Как мужчины зависят от женщин

Потрясающая статья Сергея Федорова о жизни на коротком поводке или как мужчины зависят от женщин.

Когда матушка улыбалась, как ни хорошо было ее лицо, оно делалось несравненно лучше, и кругом все как будто веселело. Если бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку, я бы не знал, что такое горе.

Л. Н. Толстой. Детство. Отрочество. Юность

В нашей культуре слово «зависимость» очень негативно окрашено. Это и алкоголизм/наркомания, и психологически нездоровая связь, при которой нарушен естественный обмен энергией, но много требовательности и недовольства.

Я хочу взглянуть на этот феномен более нейтрально, ведь все мы так или иначе зависим от чего-то до сих пор. От воздуха, еды, от работодателя или государства, от природы — иначе нам не выжить.

Зависимость — это такая ситуация, где нам самим, без помощи или внешнего ресурса, не справиться. Опыт безопасной зависимости, с моей точки зрения, это способность спокойно рассчитывать на помощь, на заботу. Верить, что ты имеешь на нее право просто потому, что ты есть.

В период раннего детства дитя должно получить опыт безопасной зависимости, но на деле часто выходит совсем иначе…

Детство. «Папа может, папа может быть кем угодно, только мамой, только мамой не может быть!»

Меня, как и многих советских детей, после родов забрали от «грязной» мамы и поместили на несколько дней в стерильный изолятор. Были майские праздники, и три дня я получал свой опыт зависимости. А мама, в свои 19 лет, получала опыт застоев и маститов с температурой — и опыт невнимания к себе под лозунгом «врачи лучше знают».

(Кстати, в нашей семье двоих старших детей, включая меня, не давали маме три дня. И мы оба нервные, в детстве отвратительно спали. А младших двоих уже разрешали класть маме на живот, позволяли вкусить первые ценные капли молозива — они гораздо спокойнее и спали по ночам.)

Дальше больше: доктор Спок со своими идеями диссоциации матери и ребенка, «отключения» биологически заложенной программы заботы, чувствования своего ребенка. И как итог такого подхода — кричи не кричи, не будет помощи. Опыт бессилия и ужаса, я полагаю.

Мою трехмесячную будущую жену молодые родители оставляли одну дома и уходили в кино. Когда сильно кричала, закрывали дверь в комнату и на кухню, чтобы не мешала. «Покричит и успокоится». В смысле, отчается, устанет и заснет нервным сном от бессилия. Хороший опыт «безопасной» зависимости.

Я вспоминаю, как я, десятилетний, пытался получить кусочек заботы и внимания. Я был старшим, у меня тогда уже были два младших брата, мама была задергана, денег, времени и сил не хватало катастрофически. Я, ныне взрослый мужик и многодетный отец, сейчас понимаю головой, почему она себя так вела, но тогда мне до боли, до хрипоты хотелось стать маленьким, беззащитным, беспомощным, чтобы ощутить безраздельное тепло, предназначенное только мне. Но в нашей семье с трех лет я уже стал взрослым — родился брат. И привлекать внимание я мог только правильными, «взрослыми» поступками.

Однажды я нарисовал красивую картинку на куске старых обоев пастельными мелками. Мелки крошились в руках и пачкали штаны. На картинке было большое солнце и два ярко-желтых цыпленка с большими глазами. Мне картина показалась очень красивой! Я позвал маму, сходил за ней в комнату и привел на кухню, где стоял мольберт с моим рисунком. Это тебе, мама, самое лучшее! Обрати на меня внимание, обними, восхитись!

Усталый кивок. Ты уроки сделал? Принеси дневник.

А в дневнике двойка. Ярость, крик: «И ты мне еще цыплят рисуешь!» Мне кажется, что она сорвала рисунок и бросила. Жгучая обида и стыд. «Я не такой, такому не положено». Опять больно, опять в груди комок, опять один…

Думаю, что такая сильная реакция — а я отчетливо и болезненно помню этот случай до сих пор — из-за повторения ситуации «я брошен, я никому не нужен». И тот ужас работает как катализатор, многократно усиливая болезненность и превращая обычный жизненный эпизод в душевную травму.

Отрочество. «Безумству храбрых поем мы песню!»

Я не знаю, как происходит у девушек, а юноши, насколько я знаю себя и других мужчин, как правило, бунтуют. Попытки получить внимание и любовь полезными делами и достижениями часто терпят фиаско: за хорошее и рутинное перестают хвалить, а все время выигрывать олимпиады и получать главные роли в театре не получается. Зато всякие неправильные поступки вызывают реакцию! Да, ругань, да, стыд, да вина, но какой концентрированный отклик, сколько энергии, и только мне!

Так начинается этап контрзависимости, который проходит под лозунгом «Вот выбью себе глаз — будет у мамы сын кривой!» Это странное состояние, когда ты внешне как будто не обращаешь внимания ни на кого, а внутренне крайне чутко прислушиваешься, что происходит вокруг, в первую очередь — со значимыми взрослыми. Научаешься узнавать настроение по шагам, предугадывать следующее действие. Я до сих пор не умею отключать внимание от внешнего, до сих пор могу слышать, что делают все мои домашние, рассредоточенные по квартире. А надеть наушники, чтобы посмотреть фильм или послушать музыку прямо-таки страшно — вдруг я пропущу что-то важное. Или опасное. Тревожное ожидание и повышенная готовность — вот типичное состояние дома. Я от этого сильно уставал. Оставалось сбегать, чтобы дать себе передышку.

Во взрослом состоянии сбегание часто маскируют рациональными доводами: работа, спорт, хобби, «ведение бизнеса в кабаках и банях». Я не имею ничего против этих занятий. Более того, люблю. Но знаю по себе, что часто это все способы «сбежать», чтобы не быть дома. Есть хорошая новость — после нескольких лет психотерапии становится легче. Дом становится теплее и уютнее, тревога снижается, можно даже получать удовольствие.

Контрзависимость только внешне отличается от зависимости. По сути это зависимость со знаком «минус» — сделать все наоборот. Мне кажется весьма понятным, что в этом случае человек ровно также зависим от мнения и состояния значимого другого. Она присуща очень многим мужчинам, потому что похожа по внешним проявлениям на тот образ свободы, которую нам транслирует общество. А свобода и показная сила — главные признаки мужественности.

И часто за этой ширмой показной независимости скрывается маленький обиженный, хлюпающий носом и растирающий слезы обиды мальчишка лет пяти. И для вящей убедительности твердит, как мантру: «А мне не больно, курица довольна!» Несчастный этот юнец сослан глубоко внутрь, с конфискацией и без права переписки. Ибо невыносимо проживать все это снова… И только выходки становятся все размашистей и безрассудней! Мама, обрати на меня внимание. Мама!..

Юность. «Свободу попугаям!»

Наконец, наступает время, когда мальчик становится достаточно взрослым юношей и может бросить маме в лицо: «Захочу — уйду!». Чаще всего это происходит с поступлением в институт. Бремя навалившейся свободы пьянит и пугает. Больше не с кем бороться, больше негде получить то, чего не хватало в детстве. А гештальт-то не закрыт!

Я справлялся с этим, поступив в МГУ, на мехмат — папин факультет. Говорят, папа плакал, когда я поступил. Я не видел. Это «чтобы гордились».

А еще, от избытка чувств, в Студенческие театральные мастерские МГУ. Для размещения того клубка чувств, который томился внутри. Это «чтобы все замечали».

Но все это не то! Все успехи обесцениваются, внимание окружающих, которое поначалу так радует, постепенно требует увеличения дозы, как наркотик. Перестает торкать. Потому что это не то! Это как пытаться все время есть, когда хочется обниматься. Потому что нужна «хорошая мама» — которая обнимет, выслушает, поймет, успокоит. И, возможно, тогда молодой мужчина выбирает понятный путь — жениться! И уж в его семье все будет хорошо!

Психологи в один голос говорят, что мы выбираем себе партнера, очень похожего на родителя противоположного пола. Не обязательно внешне. Но по некоторым важным (болезненным даже) характеристикам. Я это для себя называю: мои тараканы ищут дружественных в чужой голове. И если находят — куча эмоций! Свой!

В 19 лет я женился. На бывшей однокласснице — успел изучить характер, тараканы одобрили. Влюбленность была бешеная, эмоций — шквал. Начали встречаться в мае, а в октябре поженились. Ей было еще 18.

Мы и сейчас живем вместе, я считаю — очень хорошо живем. Я счастлив, что жизнь сложилась так. Хорошая, насыщенная жизнь. Но сейчас не об этом.

Несколько лет назад жизненная рутина и ощущение невыносимой тяжести бытия, когда привычные способы удовлетворения своих потребностей перестали приносить плоды, привели нас в депрессивный тупик. А потом, по отдельности, к психотерапевтам. Это был переломный момент в нашей личной и совместной жизни.

Мы всегда много разговаривали. Наверное, поэтому прожили много лет вместе. А теперь мы стали еще и честно проговаривать то, что не принято и неприятно: про власть в семье, про недоверие, про ожидания, про взаимное недовольство…

Я всегда думал, что я весьма бескорыстен. Мне в целом ничего от других не надо. От жены тоже. Оказалось, что это совсем не так. Честный разговор с собой привел меня к таким открытиям.

1. От жены мне нужно внимание. Я настолько требователен, что она обязана мне его предоставлять по любому МОЕМУ желанию.

2. От жены мне нужно одобрение. Одобрение всех моих идей, начинаний, проектов. Одобрение всех моих действий. Это очень похоже на то, что называют полным и безоценочным принятием. Говорят, что оно возможно только между мамой и бессознательным и полностью зависимым малышом, скажем до года-двух. Она не должна злиться, критиковать. И даже просто не обращать внимания не допускается.

3. Жена должна разделять со мной ответственность. Без ее одобрения я не брался за дела. А если случался фейл, то было не так страшно. Ведь она же одобрила, значит, не будет ругаться.

Я жду, что жена будет «хорошей мамой». Той, которой не было. Увидеть другого живого человека, который просто почему-то решил жить рядом, — труднейшая задача.

Мама, я тебе цыплят принес!

Так от чего зависят эти «сильные и свободные» мужчины? Такие грозные и требовательные? Мне кажется, что это очень простые вещи: признание/отвержение, одобрение/критика, снисхождение/холодность… Легкий полуоборот головы, слегка презрительная гримаса, недостаточно восторженная реакция — все это может быть спусковым крючком, катализатором целой бури. Надо ли говорить, что травмированный человек может углядеть болезненное почти везде? И вот внешне такой спокойный и уверенный человек уже стучит по столу рукой. Или поднимает руку. Или презрительно отворачивается. Или говорит с ледяной уничтожающей вежливостью. В зависимости от того, чему научился у своих родителей…

А говорит или молчит он все одно: «Мама, обрати внимание, мама, обними меня, мама! Я тебе цыплят принес — лучшее, что у меня есть. Мама!»

Сергей Федоров