Ящик Пандоры замедленного действия

Сложнее всего, пожалуй, расставаться с прошлым. Еще с иллюзиями, но с ними, наверное, все расстаются хотя бы раз в жизни (взрослых, верящих в Деда Мороза, не встречала). А вот с прошлым прощаться непросто. Как минимум потому, что для расставания с ним нужно иметь что-то для заполнения настоящего.

Вот, например, люди, называющие улицы старыми названиями. Где-то там, на Пролетарском бульваре, они гуляли до рассвета после выпускного, на Свердлова прошли лучшие учебные годы , а на переулке Тон Дык Тхана случился первый поцелуй. И вот все эти названия, произносимые так упорно и на зло стремительно меняющемуся настоящему, звучат совсем не от того, что новые выучить — сложно, потому как нужные цифры в зарплатной ведомости и повышение тарифов на воду они запомнят без труда, как дату собственного рождения. А потому, что иначе называть их — не хотят и не готовы.

Бывшего мужа можно оставить в прошлом только тогда, когда он перестает быть важнее кислорода, а до тех пор — это просто физически невозможно. За сына можно перестать волноваться лишь при условии, что кроме него в жизни есть еще что-то, что угодно: от работы, которая приносит радость, до нового увлечения, которое в свои 55 уже не думаешь встретить.

Отказ от прошлого — это далеко не всегда вопрос выбора "хочу или не хочу". Это чаще вопрос собственной сохранности, то есть буквально: "выживу или нет". Вы не скажете (я надеюсь) человеку на диализе: "та хватит уже ныть, давай пересаживай почку!". Потому что, во-первых, любая операция может закончиться летальным исходом и это — страшно. Во-вторых, всегда есть риск, что почка, даже если ее найдут вовремя, не приживется и это будут зря потраченные время, деньги и силы, которых и так немного. В-третьих, этот выбор (пытаться или сдаваться) каждого лично и глупо требовать от другого то, на что он просто не способен.

Мы сохраняем старые традиции по многим причинам. Какие-то носят магическую защитную функцию, оберегая такую звенящую пустоту от экзистенциального шороха. Другие дороги нам как память и они остаются таковыми не смотря на весь шагающий вперед прогресс, потому что по-прежнему — отдают глухой болью в далеких уголках души. А третьи становятся фейком, создавая лишь иллюзию значимости и наполенности смыслом там, где собственных смыслов — просто не появилось.

С какими-то мы боимся расстаться, потому что не знаем, что поставить на их место. Какие-то просто не можем вычеркнуть из жизни, потому что на них держится буквально — все. И тогда фанатичность в чем бы то ни было защищает от распада на мелкие кусочки, от потери собственного смысла, от зыбкости собственной идентичности.

Все цветы, возложенные к Вечному огню каждый год, делятся на два музыкальных лада: минорный (тихий и грустный, с благодарным молчанием) и мажорный (с кучей восклицательных знаков и ликующими от собственного психоза лентами в волосах). Для первых — это страшная история, оставшаяся в прошлом и отдающая болью и памятью, для других — истеричный акт душевного вандализма, сотканный из мании чужого величия и собственных чугунных иллюзий.

Чтобы оставить прошлое частью истории, а не дышать им в настоящем, нужно чем-то это настоящее заполнять. Новыми смыслами и переживаниями. Это сложно и нередко ради нового нужно буквально сдирать кожу с души и отращивать новую. Но только так настоящее станет реальным, а не ящиком Пандоры замедленного действия.