Блаватская Елена Петровна » Письма из пещер и дебрей Индостана

– Я советовал полковнику не подходить к священным коровам, но он не послушался, – кричал, объясняя, Мульджи.  

– Чёрт их побери, ваших священных коров! – огрызался наш президент. – Я хотел их покормить хлебом и пряниками, а они стали ко мне лезть… голов десять. Я от них, а они ко мне… мотнёт головой, подбросит хвостом вверх, да и норовит мордой в карман… Мотнёт, да и лезет с ужаснейшим мычанием… оглушили меня… Ну, я и упал… поскользнулся и… упал!..  

– Ещё бы, когда у вас салиграм под рубашкой; ведь говорил же вам Ананда-джи, предупреждал: берегитесь, не подходите к коровам!..  

– Навалились на меня, припёрли в угол, – продолжал объяснять, как бы извиняясь предо мной, бедный полковник, – ну, я и упал… брамины машут руками, просят коров по-санскритски оставить меня, и хоть бы один из них хватил их палкой!.. Ну, а коровы ещё хуже!..  

На лице Мульджи, при этих словах, изобразился священный ужас.  

– Ударить корову Гопала-Кришны!..  

– Не ушибли ли они вас? – осведомилась я, слишком ещё поражённая неожиданностью и испуганная, чтобы вкушать всю комичность его положения.  

– Нет… кажется, ничего, – отвечал он, ощупываясь. – Только вот перепачкался… проклятые коровы! Жаль, что со мной не было трости!..  

– Прошу вас, не говорите так, полковник, – испуганно озираясь на браминов, прошептал встревоженный за нас Нараян. – Хорошо, что они не понимают вас. Они способны убить всех нас из-за священной коровы…  

– А ведь вам пришлось бы ещё хуже, сааб, – молвил бабу, – если бы не Ананда-Свами… Это он вас выручил… дэндой …  

– Просто смотрел! – перебила я. – Всё кончилось до его дэнды …  

– Вы знаете, упасика, что это не так , – с упрёком заступился Нараян и отошёл прочь к стоявшему в стороне «брату Рощи».  

Ананда в ту самую минуту, когда первые брамины показались у входа в переулок, пропустив людей, видимо воспрепятствовал нескольким коровам ворваться за ними в узкий проход. Стадо гналось за несчастным президентом рысью, пока он не исчез от них в переулке.  

– Что ж именно он делал и как он им «воспрепятствовал»? – расспрашивала я «Кришну», который присоединился к нам несколько минут позднее.  

– Стоял у входа и махал в них дэндой .  

– Как в них?.. то есть на них, на коров?.. Ну, конечно, тем и испугал их.  

– Нет, именно в них . Простого маханья палкой мои коровы не испугались бы.  

Он говорил «мои» коровы, как будто серьёзно воображал себя богом Кришной.  

Мы отправились домой, так и не видав храма Гопала; солнце зашло, и под покровом тотчас же окруживших нас, как тёмным флёром сумерек, скрывших очень кстати плачевный вид нашего президента, мы вернулись домой и стали приготовляться к отъезду. К несчастью полковника, вся наша поклажа была отправлена из Баратпура прямо вглубь Раджастхана, и президент не мог даже переменить платья. Но наш хладнокровный глава и тут не растерялся. Он купил белую одежду туземца и предстал пред нами в костюме, представлявшем странную смесь раджпутских одеяний с европейскими.  

Но он видимо сознал в душе, что получил урок. Салиграм исчез с его особы, и ничто не напоминало нам более о его «магическом» присутствии. Впрочем, обладание оным оказало нам и пользу. Брамины, приняв этот факт к сведению, хотя и чувствовали к нашему президенту большую зависть и диву давались, что священный их предмет не утрачивает своих свойств даже на особе нечистого млеччхи , но всё-таки почувствовали к нам ещё сильнейшее уважение и как бы даже суеверный страх.  

Мы выехали из Маттры ночью по реке в большой примитивной лодке, напоминающей венецианскую гондолу, в которой у нас стоял стол и скамейки кругом и даже было место для кухни. Последнее, впрочем, оказалось для нас бесполезным, так как мы оставили нашу гондолу в два часа ночи, и нас увезли в лес к какому-то «вассалу», по выражению Ананды, ночевать.  

На другой день мы поехали к деревушке бардов. Бхаты или бхарты и чаруни или чараны , то есть барды и летописцы, издревле занимаются переноской вещей. Такая «переноска» началась одолжением и постепенно перешла в ремесло. В этой стране, заселённой вечно враждующими племенами, разбойничьими шайками бхиллей и меров, во дни былые невозможно было пересылать ни денег, ни вещей большой дорогой. Барды были единственным классом, который уважали и проклятий коего страшились разбойники. Взявшись доставить сумму денег или ценную вещь, бхарт ручался своею жизнью за доставку; если разбойники, невзирая на его сан, отнимали у него доверенное, он в ту же минуту вонзал себе нож в сердце и, обрызгав кровью грабителей, умирал с проклятием на их головы. Это проклятие всегда исполнялось , говорят раджпуты. Прошли века, и теперь бхарта , везущего миллионы, не тронут разбойники, будь их сотня против одного. Бхарты служат посыльными по всему Раджастхану, и их сан делает их священными в глазах самого свирепого разбойника. «Даже полудикий коли и сахрай страшатся проклятий этого странного существа , которое ведёт караваны с полной безопасностью чрез самые безлюдные пустыни и непроходимые леса этой местности. Путник, желающий достигнуть беспрепятственно портов Джалора или Радханпура, ведущего в Сурат или Мускат-Мандави, присоединяется к каравану, во главе которого едет бхарт : он в полной безопасности»…  

На другое утро, восстав от спокойного сна в лесу, Ананда нас повёз именно к одному такому чарану , в семействе коего мы и провели время до самого вечера. В белом, длинном и широком одеянии, старик походил на Оссиана, сошедшего с холста картины. Сидя с ситаром в руках на полу, он пел нам легенды о древней удали сынов его страны, о падении Читтура, о героях коганах (племя такура) и о блаженстве смерти за долг чести , за данное слово, за родину… Его два сына, рослые, красивые раджпуты, пели в свою очередь, и их легенды были все основаны на подвигах Кришны, Бальрамы, Арджуны и племён Гарикула . А их жёны и старуха-мать прислуживали нам, кормили нас и не знали, что и делать для «саабов», отправляющихся к «великому такуру».  

Костюм женщин у бхартов чрезвычайно живописен: тёмные шерстяные юбки и сверху белые как снег сари , а в чёрных, как смоль, волосах цветы, кораллы и золотые украшения. Здесь женщины скорее напоминают красивых неаполитанок прежнего времени, чем индусок. В этом благословенном уголке Индии нет ни каст, ни фанатизма бомбейских браминов. Бхарты и чараны составляют, так сказать, imperium in imperio . Они не зависят ни от кого, и правительство умно воздерживается от вмешательства в их дела: весь Раджастхан поднялся бы как один человек в защиту своих священных бхартов . Они – последнее звено, соединяющее их горькое настоящее с величием их незабвенного и незабываемого прошлого.  

Эти неизвестные в Европе, да и мало кому известные в Индии певцы хранят, быть может (для нас это несомненно), первые страницы истории всего человечества , а не одной только Арьяварты. Героические песни Индии – это всё, чт? у них осталось от прошлого. Но эти песни дают право бхартам требовать, чтобы на них взирали как на первобытных историков всего человечества. Они жили задолго до тех времён, когда греческие басни впервые обратили на себя внимание поэтов и даже Геродота, отца истории, тысячелетия тому назад; бхарты воспевали настоящие события и живых людей, а не мифы. Каллиопу боготворили в Индии со времён Вьясы, современника Иова, по мнению первых ориенталистов, таких как сэр Уильям Джонс, Уилсон и другие. А эти санскритологи, если и грешили иногда неправильностью выводов, зато никогда не жертвовали истиной и фактами ради доходного места. Уцелели ещё тысячами свитки одних исторических генеалогий и летописей в стихах; и их поэтические преувеличения не помешали б историку извлечь из них события и факты, изложение коих на одном из европейских языков перевернуло бы, весьма вероятно, заключения не только Маколеев и Гротов, но даже и наших русских историков .  

Нам говорили «посвящённые» барды (между ними есть и такие), что огромная коллекция их летописей, начальные свитки коих написаны с устных преданий, пополняет все пробелы и даже исправляет все ошибки всемирной истории; что в них найдутся все доказательства тому, что племена одного Раджастхана заселили в доисторические периоды берега северных морей, Балтики, Чёрного, Каспийского и других; что все германские и особенно славянские народности в Европе суть потомки ушедших из Раджастхана племён (в древности Раэттана ). И действительно, если финны и мадьяры Венгрии должны искать начало своего рода и племени в Средней Азии и Тибете, шведы – в Кашгаре, а немцы (только Макса Мюллера, впрочем) на Оксусе, так почему бы и нам не поискать родоначальников варяго-руссов в лесах и «великой пустыне» Джайсалмера? Кто знает, быть может, славянские праотцы «братушек» – древнейших болгар и сербов, чехов и нас, русских, – и в самом деле спят под семью этажами доисторических городов Саураштры, Амбера и Удайпура? Аларих и Чингиз-хан отнюдь не сами изобрели странный способ своего похоронного церемониала. Когда величественный курган над телами этих двух героев был возведён, говорит Гиббон, огромное вокруг него пространство было засажено лесом, «дабы помешать навеки ноге человека ступать по священному праху».  

Так хоронили в древние времена и героев Раджастхана, и этот способ описан в песнях барда Чанда. Там, где теперь «долина смерти», пустыня Индии, ведущая к долине Инда, были прежде непроходимые леса. Тысячелетия превратили их в прах, а местность, где находятся ещё такие курганы – в пустыню. В степях России таких «курганов» много; и то, чт? у нас зовётся «бабой», называется в Индии тоже «баба», только слово это означает «отец», и я видела несколько таких каменных баб в Меваре.  

Далее, другое кладбище простых воинов, и опять памятники «бабы», сооружённые над могилами тоже павших в битвах раджпутов. Пепел сожжённых тел привозился на родину, и над «вождями» ставилась не «баба», а более доконченный монумент. На некоторых памятниках был вылеплен рельефом сам всадник в полном вооружении, со щитом, мечом и пикой; а подле него его жена – верный признак, что она сожгла себя на могиле супруга, т. е. совершила сати.  

В Раджастхане всякое освящённое преданием маха-сати , т. е. великого самопожертвования (самосожжения), место тотчас же делается ареной подвигов духов, «нечистым местом». Это, впрочем, не у одних раджпутов. «Духи» самоубийц, должно полагать, каются в своём поступке и на Западе, и приходят доживать свой насильно прерванный век в менее удобных, но зато и более наклонных к пороку телах. И у нас в России самоубийцам не лежится спокойно на избранном ими ложе, если верить народной молве. Как бы то ни было, но в Индии их «духи» достигают апогея надоедливости. Спириты могли бы здесь ликовать зело, но не-спириты очень на них жалуются. Меж страшных алтарей самоубийства, среди костров, где так часто, так безжалостно сожигались юность, красота, земное счастье, где мать, рыдая, в то же время благословляла дочь на подвиг святости , а отец, обязанный присутствовать при маха-сати от начала до конца, пел хвалебные гимны часто единственной дочери, юное, трепещущее тело коей трещало и корчилось в пожирающем пламени, – тотчас же заводились «демоны», зарождаясь с ночи девятого дня . Там, на даровых квартирах, немедленно появлялась Джигер-Кхор – страшная гарпия древности и Дхакуна – её поводырь. Оба эти демона, как это хорошо всем известно, рыскают по ночам, нападая на живых, у которых Джигер-Кхор пожирает сердца, вырывая их из животрепещущего тела. Некоторые мавзолеи, как гробницы в Помпеях, сделаны с комнатой внутри, где совершаются ежегодно обряды поминок по покойнику или покойникам. Для раджпута это самый страшный, тяжёлый день в году, но которого, по общепринятому обычаю, ему невозможно избежать. Он обязан отправляться в эту похоронную комнату один и там совершать обряд над прахом, окропляя комнату водой, делая приношения цветами и рисом, а затем лежать ничком на полу часа два, бормоча мантры .  

– Мой родной брат, – говорил старый бард, – один из храбрейших воинов Мевара, вернувшись домой после питри-ишварес (поминок), узнал, что за эти два часа он поседел, как восьмидесятилетний старик… А ему не было и тридцати.  

– Что ж, он разве видел что-нибудь?  

– Нет, но… чувствовал; всё время чувствовал на себе ледяные руки Джигер-Кхоры, которая доискивалась его сердца… Он спасся мантрами . Так, так, день питри-ишвара великий… но ужасный день! На кладбище, откуда мы пришли, они возятся каждую ночь…  

– Кто они?  

– Бхуты (духи). Выйдя из задней двери на внутреннюю веранду, можно видеть даже отсюда по вечерам, как они мелькают разноцветными огоньками над могилами…  

– Синеватыми, – поправил Ананда, – это вы видите просто шахаба , блуждающие огоньки, которые вы найдёте на всех кладбищах и особенно на полях сражений, – внушительно добавил он.  

– Так, так… на полях сражений… конечно. А где же легло костьми более храбрых воинов, как не здесь? Но эти огоньки – их души!  

– Не души, а фосфорическое сияние от тления стольких животных тел.  

– Это нам говорил и наш махарадж , такур-саиб… Но ни он, ни вы не верите в Дхакун и Джигер-Кхор, потому что они не посмеют вас тронуть, а нас они не боятся.  

Такое противоречие и скептицизм со стороны Ананды как будто не нравилось ему. Старик нахмурился и вдруг, ударив по струнам ситара, затянуть песнь Джохура . Джохур, – это тот ужасный обряд, когда обессиленные воины, убеждённые, что им не одолеть врага, собирают своих жён, матерей, сестёр и невест, и убивают их собственноручно, сожигая затем их тела на костре. 1275 год навеки памятен в Раджастхане, и барды поют до сей поры «о падении города Читтура» и о смерти «Рани Падмани », невинной причины битвы и падения города, который со времён исторического периода три раза подвергался страшнейшему «сакка», т. е. штурму и истреблению целого племени. Читтур погиб окончательно в 1676 году, но его защищали уже не законные владетели, а его победители и разрушители. Легенда относится к событиям 1275 года и полна интереса и прелести. Вот эпизод в нескольких словах.  

Бхимза, дядя малолетнего раджи и его опекун, влюбляется и женится на дочери царя цейлонского, когана Гамир Санка, красавице Падмани , – эпитет, даваемый только «прекраснейшим из прекрасных». Её красота, таланты, благородство души и самоотвержение, доведшее её до костра, а Читтур до окончательного падения, составляют любимый сюжет народных преданий Раджвара (Раджастхан).  

Теперь передам, как могу, чудную балладу бардов, пропетую нам нашим старым хозяином. Я даю буквальный перевод, но, конечно, с большими сокращениями главных событий исторического и навеки памятного в стране сражения.  

Не грозного Читтур-града жаждет сердце Ала-ад-дина,  

Лотосоокой Падмани, супруги храбрейшего Бхимзы,  

Жаждет патан. Посылает гонца на дурбар махараджи,  

«Отдай за Дели мне рани… Возьми ты всё царство, богатства,  

Всё, чем владею, за рани , за перл драгоценный Востока!  

Иначе погиб ты! Читтур, твой град, разгромлю я навеки,  

Сгублю Агни Кулла и сердце твоё с ним я вырву!»  

Разгневался Бхимза, наш царь, и страшно сверкнул он очами.  

«Не надо мне царства, калиф, не боюсь я могулов!..  

Не владеть тебе рани-царицей, мне верной Падмани.  

Плюю тебе в бороду, враг! Приди!.. тебя ждут агни-куллы!..»  

Град осаждён. Голодает Падмани, могул торжествует,  

Шлёт снова посла: «Хоть взглянуть позволь мне на рани Падмани!..  

Без стражи приду я один… тебе доверяюсь, раджа,  

Слову раджпут не изменит!..»  

Жалея красавицу рани, во избежанье Джи-гура ,  

Дал Бхимза согласье, впустил он калифа в ворота Читтура.  

Одного и без стражи…  

…Узрел злой патан отраженье  

Рани прелестной в стене залы зеркальной дурбара.  

Возгорел Алла страстью: за доверие злую измену Радже патанец готовит…  

…"За доверье доверьем плачу»,  

Ала-ад-дину рек Бхимза, «иду за тобой, провожая  

Тебя за ворота Читтура»… Вдруг крикнул тот, стражу сзывая,