рецепцией Деррида, протекали достаточно бурно, и в результате литературоведение, которое некогда заимствовало приемы лингво-семиотических исследований, само стало экспортером “теорий” для др. областей знания — для той же философии, а при еще большем расширении — и для естественных наук (переосмысление философии науки в творчестве Р. Рорти). Линия соприкосновения между философией и литературой (литературоведением) — письмо, стиль, риторика, лингвистическая проблематика в широком до размытости смысле слова. Если в языке поставить на первый план не его логическое категориальное содержание, а его метафорическую способность, то непременно возникнет обширное поле всевозможных культурных сближений между самыми разными областями. Но это не будет междисциплинарное единство. Если структуралистская “археология знания” выстраивала, напр., свои “дискурсивные формации” с тем, чтобы, соотнеся различные способы данности культурных фактов, задать относительно однородную область научного изучения, то постструкгуралистская интертекстуальность начисто лишена “выравнивающего”, “упорядочивающего” взгляда. Постструктуралист достает свои навыки и умения из кладовой интертекстуальных ассоциаций, как мастер-“самоделкин” (леви-строссовский бриколер) — по случаю и без явного умысла. Среди них может быть и псевдонародная этимология, и изощренная авторская метафора, и контекстуальное созвучие. Установка на изобретательность и интересность в постструкгурализме практически подменяет собой исследовательский пафос. Ему в принципе не так уж важно, будут ли его жесты трактоваться как подрыв тоталитарной угрозы, несомой “большими повествованиями”, или, наоборот, как уход от насущных проблем в языковые игры.
    Вместе с “деконструкцией” и “постмодернизмом”, постструктурализм подчас выглядит как единый комплекс представлений, опирающийся на творчество таких мыслителей, как Лакан, Деррида, Фуко, Лиотар, Делез, Касториадис и др. В США термин “деконструкция” встречается чаще, чем во Франции (причем в различных разновидностях), и практически подменяет “постструктурализм”. Как известно, постмодернизм возникает в 1960-х гг. в архитектуре и приобретает философское значение с нач. 1980-х гг. годов в дискуссиях вокруг книга Лиотара “Состояние постмодерна” (1979). Постмодернизм чаще связывается с опытом современного искусства, а постструктурализм — с современной литературой и литературной критикой. Однако в России, напр., и художники, и писатели, и философы с равной готовностью именуют себя постмодернистами. В любом случае постструкгурализм существует в лоне методологического наследования структурализму и отталкивания от него, а постмодернизм — в более широком идеологическом контексте дискуссий, которые ведутся в политическо-экономической сфере (вокруг т. н. постиндустриального общества), в социальной сфере (вокруг отношения к современности или к “модерну”) и в эстетической сфере (вокруг модернистского искусства и литературы).
    Центром дискуссий о постструктурализме стали работы Ж. Деррида, сильно и ярко выразившего современную культурную ситуацию вторичности и комментаторства и стремящегося противостоять ей изощренностью аналитического искусства. Почти все тексты Деррида представляют собой “прочтения” тех или иных произведений западной философии разных эпох, литературные и художественные произведения. Ядро концепции Деррида — т. н. деконструкция. Это выявление в “сказанном” “несказанного”, прочтение текста прежней эпохи в контексте нашей эпохи и тем самым столкновение языковых наслоений различных культурных ситуаций, возведение тех или иных текстовых противоречий, конфликтов, неувязок к главным философским предпосылкам мысли Запада — и в этом последнем смысле любая деконструкция всегда так или иначе сводится кдеконструкции метафизики. Запрос надеконструкцию, по Деррида, обусловлен разрывом между денотативно-логическим языком понятий и риторико-метафорической подоплекой любых интеллектуальных процессов. Остатки логических смыслов, то, что просеивается через категориальную сетку как бессмысленное, может стать значимым в ином отношении и ином контексте. Закрепляясь в языковой ткани текста, эти элементы подспудно сопровождают логически “полновесные” смыслы — путают, перекраивают, одновременно и обедняют, и обогащают их. В процессе деконструкции риторические наслоения высвечиваются чаще всего на одних понятиях и не высвечиваются на других — т. о., деконструктивный анализ руководствуется “чутьем”, а не методом.
    Для постструкгурализма в целом антиномия серьезного (философия) и несерьезного (литература) нерелевантна. Адекватной позицией философа становится позиция “философахудожника” (Деррида о Ницше). Однако если философия трактуется как разновидность литературного письма, как “просто литература” (Лаку-Лабарт), это подтверждает взгляд на постструктурализм как “тотальный эстетизм”. Поздний Фуко обосновывал этику выбором “стиля жизни” или эстетикой. Проявлением общего эстетического поворота стала и деконструкгивистская методология, в которой вопрос о жизни и о мысли — это вопрос о стиле, о манере, о том, чтобы не быть, как все. Однако, как бы мы ни относились к этому феномену, важно помнить, что он не возникает по чьей-то прихоти, чьей-то (доброй или злой) воле. Эстетический поворот в современной культуре развитых стран Запада обусловлен целым рядом объективных обстоятельств, выводящих на первый план все многообразие новых способов пространственно-временного восприятия мира, опосредствованного разветвленной сетью массовых коммуникаций.
    Как и любые др. культурные явления, постструктурализм (и постмодернизм) несамодостаточен: его подходы и приемы возможны лишь на фоне других, более “нормальных”, более “рациональных” образований жизни, упорядоченной общественным разделением труда, институтами и рынками, в рамках которых разыгрывается любое отношение писателя и читателя, творца и потребителя. Постструкгурализм — это яркая реакция на ситуацию, в которой традиционные способы философствования лишаются жизненного смысла. Однако если бросить сейчас ретроспективный взгляд на то, что уже было в 20 в., мы увидим, что не только формализм и структурализм, но уже и сам постструктурализм исчерпал себя и, по сути, завершился; несмотря на все инерции восприятия и осмысления “конца” (пост-), уже начали складываться — при сохранении тонкой чувствительности к множественному и различному — новые культурные формы “иерархизации” и упорядочения.
    Лт.:Автономова Н. С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках. М„ 1977; Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М-, 1996; Он же. Постмодернизм: от истоков до конца столетия. M., 199S; Косите Г. К. Ролан Барт — семиолог, литературовед.— В кн.: Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989,1994; De Man P. Blindness and insight: Essays in the Rhetoric of Contemporary Criticism. N. Y, 1971 ; Structuralism and Sience. From Levi-Strauss to Derrida. J Sturrock (ed.). Oxf., 1979; CullerJ. On Deconstruction. Theory and Criticism after Structuralism. L. etc. 1983; DreyfusН. L„ RabincwP. Michel Foucault: Beyond Structuralism and Hermeneutics. Brighton, 1982; Franc M. Was ist Neostructuralismus? Fr./M., 1984; Norn's С. Against Relativism. Philosophy f Science, Deconstruction and Critical Theory., 1997. См. также лит. к ст. Структурализм, Постмодернизм, Ж. Деррида, Ж.-Ф. Лиотар, Ж. Делез, Р. Барт, Ж. Бодрийар.
    Н. С. Автономова

Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль. Под редакцией В. С. Стёпина. 2001.