“КРИТИКА ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА”

“КРИТИКА ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА”
    “КРИТИКА ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА” (Kritik der praktischen Vernunft. Riga, 1788) — главное морально-философское сочинение Канта. Отправляясь от понятия универсального нравственного закона {категорического императива}, впервые введенного в “Основоположении к метафизике нравов” (1785), Кант предлагает строго этическое обоснование умозрительных представлений, которые в заключительных разделах “Критики чистого разума” имели статус проблематических идей. Главное из них — представление о трансцендентальной свободе, или персональной свободе воли.
    Безусловность универсализируемых нравственных требований является неустранимой очевидностью морального сознания, сверхэмпирическим “фактом” чистого практического разума. Тот, кто не имеет этой очевидности, просто не принадлежит к числу нравственных существ. Но безусловность — это полная независимость от обстоятельств, “среды”, естественного хода вещей, а значит, абсолютная, изначальная свобода самоопределения и выбора. Бесполезно искать доказательства этого морально-практического убеждения, бесполезно и пытаться подорвать его (напр., ссылками на неосуществимость наших добрых намерений, о которой свидетельствует опыт). Вера в реальность персональной свободы представляет собой общую для всех нравственных людей логическую необходимость. В “Критике чистого разума” главная задача состояла в том, чтобы очертить всеобщее и необходимое знание; в “Критике практического разума” она заключается в выявлении всеобщей и необходимой веры в свободу. Субъект этой веры воспринимает (умопостигает) себя •как личность, изъятую из всякой природной (по Канту, это значит и социальной) детерминации. Он мысленно принадлежит тому запредельному, ноуменальному миру, где свободное волеизъявление выступает в качестве первоначала долгого ряда поступков и событий (“причинность посредством свободы”).
    Этот основной пафос “Критики практического разума” был хорошо расслышан современниками Канта (Ф. Шиллером, Ф. Шлейермахером, молодым И. Г. Фихте, юным Гегелем). Во “второй критике” Канта они видели морально-философский манифест свободы. В сер. 19 в. это понимание было еще раз акцентировано неокантианцами: у Канта, писал В. Виндельбанд, “свобода есть тот последний принцип, к которому приходит анализ нравственной жизни” (От Канта до Ницше. M., 1998,с.126).
    Через всю “Критику практического разума” проходит тема необходимой корреляции свободного волеизъявления и нравственной самодисциплины. Только вполне добровольное деяние может быть признано нравственным в строгом смысле Слова. И наоборот, только ориентация на законосообразное и общеобязательное сообщает человеческому поведению достоинство свободы. Никакой другой мотив его не обеспечивает.
    С предельной последовательностью данный тезис проводится в кантовской критике евдемонизма (“этики себялюбия”). Личное блаженство, счастье и благополучие — слишком проблематичные и зыбкие цели, чтобы служить основанием нравственности и свободы. Хотя стремление к ним можно признать от рождения свойственным каждому, они, по строгому счету, представляют собой лишь эмпирическую задачу, которая поставлена человеку его природой, но не имеет общезначимого рационального решения. Более того, человек, который всецело посвящает себя поискам личного счастья и благополучия (как если бы это было его долгом), неизбежно попадает во все большую зависимость от эмпирических обстоятельств (а это значит — и от властных инстанций, которые заведуют обстоятельствами). Аргументы, выдвинутые Кантом против евдемонизма, сохраняют свою критическую силу в отношении всех попыток утилитарного и прагматического обоснования морали вплоть до новейших, Глубинная оппозиция между эмансипирующим категорическим императивом и утилитарно-евдемонистическим расчетом находит экзотерическое выражение в резком противопоставлении долга и склонности. Оно проходит через весь текст “Критики практического разума” и превращает это сочинение в философскую декларацию ригоризма (кантовская этика в целом менее ригористична, чем данная “Критика”). Всякая примесь склонности, утверждает автор “Критики”, портит чистоту нравственного мотива. Более того, подлинно нравственным поступком может считаться только такой, который не просто легален (сообразен долгу), но морален (т. е. совершается из одного лишь уважения к закону долга). Модели моральности соответствует понятие автономии (самоцельности, самозаконности нравственного поступка) и формальная трактовка категорического императива как “закона законосообразности”.
    Вместе с тем важно отметить, что даже в крайних выражениях ригоризма и формализма этика Канта не делается антиевдемоннстической (аскетической) доктриной: “Различение принципа счастья и принципа нравственности не есть, однако, противопоставление их, и чистый практический разум не хочет, чтобы отказывались от притязаний на счастье; он только хочет, чтобы эти притязания не застили взор, коль скоро речь идет о долге” {Кант И. Соч. на нем. и рус. яз., т. 3,1997, с. 529). Стремление к счастью, поставленное под сомнение в аналитике нравственного сознания, вновь привлекается Кантом, когда дело доходит до теории добродетели и до разъяснения интегрального понятия всей его этики — понятия высшего блага. Под последним Кант разумеет моральный порядок, в основе которого лежит принцип заслуженного счастья. Такова конечная цель, к которой необходимо устремляется именно нравственно бескорыстная личность, отрешившаяся от мотивов себялюбия. Вселенский моральный порядок есть то, чего она не может не хотеть. Поскольку же порядок этот недостижим в границах природы, какой мы ее постигаем в опыте, нравственно развитый субъект не может мыслить себя иначе как вечно совершенствующимся членом сверхчувственного мира, устроенного благим и справедливым миродержцем. Бессмертие души и существование Бога осознаются им как условия возможности высшего блага. Это практические постулаты, которые этикотеология Канта добавляет к чисто этическому постулату свободы. “Критика чистого разума” очерчивала свободу воли, бессмертие души и существование Бога в качестве проблематических, регулятивных и трансцендентных идей. “Критика практического разума”, хотя и не доказывает их теоретически (вопреки мнению большинства русских религиозных философов Кант не предлагает никакого нового доказательства бытия Бога), но сообщает им достоинство ассерторических, конститутивных и имманентных убеждений.
    “Критика практического разума” открывается Предисловием, разъясняющим место этого произведения в общей структуре трансцендентально-критического учения. Далее следует Введение, трактующее понятие практического разума. Главная часть работы носит название “Учение чистого практического разума о началах”. Она разделена на две книги. Первая (“Аналитика чистого практического разума”) представляет собой феноменологию морального сознания, ориентированную на этическое обоснование свободы. Вторая (“Диалектика чистого практического разума”) реализует этикотеологическую программу Канта. Краткая вторая часть работы (“Учение о методе чистого практического разума”) имеет дидактический характер: Кант разъясняет здесь установки и приемы “истинного [морального] просвещения”. Заключение “Критики” развертывает знаменитый девиз Канта: “Звездное небо надо мной и моральный закон во мне”. “Звездное небо” (объект изумления) напоминает человеку о его тварном ничтожестве перед безбрежной, детерминистски равнодушной природой (“вселенной Паскаля”); “моральный закон” (объект уважения) возвышает его над природой и свидетельствует о персональной причастности к сверхчувственному миру.
    Социальный герой “Критики практического разума” — “простой, скромный гражданин, наделенный честностью характера”. Главная иллюстрация строго нравственного поступка — отказ от лжесвидетельства (даже под угрозой крайних бедствий и смерти).
    В общей структуре трансцендентально-практического учения “Критика практического разума” занимает положение “посредующего звена” между “Критикой чистого разума” и “Критикой способности суждения”. Однако действительный смысловой потенциал этого произведения куда более значителен: формалистическая акцентировка категорического императива открывает путь к принципиально новому осмыслению правового закона (статья “О поговорке...”, 1792, и первая часть “Метафизики нравов”, 1798); учение о постулатах чистого практического разума образует фундамент оригинальной философии религии (“Религия в пределах только разума”, 1795). Русский перевод Н. Смирнова (1879), H. M. Соколова (1897).
    Лит.: Скрипник А. П. Категорический императив И. Канта. М., 1973; Малыпер Р. К истории возникновения “Основоположения к метафизике нравов” и “Критики практического разума”. — В кн.: Кант И. Соч. на нем. и рус. яз., т. 3. M., 1997, с. 7—18; Соловьев Э. Ю. К истории русских переводов основных морально-философских сочинений Канта. — Там же, с. 19—35; Cohen H. Kants Begrundung der Ethik. B., 1910; Strange K. Die Ethik Kants. Zur Einfuhrung in die Kritik der praktischen Vernunft. Lpz., 1929; Paton H.J. The Categorical Imperative. A Study in Kant's Moral Philosophy. L., 1947; Bittner R., Cramer K. (Hrsg.) Materialien zu Kants “Kritik der praktischen Vernunft”. Fr./M., 1975. См. также лит. к ст. Кант.
    Э. Ю. Соловьев

Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль. Под редакцией В. С. Стёпина. 2001.