Мейстер Экхарт. ПРОПОВЕДИ И РАССУЖДЕНИЯ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Мейстер Экхарт встретил прекрасного нагого мальчика и спросил его, откуда он идет. Тот сказал: "Я прихожу от Бога" — Где ты оставил Его? "В добродетельных сердцах". — Куда ты идешь? "К Богу" — Где ты найдешь Его? "Там, где оставлю все творения". — Кто ты? "Царь". — Где твое царство? "В моем сердце". — Смотри, чтобы никто не поделил с тобой твоей власти. "Я так и делаю". Он повел его в свою келью и сказал ему: — Возьми себе любую одежду. "Тогда я не был бы царем" — и исчез. Это был Сам Бог, Который так пошутил с ним.

В этой сказочке, которую рассказывал о себе сам Мейстер Экхарт, сказано о нем главное. Так душа его, встречая Неведомое, пыталась облечь его, и отбрасывала одну за другой отвергнутые царственным Гостем одежды, и смолкала перед безусловной наготой неизреченного. "Никогда во времени не назвал Бог имени Своего", говорит Экхарт. Только там, где нет ни "теперь", ни "тогда", где угасают все лики и различия, "в глубоком молчании произносит Бог Свое Слово".

Жизнь Экхарта была посвящена служению этому Слову, и потому о себе, о своем личном он молчит, и мы очень мало знаем о его жизни в этом мире. А современные ему писатели доминиканского ордена, к которому он принадлежал, избегали упоминать его имя, как осужденного инквизицией...

Мы знаем, что он родился в Тюрингии около 1260 года и происходил из рыцарского рода Хохгеймов.

Рыцарство его сказалось во всем духе его учения и в образах его речи. "Добрый рыцарь не жалуется на свои раны, взирая на короля, который ранен вместе с ним", говорит он о мужестве, с которым надо переносить страдания, разделяя их со Христом. И дальше о страдании: "Я знал одного князя, который, когда принимал кого-нибудь в свою свиту, высылал его ночью и ехал сам ему навстречу и сражался с ним. И случилось ему раз чуть-чуть не быть убитому тем, кого он хотел испытать. И с той поры ценил и любил он того слугу особенно".

Таким рыцарем у Бога был Мейстер Экхарт. Богоборец и сын, он знал и проповедовал новый завет с Богом, основанный на свободе. Смелость его не походит на дерзость вольноотпущенника и раба...

С бесстрашной простотой подходит он в упор к предметам самым тонким и трудным. Смело создает слова, передающие отвлеченнейшие понятия; не боится привести тут же сравнение из повседневной жизни; делает слушателей как бы свидетелями внутреннего роста мысли своей. Вопрошает, отвечает и строгая логика его исполнена живого огня. Он всегда неожидан; чувствуется с какой страстью хочет он сделать каждого участником той высокой свободы и радости, которая открылась ему. Желая сделать мысли свои доступными, он при этом никогда не низводил их до уровня толпы; он хотел каждого поднять до себя. Часто слышим мы, как, предвидя трудности какого-нибудь толкования, он убедительно просит: "Будьте теперь внимательны, поймите меня теперь хорошенько!"

Оттого, что он всегда говорит в том огне, который сжигает все, что не является безусловным и подлинным перед лицом вечности, строг его голос. Это не его строгость. Это строгость вечности, говорящей через него. Это не ригоризм аскета, который требует от других того, над чем мучается сам. Он не устает сражаться с тем духом "мещанства", который может проявляться во всех областях, — и всюду, даже в мирах духовных ищет удобного успокоения на внешне принятом догмате.

Всякое "прекраснодушие", или "расплывчатые чувства" преследует его насмешка. В конце одной особенно высокой проповеди он вдруг как бы с отчаянием восклицает: "Благо тому, кто понял эту проповедь! Если бы здесь не было никого, я должен был бы сказать ее этой церковной кружке".

"Найдутся жалкие люди, которые скажут: я вернусь к себе домой, сяду на своей место, буду есть свой хлеб и служить Богу. Такие никогда не поймут истинной нищеты духом!"

Иногда избыток радости от открывшегося ему познания придает его словам неожиданную смелость.

В одной проповеди Экхарт, отвечая на упрек, что он посвящает толпу в слишком высокие тайны, говорит: "Если не учить невежественных людей, то никто не станет ученым. Затем и учат невежественных, чтобы они из незнающих стали знающими. Затем и врач, чтобы исцелять больных. Иоанн пишет Евангелие для всех верующих и также для неверующих, и все же он начинает с самого высокого, что может сказать человек о Боге. А если найдется человек, который неверно поймет такое слово, что же может сделать тот, кто верно преподает верное слово? Не были ли слова Иоанна и слова Господа тоже часто неверно поняты".

За такие-то неверно понятые слова Экхарт был осужден католической церковью...

*  *  *

Сам Экхарт считал, что его учение вполне согласно с учением церкви. Он исповедовал те же истины, что учитель его Фома Аквинский, но подходил к ним иным путем, давал им новый облик и новую жизнь.

Как мистика, так и схоластика, обе принимают за основание непосредственное прозрение Бога. Но схоластика принимает это прозрение или откровение данным извне, она опирается на чужой опыт, на авторитет Священного Писания. На этом основании строит она систему понятой, которая делает догмат приемлемым для разума. Разумом возвышаясь над природой, она объясняет ее законы. Но отвлеченная мысль остается при этом замкнутой сама в себе, рассудочной, разумеющей вещи извне.

Схоласт мыслит о Боге, мистик мыслит Бога. Или еще точнее: он мыслит божественно.

Для мистика сущность человеческой мысли и божественной — одна. Человеческая мысль — отражение мысли божественной и следует ее движениям, потому она действительна. Бог мыслит Себя в человеке. Мысль мистика — органическая жизнь его "я", раскрытие этого "я", основа и сущность которого божественна. "Здесь Божья глубина — моя глубина, и моя глубина — Божья глубина".

Живое откровение, горящая действительность, которую, как нечто безусловное, открывает в ясности и радости погрузившийся в себя дух — не нуждается во внешнем закреплении, в символе, в догмате.

В то время, как господствующая церковь утверждается на Предании и Писании, на доверии к свидетельству о Слове жизни тех, "что слышали и видели собственными глазами, что сами были свидетелями, чьи руки осязали...", мистик познает то же слово в душе своей, рождаемое Отцом в ее основе и сущности.

Экхарт говорит, поясняя слова Христа: "Это хорошо для вас, что Я вас покидаю, ибо если бы Я не ушел от вас, то вы не могли бы причаститься Св. Духу". Как будто Он говорит: "До сей поры вы видели слишком много радости в Моем видимом присутствии, поэтому не могли причаститься совершенной радости Св.Духа "...

Бог рождает Своего Сына в вечности, и так же, как совершилось это рождение однажды во времени, совершается оно в основе и сущности человеческой души. "Бог стал человеком, дабы я стал Богом". Великое "я есмь" мира, Слово, воплотилось в человеке, дабы узнал человек в себе великое "я есмь" мира. Отрешаясь от своего временного лика, он познает в себе бессмертное "я есмь" и в нем становится причастником мировой творческой воли; там он в средоточии, из которого исходят лучи ее, там видит он себя "как того, кто создал вот этого человека". В этой глубине, в которой бьет жизнь сама из себя, без всякого "почему" — необходимость и свобода становятся одно. Сливая свое "я" с мировым, человек постигает мировую волю, как свою. Поняв всем существом своим закономерность, он перестает чувствовать закон, как внешнюю силу. Мало того, что, разумея, он исполняет закон; он творит его.

Человек постигает вещи не только внешними чувствами, но и внутренним прозреньем. Свет этого внутреннего познания называет Экхарт "искоркой" души. Кто просветлен этой "искоркой", тот познает мир не только чувственно и рассудочно, он познает вещи, сливаясь с их сущностью, познает их изнутри: перестает быть в мире, как нечто обособленное, находит все в себе и себя во всем.

Человек стал человеком благодаря своему самостоятельному "я". Но он становится человеком в высшем смысле этого слова, когда он через самопознание возвышается над этим ограниченным "я" до принятия в себя мирового. "Где кончается тварь, там начинается Бог. И Бог не желает от тебя ничего большего, как чтобы ты вышел из себя самого, поскольку ты тварь, и дал бы Богу быть в тебе Богом".

По Экхарту самая сущность Бога есть любовь. Бог должен любить человека. "Клянусь вечной правдой Господа, должен Бог излиться всею силою Своею в каждого человека, дошедшего до глубины. Излиться всецело, так чтобы ни в жизни Своей, ни в сущности Своей, ни в естестве Своем, ни даже в самой божественности Своей не сохранить ничего для Себя, но щедро и плодоносно излиться в человека, отдавшегося Богу. Итак, внутреннее озаренье дается неизбежно тому, кто достигает отрешенности, чья личная, обособленная воля молчит. "Дух того человека не может желать иного, чем делает Бог. И это не неволя его, это его собственная свобода. Ибо свобода — это наша несвязанность, ясность, цельность, чем мы были в вашем первом происхождении и чем стали освобожденные в Духе Святом".

Это освобождение в Духе Святом есть возврат к Божеству, слияние с Божеством, но не прежнее бессознательное и безличное пребывание в лоне Божества, а новый союз с Богом, через Сыновство, в свободе. Новый Завет. О возврате к Богу говорит Экхарт: "И устье мое прекраснее моего истока, ибо вот я — единый возношу все создания из их разума в мой, дабы и они стали во мне единством". И в другом месте: " И я единый возвращаю все создания Богу"...

"Мы видим вещи таковыми, каковы он суть; вещи же таковы, какими видит их Бог", говорит Августин. И такая в себе самой находящая опору мысль и из себя самой излучающаяся мысль есть творческая мысль Христова, созидающая мир.

Христианство первых веков опиралось на внешнее свидетельство и традицию; постепенно, уже у Павла сущность познания Христа перенесена на внутреннее откровение. Средневековые святые, как Франциск Ассизский, переживают Христа в непосредственном восприятии, в чувстве. В схоластике христианство захватывает область рассудка; у Экхарта оно как бы проникает в центр сознания. Бытие Христа вытекает из сознания своего "я".

Последователи Экхарта должны были осуществить его высокое учение в жизни.

Глубоко воспринятая мысль не может оставаться недействительной; она заставляет не только иначе думать, но иначе жить. Что учитель видел в радостном духовном прозрении, как возможность человеческого существа, то для учеников стало жизненной целью. И та высокая правда, которую он открыл им, обратилась, как меч против них. Им был показан образ божественного человека в его первоначальной красоте, и обратясь к действительности, они увидали искаженное отражение его в мир испорченным Люцифером. Пытаясь жить сообразно "строю Царствия Небесного", они поняли, что все вещи и сам человек подвластны иным законам; они столкнулись с началом сопротивления в себе и в мире, и им стало ясно, что познание вовлекло их в борьбу не на жизнь, а на смерть.

"И взял я книгу из руки Ангела", говорится в Апокалипсисе, "и съел ее, и она в устах моих была сладка, как мед; когда же я съел ее, то горько стало во чреве моем". Ибо радость откровения духа обращает жизнь в этом теле в крестный путь.

Причащаясь божественному творчеству и становясь "другом Божьим", человек причащается жертве Его.

Этого не поймут те люди, которые, прослушав проповедь Экхарта, скажут себе: я вернусь к себе домой, сяду за мой стол, буду есть мой хлеб и служить моему Богу; те, которые ищут лишь своего благополучия и благосостояние во всех областях...

*  *  *

Почему важно, чтобы в наши дни прозвучал нам отрешенный и вместе с тем страстный голос Мейстера Экхарта ?

Не стоим ли и мы, как он, на дороге нового времени ? Ибо души напряжены и ожидают откровения. Но где сильнее свет, темнее обозначатся и тени. Все, что в иные времена осталось бы грехом отдельных; все, что не есть одна чистая отрешенность; все, что не есть одна любовь, которая сильнее смерти и убивает все отъединенное, — в такие времена бывает гибельно для других.

Надо раскрыть сердца духовному миру. Он приблизился.

Экхарт не устает освобождать душу к новому все более чистому бытию. Он требует высочайшего. Его чистый и трезвый дух создает в душе ту тишину, в которой Бог произносит Свое Слово.

*  *  *

Его проповеди, составляющие главную часть сочинений, были записаны слушателями по памяти. Эти проповеди и рассуждения, много раз переписанные, дошли до нас в очень измененном виде. Ибо люди переписывали эти сочинения "для души", не заботясь о точности формы, изменяя, пропуская то, что казалось им неясным или лишним.

Изречения Св. Писания Экхарт приводит в большинстве случаев своими словами. Они так и переведены.

Стараясь насколько возможно передать самобытность его речи, я не смягчала странности иных оборотов и выражений, свойственных тому времени.