РАЦИОНАЛЬНОСТЬ

РАЦИОНАЛЬНОСТЬ
(от лат. ratio — разум) — разумность, характеристика знания с т.зр. его соответствия наиболее общим принципам мышления, разума. Поскольку совокупность таких принципов не является вполне ясной и не имеет отчетливой границы, понятию «Р.» свойственны и неясность, и неточность.
Понятие «Р.» имеет многовековую историю, но только со втор. пол. 19 в. оно стало приобретать устойчивое содержание и сделалось предметом острых споров. Во многом это было вызвано рассмотрением теоретического знания в его развитии, уяснением сложности и неоднозначности процедуры обоснования. Последняя никогда, в сущности, не завершается, и ни один ее результат, каким бы обоснованным он ни казался, нельзя назвать окончательным — он остается только гипотезой. Никаких абсолютно надежных и не пересматриваемых со временем оснований теоретического знания не существует; можно говорить только об относительной их надежности. В Р., в оценке знания с т.зр. общих требований разума, стали видеть своеобразную компенсацию ставшей очевидной ненадежности процедуры обоснования. Переосмысление «классической» проблемы обоснования и отказ от фундаментализма выдвинули на первый план проблему Р.
Поскольку мышление человека является разным не только в разные исторические эпохи, но и в разных областях его приложения, существенным является различие между двумя уровнями Р.: универсальной Р., охватывающей целую эпоху или культуру, и локальной Р., характеризующей особенности мышления в отдельных областях теоретизирования конкретной эпохи или культуры.
Универсальная Р., предполагает, в частности, соответствие требованиям логики и требованиям господствующего в конкретную эпоху стиля мышления.
Предписания логики составляют ядро Р. любой эпохи, и вместе с тем они не являются однозначными. Прежде всего, не существует единой логики, законы которой не вызывали бы разногласий и споров. Логика слагается из необозримого множества частных систем; «логик», претендующих на определение закона логики, в принципе бесконечно много. Известны классическое определение логического закона и логического следования, интуиционистское их определение, определение в паранепротиворечивой, в релевантной логике и т.д. Ни одно из этих определений не свободно от критики и от того, что можно назвать парадоксами логического следования. «Что имеется в виду, когда требуется соответствие логике?.. Ведь существует целый спектр формальных, полуформальных и неформальных логических систем: с законом исключенного третьего и без него, с законом недопустимости противоречия и без него (логика Гегеля); с принципом, что противоречие влечет все что угодно, и без него» (П. Фейерабенд). Особенно сложно обстоит дело с требованием рассуждать непротиворечиво, фиксируемым законом противоречия. Аристотель называл данный закон наиболее важным принципом не только мышления, но и самого бытия. И вместе с тем в истории логики не было периода, когда этот закон не оспаривался бы и дискуссии вокруг него совершенно затихали. Относительно мягкая критика требования (логической) непротиворечивости предполагает, что если перед теоретиком встала дилемма: заниматься устранением противоречий из теории или работать над ее дальнейшим развитием, обогащением и проверкой на практике — он может выбрать второе, оставив устранение противоречий на будущее (см. ПАРАНЕПРОТИВОРЕЧИВАЯ ЛОГИКА ). Жесткая критика требования непротиворечивости отрицает универсальность этого требования, приложимость его в некоторых, а иногда и во всех областях рассуждений. В частности, диалектика, начавшая складываться еще в античности, настаивает на внутренней противоречивости всего существующего и мыслимого и считает такую противоречивость основным или даже единственным источником всякого движения и развития. Для коллективистических обществ (средневековое феодальное общество, тоталитарное индустриальное общество и др.) диалектика является необходимой предпосылкой решения ими ключевых социальных проблем; индивидуалистические общества (др.-греч. демократии, современные либеральные демократии) считают диалектику, постоянно тяготеющую к нарушению законов логики, интеллектуальным мошенничеством (см. ИНДИВИДУАЛИСТИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО И КОЛЛЕКТИВИСТИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО ). Это означает, что Р. коллективистического мышления, взятого с обязательными для него экскурсами в диалектику, принципиально отличается от Р. индивидуалистического мышления и что в рамках каждой эпохи намечаются два типа универсальной Р., различающиеся своим отношением к требованиям логики.
Р. не оставалась неизменной на протяжении человеческой истории: в античности требования разума представлялись совершенно иначе, чем в Средние века; Р. современного мышления радикально отличается от Р. мышления Нового времени. Р., подобно искусству, аргументации и т.д., развивается волнами, или стилями; каждой эпохе присущ свой собственный стиль Р., и смена эпох является, в частности, сменой характерных для них стилей Р. Сам стиль Р. эпохи, складывающийся стихийно-исторически, укоренен в целостной ее культуре, а не в каких-то господствующих в конкретный исторический период идеях, филос. религиозных, научных или иных концепциях. Социально-историческая обусловленность стилей Р. опосредуется стилем мышления эпохи, представляющим собой систему глобальных, по преимуществу имплицитных предпосылок мышления. В истории Р. отчетливо выделяются четыре основных периода ее развития, соответствующие главным этапам развития общества: античность, средние века, Новое время и современность. Первобытное мышление не является рациональным и составляет только предысторию перехода в осевое время от мифа к логосу.
Глубокие различия между Р. разных исторических эпох можно проиллюстрировать, сравнивая, напр., Р. Нового времени и современную Р. Мышление Нового времени подчеркнуто антиавторитарно, для него характерны: уверенность в том, что всякое («подлинное») знание может и должно найти со временем абсолютно твердые и неизменные основания (фундаментализм), кумулятивизм, аналитичность, бесконечные поиски определений, сведение обоснованности к истинности, редукция всех употреблений языка к описанию, отказ от сравнительной аргументации, стремление ко всеобщей математизации и т.д. Современное мышление не противопоставляет авторитеты («классику») разуму и считает аргумент к авторитету допустимым во всех областях, включая науку, не ищет окончательных, абсолютно надежных оснований знания, не истолковывает новое знание как простую надстройку над всегда остающимся неизменным старым фундаментом, противопоставляет дробности восприятия мира системный подход к нему, не переоценивает роль определений в структуре знания, не редуцирует обоснованность (и, в частности, обоснованность оценок и норм) к истинности, не считает описание единственной или ведущей функцией языка, использует, наряду с абсолютной, сравнительную аргументацию, не предполагает, что во всяком знании столько научности, сколько в нем математики, и т.д. Многое из того, что представлялось мышлению Нового времени естественными, не вызывающими сомнений предпосылками правильного теоретизирования, современному мышлению кажется уже предрассудком.
«Вневременная Р.», остающаяся неизменной во все эпохи, очень бедна по своему содержанию. Требования универсальной Р., меняющейся от эпохи к эпохе, довольно аморфны, даже когда они относятся к логике. Эти требования историчны; большая их часть носит имплицитный характер: они не формулируются явно, а усваиваются как «дух эпохи», «дух среды» и т.п.
Универсальная Р. действует только через локальную Р., определяющую требования к мышлению в некоторой частной области.
Характерным примером локальной Р. является научная Р., активно обсуждаемая в последние десятилетия и представляющая собой совокупность ценностей, норм и методов, используемых в научном исследовании (см. НАУЧНЫЙ МЕТОД ). От стихийно складывающейся научной Р. необходимо отличать разнообразные ее экспликации, дающие более или менее полное описание эксплицитной части требований к разумному и эффективному научному исследованию. В числе таких экспликаций, или моделей, научной Р. можно отметить индуктивистскую (Р. Карнап, М. Хессе), дедуктивистскую (К. Поппер), эволюционистскую (С. Тулмин), реконструктивистскую (И. Лакатос), анархистскую (П. Фейерабенд) и др.
Локальная Р. предполагает: определенную систему ценностей, которой руководствуются в конкретной области мышления (науке, философии, политике, религии, идеологии и т.д.); специфический набор методов обоснования, применяемых в этой области и образующих некоторую иерархию; систему категорий, служащих координатами мышления в конкретной области; специфические правила адекватности, касающиеся общей природы рассматриваемых объектов, той ясности и точности, с которой они должны описываться, строгости рассуждений, широты данных и т.п.; определенные образцы успешной деятельности в данной области.
Универсальная Р. вырастает из глубин культуры своей исторической эпохи и меняется вместе с изменением культуры. Два трудных вопроса в отношении данной Р. пока остаются открытыми: если теоретический горизонт каждой эпохи ограничен свойственным ей стилем Р., то может ли одна культура осмыслить и понять др. культуру? существует ли прогресс в сфере Р. и может ли Р. одной эпохи быть лучше, чем Р. др. эпохи? О. Шпенглер, М. Хайдеггер и др. полагали, что предшествующие культуры непроницаемы и принципиально необъяснимы для всех последующих. Сложная проблема соизмеримости стилей Р. разных эпох, относительной «прозрачности» предшествующих стилей для последующих близка проблеме соизмеримости научных теорий. Можно предположить, что историческая объективность в рассмотрении Р. мышления возможна лишь при условии признания преемственности в развитии мышления. Отошедшие в прошлое способ теоретизирования и стиль Р. могут быть поняты, только если они рассматриваются с позиции более позднего и более высокого стиля Р. Последний должен содержать в себе, выражаясь гегелевским языком, «в свернутом виде» Р. предшествующих эпох, представлять собой, так сказать, аккумулированную историю человеческого мышления. Прогресс в сфере Р. не может означать, что, напр., в Средние века более эффективной была бы не средневековая Р., а, допустим, Р. Нового времени и тем более современная Р. Если Р. является порождением культуры своей эпохи, каждая историческая эпоха имеет единственно возможную Р., которой не может быть альтернативы. Ситуация здесь аналогична истории искусства: современное искусство не лучше др.-греч. искусства или искусства Нового времени. Вместе с тем прогрессу Р. можно придать др. смысл: Р. последующих эпох выше Р. предшествующих эпох, поскольку первая содержит в себе все то позитивное, что имелось в Р. вторых. Прогресс Р., если он и существует, не является законом истории.
Разум не представляет собой некоего изначального фактора, призванного играть роль беспристрастного и безошибочного судьи. Он складывается исторически, и Р. может рассматриваться как одна из традиций. «Рациональные стандарты и обосновывающие их аргументы, — пишет Фейерабенд, — представляют собой видимые элементы конкретных традиций, которые включают в себя четкие и явно выраженные принципы и незаметную и в значительной части неизвестную, но абсолютно необходимую основу предрасположений к действиям и оценкам. Когда эти стандарты приняты участниками такой традиции, они становятся «объективной» мерой превосходства. В этом случае мы получаем «объективные» рациональные стандарты и аргументы, обосновывающие их значимость». Вместе с тем разум — особая традиция, отличная от всех иных. Он старше др. традиций и пропускает через себя любую из них; он универсален и охватывает всех людей; он гибок и критичен, поскольку имеет дело в конечном счете с истиной. Из того, что разум — одна из традиций, Фейерабенд делает два необоснованных вывода: во-первых, Р. как традиция ни хороша, ни плоха — она просто есть; во-вторых, Р. кажется объективной лишь до тех пор, пока она не сопоставляется с др. традициями. Позиция Фейерабенда представляет собой, в сущности, воспроизведение старой, отстаивавшейся романтизмом трактовки традиции как исторической данности, не подлежащей критике и совершенствованию. Традиции проходят, однако, через разум и могут оцениваться им. Эта оценка является исторически ограниченной, поскольку разум принадлежит определенной эпохе и разделяет все ее «предрассудки». Тем не менее оценка с т.зр. Р. может быть более широкой и глубокой, чем оценка одной традиции с т.зр. какой-то иной традиции, неуниверсальной и некритической. Разные традиции не просто существуют наряду друг с другом. Они образуют определенную иерархию, в которой разум занимает особое, привилегированное место.
Слово «Р.» многозначно. Помимо Р. как соответствия правилам и стандартам разума, Р. может означать соответствие средств избранной цели (целесообразность, или целерациональность, по М. Веберу), способность всегда выбирать лучшую из имеющихся альтернатив (по Р. Карнапу, действие рационально, если оно имеет максимально ожидаемую полезность), сравнительную оценку знания, противопоставляемую его абсолютной оценке, или обоснованию, и т.д.

Философия: Энциклопедический словарь. — М.: Гардарики. Под редакцией А.А. Ивина. 2004.

РАЦИОНАЛЬНОСТЬ
    РАЦИОНАЛЬНОСТЬ (от лат. ratio — разум) — термин, символизирующий одну из ключевых тем философии, фундаментальную проблему, решение которой определяется общим содержанием той или иной философско-методологической концепции. Проблема состоит в выяснении смысла “разумности” как предикации (бытия, действия, отношения, цели и т. д.). Уже на уровне этой предельной общности проблема “разветвляется”, приобретая различные формы и аспекты. Что такое разумность, каковы ее существенные определения? К каким родам и видам бытия применимы эти определения? Исторически изменяемы и относительны эти определения или же неизменны и абсолютны? Возможны ли градации “рациональности”? На каких основаниях могла бы строиться типология различных типов рациональности? Ответы на эти и подобные вопросы определяют тот или иной подход к раскрытию темы рациональности.
    “Логоцентрическая” парадигма европейской философии, сложившаяся в Античности и достигшая своей наиболее законченной формы в классическом рационализме, зиждилась на убеждении в абсолютности и неизменности законов вселенского разума, постигаемых человеком и обнаруживаемых им в собственной духовной способности. Наиболее ясными и очевидными из этих законов античная высокая философская классика признавала законы логики, которые, согласно Аристотелю, являются фундаментальными принципами бытия и мышления. От этого ведет начало тенденция уравнивать “рациональность” и “логичность”: все, чтосоответствует законам логики, рационально, то, чтоне соответствует этим законам, нерационально, то, чтопротиворечит логике, иррационально.
    Но “разумность” и “логичность” — не синонимы. Дело не только в том, что логически корректными могут быть и вполне бессмысленные “умозаключения”. “Разумность” некоторой системы (объектов, рассуждений, действий, способов поведения и т. д.) может быть определена такими, напр., признаками, как целесообразность, эффективность, экономия средств для достижения цели, гармоничность и согласованность элементов, объяснимость на основании причинно-следственных зависимостей, систематичность, успешная предсказуемость, и другими подобными свойствами и характеристиками. Идеал рациональности, выработанный классическим рационализмом, охватывает все возможно бесконечное множество таких характеристик; в этом смысле идеальная рациональность — это совпадение с Абсолютным Разумом.
    Однако рациональность как характеристика умственных и практических действий человека не совпадает с этим идеалом. Поэтому для описания рациональность “выбирают” те ее свойства, которые полагаются существенными. В зависимости от этого выбора, имеющего исторически и культурно обусловленный характер, “рациональность” предстает в различных формах. Отсюда — возможность исторической типологии рациональности (античная, средневековая рациональность, научная рациональность Нового времени, “неклассическая” рациональность науки 1-й пол. 20 в. и т. д.). Отсюда же — восходящее к Средним векам и увенчанное в философии Канта различение “рассудка” и “разума” (соответственно рассудочной и разумной рациональности). Рассудочная рациональность оценивается по определенным (и достаточно жестким) критериям (законы логики и математики, правила и образцы действия, каузальные схемы объяснения, принципы систематики, фундаментальные научные законы и др.). Разумная рациональность — это способность оценки и отбора критериев, их обсуждения и критики, она необходимо связана с интеллектуальной интуицией, творческим воображением, конструированием и т. д. Разумная рациональность выступает как основание критической рефлексии над рассудочной рациональностью.
    Для рассудочной рациональности критика ее критериев выступает как нечто нерациональное или даже иррациональное. Однако догматическое следование жестко обозначенным и “узаконенным” критериям также есть не что иное, как “неразумность”, опасное окостенение разума, отказывающегося от творческого и конструктивного развития. “Критериальный” подход к раскрытию темы рациональности заключает в себе возможность противоречия. Так, если в роли критериев рациональности приняты законы классической (двузначной) логики, то “критика” этих законов сторонниками неклассической (многозначной, интуиционистской) логики выглядит иррациональной. Аналогичные подозрения у сторонников “физического детерминизма” вызывают индетерминистические описания объектов микромира. Конфликт может быть “улажен”: двузначная логика перемещается на уровень метаязыка логической теории, и ее законы остаются обязательными условиями построения этой теории; детерминизму придается “более широкий” (в частности, вероятностный) смысл и т. д. Но если рациональность полностью определяется своими критериями, то сам выбор этих критериев не может быть обоснован рационально (из-за “логического круга”) и, следовательно, совершается по каким-то иным, напр. по ценностным, соображениям. Это делает выбор критериев рациональности результатом явных или неявных конвенций и прагматических решений, а сами эти конвенции и решения могут не совпадать и даже противоречить друг другу.
    Противоречие воспроизводится и тогда, когда пытаются определить рациональность через некий ее образец (таковым, напр., с давних пор считалась наука, в особенности математическое естествознание). Споры, составившие основное содержание философии науки 20 в., показали, что попытки определения границ науки и научной деятельности с помощью однозначных критериев рациональности не могут быть успешными (см. Демаркации проблема). Здесь налицо все тот же логический круг: рациональность пытаются определить по признакам научности, а научность — через рациональность. Подобные же трудности возникают и с другими “претендентами” на образец рациональности: кибернетическими системами, организацией производства и управления и т. д.
    Отсюда попытки определения и применения “частичных” понятий рациональности, не претендующих на философскую всеобщность, но охватывающих значительные и практически важные сферы социального бытия, познания и деятельности. К их числу можно отнести понятие “целерациональности” (или “формальной рациональности”), с помощью которого в экономической социологии М. Вебера описываются отношения производства, обмена, учета денег и капиталов, профессиональной деятельности, т. е. важнейшие элементы рыночной экономики и соответствующей ей организации общества. По аналогии с “формальной рациональностью” Вебера строились гносеологические и методологические модели рациональности, в которых в качестве познавательных целей выступали: согласованность, эмпирическая адекватность, простота, рост эмпирического содержания и другие аналогичные свойства концептуальных систем. Каждая из таких моделей давала определенное представление о том, каким образом эти цели могут быть достигнуты, и, следовательно, формировала специфический образ рациональности. Отсюда идея, согласно которой “рациональность” есть особый конструкт, не имеющий универсально-объективного референта, но выполняющий методологическую роль, содержание которой определено той или иной моделью рациональности. Тем самым понятие “рациональность” получает трактовку в духе плюрализма.
    Однако плюралистическая установка не снимает напряжения, связанного с вопросом о том общем, что имеется у всех возможных моделей рациональности. Поэтому предпринимаются усилия для объединения моделей рациональности в рамках некоторого (более или менее универсального) философско-методологического подхода. Напр., рациональными считают способы поведения и деятельности или концептуальные системы, которые могли бы обеспечить продуктивную интеллектуальную и практическую коммуникацию. Рациональность в таких случаях обеспечивается интерсубъективностью, под которой понимают: ясность и общее согласие относительно понятий и суждений (семантическая интерсубъективность), обоснованность суждений фактами и наблюдениями (эмпирическая интерсубъективность), логическую связность и последовательность (логическая интерсубъективность), воспроизводимость образцов действия или рассуждения (операциональная интерсубъективность), общепринятость норм и правил поведения или оценки (нормативная интерсубьективность) (К. Хюбнер). Характерно, что эти виды интерсубъективности не имеют точных дефиниций, а трактуются интуитивно. Т. о., общий смысл рациональности как интерсубъекгивности зависит от принятых (явно или неявно) конвенций данной культуры. Это открывает путь к такой расширительной трактовке рациональности, при которой ни одна из форм интерсубъекгивности не является доминирующей или парадигмальной. Из этого следует, в частности, что большинство противопоставлений “рациональной науки” и “иррационального мифа” не имеют методологических оснований. Если рациональность — это многообразие форм интерсубъективности, то миф не менее рационален, чем наука (П. Фейерабенд, Т. Роззакидр.).
    Т. о., “критериальный” подход к пониманию рациональности приводит к одной из двух крайностей: с одной стороны, это неправомерная абсолютизация каких-то частных моделей рациональности, которые принимают за рациональность “как таковую”, с другой стороны, релятивистская трактовка рациональности, при которой само это понятие “расплывается” в плюрализме частных моделей. “Абсолютизм” как методологическая стратегия опровергается историческим развитием конкретных форм рациональности, релятивизм превращает понятие рациональности в ненужный привесок к методологии, в дань метафизической традиции.
    Отношение между “критериальной” и “критико-рефлексивной” рациональностью может предстать как парадокс. Подчинив свою деятельность (интеллектуальную или практическую) жесткой системе критериев, субъект утрачивает ту рациональность, благодаря которой возможна критическая рефлексия и ревизия этой (как и всякой иной) системы. Если он решится на пересмотр или даже на разрушение системы, попытается улучшить ее или заменить другой, он поступит иррационально. И эта “иррациональность” как раз и выражает рациональность, присущую ему как разумному существу! Этот конфликт — следствие того, что “критериальный” и “критико-рефлексивный” подходы к теме рациональности искусственно разделены и противопоставлены один другому. Отсюда же представление об этих подходах как об описаниях различных типов рациональности — “низшего” и “высшего”. Но оценивать типы рациональности по некой шкале затруднительно, поскольку сама шкала должна быть рациональной, т. е. соответствовать какому-то из сравниваемых типов, и, следовательно, сравнение столкнется все с тем же “логическим кругом”.
    Преодоление конфликта возможно, если исходить из принципа дополнительности обоих подходов (в духе методологических идей Н. Бора). “Критериальный” и “критико-рефлексивный” подходы образуют смысловую сопряженность, совместно описывая рациональность как объект философского и методологического анализа. Применимость идеи дополнительности в роли базисного принципа теории рациональности является предметом современных философско-методологических исследований.
    Тема рациональности звучит в современных культурологических, социально-философских, философско-антропологических исследованиях. Так, существует тенденция оценивать развитие культуры по признаку нарастания или убывания в ней элементов рациональности; с развитием рациональности связывают процессы демократизации общества, уровень цивилизации, эффективность социальных институтов. В то же время в чрезмерной рационализации социального бытия видят угрозу для личностного существования человека. Рациональность часто принимают за ограничитель субъективной свободы и творчества. С этим связаны призывы вернуть рациональности во многом утраченную в “техногенной цивилизации” роль важнейшей культурной ценности, “вновь обратиться к разуму — как той высшей человеческой способности, которая позволяет понимать, — понимать смысловую связь не только человеческих действий и душевных движений, но и явлений природы, взятых в их целостности, в их единстве: в их живой связи” (Рациональность на перепутье, кн. 2. M., 1999, с. 21). Т. о., тема рациональности проблематизирует практически все основные сферы, охватываемые современным философским мышлением.
    Лит.: Дружинин Б. И. Рациональность и историческое единство научного знания. М., 1986; Автономова Н. С. Рассудок, разум, рациональность. М., 1988; Касавич И. Т., Сокулер 3. А. Рациональность в познании и практике. Крит. очерк. М., 1989; ШвыревВ. С. Рациональность как ценность культуры.— “ВФ”, 1992, № 6; Хюбнер К. Критика научного разума. М., 1994; Рациональность на перепутье, кн. 1—2. M., 1999; ПорусВ. Н. Парадоксальная рациональность (очерки о научной рациональности). М., 1999; Rationality in Science and Politics. Dordrecht, 1984.
    В. Н. Порус

Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль. Под редакцией В. С. Стёпина. 2001.

Синонимы:

благоразумность, здравомыслие, исчисляемость, обоснованность, осмысленность, основательность, правильность, приспособленность, пропорциональность, разумность, рассудительность, трезвость, удобность, целесообразность