Глава 1. От пустого стула к круглому столу (работа с субличностями в ГТ) - Психотехника экзистенциального выбора - Михаил Папуш

1.

Техника «пустого стула» - один из часто исполь­зуемых Перлзом приемов. Состоит он в том, что клиенту предлагается на пустой стул перед собой посадить воображаемого собеседника, которым мо­жет быть его мама («внутренняя мама», потому что реальная, возможно, давно покинула этот мир), не­довольный им «внутренний голос», мучающая его боль в ноге и т.д., и т.п. - в зависимости от изоб­ретательности и интуиции терапевта. Затем орга­низуется диалог между тем «я», которое сидит на первоначальном стуле, и посаженным на пустой стул «собеседником», причем роль этого собесед­ника исполняет, — пересаживаясь на пустой стул, — сам клиент.

Известно, что техника эта возникла под влияни­ем психодрамы Морено, которая произвела на Пер-лза большое впечатление. Различия, впрочем, оче-

видны. Решающим, с нашей точки зрения, является то, что обе роли (или больше, если необходимо) исполняет сам клиент. Благодаря этому становит­ся очевидным, что диалог ведут «части себя». Пред­полагается, что они наделены особым психологи­ческим статусом: оказывается, что такая «часть» может говорить, думать, чувствовать, иметь свою точку зрения, отличную от точки зрения других «ча­стей».

Может показаться, что это противоречит посто­янно утверждаемому Перлзом (и другими психо­логами-гуманистами) принципу целостности пси­хики. К разрешению этого противоречия мы еще вернемся, когда вооружимся достаточным теорети­ческим аппаратом, пока же заметим, что Перлз не одинок, придерживаясь лежащего за обсуждаемой техникой представления, что психика человека, как бы к этому ни относиться, разделена.

Например, у основателя психосинтеза Роберто Ассаджоли мы обнаруживаем аналогичное понятие субличности. А вот цитата из книги еще одного из «отцов» гуманистической психотерапии, где фено­мен субличности или «части» описывается с пре­дельной отчетливостью, хотя и под другим именем:

«Наблюдения за спонтанной социальной деятель­ностью ... обнаруживают, что время от времени раз­ные аспекты поведения людей (позы, голос, точки зрения, разговорный словарь и т.п.) заметно меня­ются. Поведенческие изменения обычно сопровож­даются эмоциональными. У каждого человека свой набор поведенческих схем соотносится с опреде­ленным состоянием его сознания. А с другим пси­хическим состоянием, часто несовместимым с пер­вым, бывает связан уже другой набор схем. Эти

различия и изменения приводят нас к мысли о су­ществовании различных эго-состояний.

На языке психологии эго-состояния можно опи­сывать как систему чувств, определяя ее как набор согласованных поведенческих схем. По-видимому, каждый человек располагает определенным, чаще всего ограниченным репертуаром эго-состояний, которые суть не роли, а психологическая реаль­ность».2

Э.Берн имеет в виду, разумеется, свою знамени­тую триаду Р-В-Д (именно их он называет «эго-состояниями»), но приведенная цитата фиксирует интересующий нас психологический феномен обоб­щенно. Под берновское описание вполне подпада­ют и «части», и субличности.

От описанного представления возможны два на­правления движения: одно из них акцентирует интер-субъективные (межличностные), другое — интра-субъективные (внутри-личностные) аспекты возникающей ситуации. Что касается первого, то, если это представление справедливо, практически полезно иметь в виду, что «ведет себя», участвуя в разнообразных социальных ситуациях, не «чело­век-как-целое», а различные субличности. Как за­мечает придерживающийся аналогичной концепции Г.И.Гурджиев, одно «я» (он говорит, описывая ин­тересующий нас феномен, о различных «я» в чело­веке) может подписать вексель, по которому всем остальным придется расплачиваться всю оставшу­юся жизнь. Берновские схемы трансакций (два стол­бика, состоящие из кружочков, и стрелки между ними) также описывают эту, — межличностную, — сторону дела.

Во втором направлении особый психотехничес­кий и психотерапевтический интерес могут представлять взаимоотношения субличностей «внутри» человека. Техника пустого стула (и некоторые дру­гие техники гештальттерапии) занята тем, чтобы выявить, экстериоризовать те субличности, из бес­конечных диалогов, конфликтов, схваток и клин­чей которых подчас состоит «внутренняя жизнь» обыкновенного невротика (то есть наша с вами, уважаемый читатель).

2.

Рассмотрим несколько примеров, чтобы практичес­ки прочувствовать эту разделенность.

Было время, когда я много работал со студента­ми и аспирантами разных ВУЗов. И одной из по­стоянно повторяющих тем работы была такая: «Я должна написать курсовую работу, а мне не хочет­ся. И я не могу себя заставить. Как мне заставить себя сделать то, чего я не хочу делать?»

Попробуем разложить ситуацию на составляю­щие. Прежде всего, долженствование всегда имеет собственную коммуникативную структуру: кто-то должен кому-то. Адресатом долженствования (тем, кому должны) может быть внешний человек, а мо­жет быть собственная субличность: «Я должен сам себе», — говорит клиент. Впрочем, внешний адре­сат тоже нуждается во внутреннем «представитель­стве»: даже раба (в отличие от «зомби») нельзя просто «заставить», в необходимости быть испол­нительным его приходится убеждать (кнутом или/и пряником). Таким образом, «исполнитель долженствования» оказывается разделенным на «собственно исполнителя» и «прораба» (он же -надсмотрщик). В случае, если человек должен «сам

себе», мы можем рассадить по отдельным стульям «самого» и «себя».

Как очевидно из рассматриваемой ситуации, от­ношения между ними далеко не просты. Чаще все­го доводы, в соответствии с которыми клиент дол­жен нечто сделать, могут быть вполне понятны, надсмотрщику, но совершенно непонятны исполни­телю. А работать-то нужно последнему. Та «я», которая знает, что нужно писать курсовую рабо­ту, — это совершенно не та «я», которая будет (если будет) реально ее писать. У той «я», которая должна, в голове отношения с преподавателем (или мамой, или деканатом, ненужное подчеркнуть), а вов­се не формы английского герундия, о которых нуж­но писать. А у той «я», которой нужно было бы писать про формы герундия, в голове если не ветер, то приглянувшийся студент-однокурсник.

Возможно, отношения между этими фигурами подобны отношениям известных перлзовских «со­бак» - собаки-снизу и собаки-сверху (topdog и underdog). Одна приказывает, не очень рассчиты­вая на исполнение, другая чувствует себя винова­той, но не собирается ничего с этим делать. Впро­чем, это уже интериоризованная (то есть перенесенная «вовнутрь») берновская «игра», об этом у нас пойдет речь гораздо позже.

Так или иначе, для того чтобы курсовая была или не была написана, то есть для того, чтобы вый­ти из клинча, нужно наладить между этими фигу­рами реальное взаимодействие.

Другой пример субличностного расклада — «и хочется, и колется». Наивному человеку может показаться, что это про реальную розу с шипами: дескать, с одной стороны, определенной вещи хо­чется, а с другой стороны — это связано с какой-то

опасностью в самой реальности. Но чаще дело об­стоит гораздо сложнее. Есть некое «я», которому чего-то хочется, — например, подарить розу заме­чательно красивой Маше из 8 «б», и это порождает одно представление о реальности со своей линией рассуждений. И одновременно в том же Васе из 7 «а» есть другое «я», вполне солидарное с компани­ей сорванцов, готовых улюлюкать и вопить «тили-тили-тесто», что, как нетрудно догадаться, создает другое представление о реальности и другую ли­нию рассуждений. Бедный Вася переживает при этом состояние, которое еще психоаналитики на­звали «амбивалентным»: одна его субличность явно враждебно настроена по отношению к желаниям другой. «Мама, которая не велит» тоже может иметь отношение к делу, формируя еще одну субличность со своим миром представлений.

Еще один пример, где проявляются разные суб­личности. Когда я уже совсем проснулся, пришел в свою наилучшую дневную форму, я начинаю ду­мать, как хорошо было бы вставать пораньше, часов, допустим, в восемь, а не спать до десяти: как бы много я успел сделать. Но на следующий день, ког­да наступает этот момент, — восемь часов, — и зво­нит будильник, я открываю полглаза и обнаружи­ваю, что человек, который сейчас решает, вставать или не вставать, относится к этому совершенно иным образом. У него другая жизнь и другие доводы.

Эта ситуация часто отрабатывается в виде пред­ставления о «состояниях»: я был в таком состоя­нии, я был в другом состоянии. Но можно сказать, что «состояния» — либо следствие, либо условие выхода на передний план той или иной субличнос­ти. Совершенно бессмысленно здесь говорить о том, как «правильно» рассматривать этот пример, — в

категории состояний или в категории субличнос­тей. Достаточно сказать, что, если рассматривать его в категории субличностей, то это ведет к опреде­ленной психотехнической практике: субличности можно посадить рядом, попросить их обсудить под-вопросную тему, и тогда, может быть, у той сублич­ности, которая говорит, что хорошо бы мне вставать в семь часов утра (даже еще лучше, чем в восемь) поубавится энтузиазма, и она согласится, скажем, на девять, а у субличности, которой в момент про­буждения надо решать, встану я или посплю еще, поубавится негативизма. По форме это пример из Гурджиева-по-Успенскому, но на самом деле я рас­сказываю о своем личном опыте, потому что я так и сделал: посадил эти две (на самом деле больше, как мы позже увидим) субличности рядом, и им много чего нашлось сказать друг другу, а в резуль­тате моя ситуация по этому поводу сильно изме­нилась.

3.

Технология кажется простой, но технически3, то есть реально и с реальными людьми, это не так про­сто.

Некоторые клиенты очень охотно усаживаются играть с вами в эту игру и придумывают замеча­тельный литературный сценарий. Вот, например, сидит клиентка и рассказывает: «А во мне еще есть такой танк, который на всех прет, прет, прет, а еще есть такой маленький зайчишка, который всех бо­ится и так ушками прядает». Она фантазирует, и вроде даже то, о чем она рассказывает, к ней имеет какое-то отношение. Но никаких реальных сублич­ностей нет. Почему? — Чтобы было кому реально

сесть на свободные стулья, занять их, нужно, чтобы им было что сказать по своему делу. Если, к при­меру, это «дубль», которого я, как у Стругацких в «Понедельнике», послал за зарплатой, то он знает, по крайней мере, сколько денег мне должны были выписать, и если мне выписали меньше, он искрен­не возмутится.

Перлозовская «часть» должна быть реальной частью человека, со своими интересами, своими за­морочками, и нужно, чтобы ей было что сказать, в том числе в нештатных ситуациях. У субличности, у реальной «части» должны быть реальные инте­ресы.

С другой стороны, для этих частей-субличностей нужно приготовить «стулья». Чтобы субличность могла проявиться, нужно организовать ту самую особую, психотехническую коммуникацию, важным свойством которой является «свободный интерес». Рассаживание субличностей по стульям («сублич­ностный анализ») потому и оказывается психотех­ническим действием (и часто очень эффективным), что в до-техническом состоянии они в человеке склеены, находятся в клинче, и между ними дол­жен войти «рефери», разнять этот клинч, чтобы они могли начать взаимодействовать. Пока они в клинче, они так друг друга держат, что вроде их и нет, а есть единый «кластер»: и хочется, и колется, и не знаю, что решить, и не делаю ничего.

Проявление субличностей требует рассаживания их по стульям в присутствии «рефери». Техничес­ки говоря, терапевт должен договориться с клиен­том, что сейчас мы его субличности усаживаем на отдельные стулья, и при этом мы не будем их кри­тиковать, бить по голове, переделывать - по крайней мере для начала мы будем их выслушивать и выспрашивать.

Причем ведь субличности «там внутри» все вре­мя что-то друг с другое делают. И видимо что-то не то, что клиенту «самому», как целому, нужно. Чтобы их рассадить по стульям, чтобы устроить эту процедуру разделения субличностей, нужно обеспечить им гарантии неприкосновенности на пере­говорах, как в большой политике: Рейган приезжа­ет к Горбачеву и встречается здесь с каким-то представителем московских диссидентов. Он, Рей­ган, договорился с Горбачевым, и их договоренность является гарантом того, что этому диссиденту да­дут сказать то, что он хочет сказать, и потом его не тюкнут, потому что Рейган за этим проследит. В обычном положении дела отношения между дис­сидентом и Горбачевым таковы, что если этот дис­сидент вылезет на поверхность, то Горбачев (соби­рательный), хочет он этого или не хочет, обязан его тюкнуть. Приезжает Рейган, и устраивается комму­никация, когда этот говорит, а тот ему — по делу! возражает.

Главное, что мы должны сделать — сохранить субличность с ее интересом, чтобы не дать соседке, с которой она раньше была в клинче, снова ее за­тюкать или снова войти с ней в клинч. Мы должны посмотреть (и дать увидеть клиенту), что эта суб­личность думает, какие у нее интересы, какие у нее опасения и т.д.

Но допустим, мы это сделали: посадили эти суб­личности, обеспечили их аутентичность, невыдуманность, наличие у каждой из них реального интере­са. Мы обеспечили их безопасность, теперь эти субличности имеют возможность высказывать свои интересы, настаивать на своем. Но, как вы помните,

и как мы все с вами знаем практически, это воз­можно только в тех условиях и как раз потому, что это чисто коммуникативная ситуация: действие приостановлено, все сидят и разговаривают. Горба­чев с Рейганом могут договориться, что дадут сло­во диссиденту, как раз потому, что они дадут ему высказаться, но при этом не дадут ему возможнос­ти действовать, осуществлять реальную полити­ку, — на это бы никто не пошел. Пока, за «круг­лым столом», у субличности не будет возможности действия, будет только возможность высказаться. Что же дальше? Вот они сидят, высказываются, мы поняли, какие у них интересы. И что теперь с этими субличностями и их интересами делать?

4.

Первую из имеющихся здесь возможностей можно назвать методом «круглого стола» или меж-суб-личностных переговоров4. При действительном желании часто оказывается возможным так дого­вориться, что все интересы будут удовлетворены. Если не цепляться за «позиции», а смотреть на ре­альные интересы (как рекомендуют Фишер и Юри), нередко оказывается, что материя реальности дос­таточно пластична, чтобы допустить необходимые трансформации.

Психотерапевт выступает здесь в роли «рефе­ри», который, не вмешиваясь в сам процесс дости­жения консенсуса, является гарантом объективно­сти и безопасности переговоров. Позже клиент может научиться сам удерживать эту позицию, ин-териоризовать ее, создавая в себе собственного «ре­фери-интегратора.

Эффективная договоренность требует, чтобы все заинтересованные стороны удовлетворили свой интерес, и даже в большей степени, чем рассчиты­вали. Для этого нужен творческий подход к ситуа­ции. По сути дела, это сделать нетрудно, — если это действительно делать, но для этого нужно во время всей этой дискуссии держать субличности на стульях, то есть, с одной стороны, не дать им вскочить со стульев и опять войти в клинч или подраться, а с другой стороны, — что еще труднее — не дать им «рассосаться», убраться под лавку. Нуж­но, чтобы они настаивали на своих интересах, от­стаивали их. Это самая важная вещь: обеспечить не только наличие интересов, но мотивированность к поддержанию переговоров и обеспечение «твор­ческой части» энергией.

Обеспечивается это целым набором условий. Во-первых, важна актуальность для человека самой проблемы. Если проблему можно не решать, а от­ложить (ну встаю я в десять часов, и Бог с ним, если по условиям жизни я могу себе это позво­лить), то оно так и будет продолжаться. Но если проблема действительно актуальна, если решать ее надо, или мотив достаточно силен, то это составит необходимое условие того, что субличности на сту­льях будут продолжать вести переговоры.

Второе условие, столь же необходимое: чтобы заинтересованные субличности продолжали учас­тие в переговорах, у них должна быть обоснован­ная надежда на то, что из этого что-то выйдет. Чем больше у клиента либо собственного, либо чужого опыта, что это действительно происходит, тем лег­че обеспечить заинтересованность субличностей в продолжении переговоров. В этом преимущество групповых форм работы, даже если терапевт работает с одним клиентом на «горячем стуле», а не с группой в целом. Кроме того, важен опыт клиента в отношении межличностных переговоров и пси­хотехнической коммуникации5.

Еще одно обязательное условие, которое требует специального аналитического искусства,  — учас­тие в переговорах всех (или хотя бы основных) заинтересованных субличностей. Я вернусь здесь к примеру со своим утренним вставанием и немно­го его разверну. Реально вопрос был вовсе не в том, что мне лень было вставать. Раннее вставание для определенной моей «части» было накрепко связано с состоянием унизительного школьного рабства, когда меня заставляли рано вставать и могли отругать за опоздание, — и все это ради того, чтобы сидеть и слушать, как мой сосед по парте вяло буб­нит то, что я и так уже давно знаю. Когда мне удалось объяснить этой своей субличности, что те­перь я волен вставать или не вставать по собствен­ному желанию, и ждут меня, когда я встану, инте­ресные и приятные дела,   —  ситуация сильно

изменилась.

Когда, наконец, достигнуто соглашение о том, как «мы» (субличности) будем вести «себя» в опреде­ленных ситуациях, необходима так называемая «пристройка к будущему». Нужно определить ус­ловия соблюдения достигнутого соглашения, уста­новить санкции, напомнить каждой из сторон, что она получает при этом все, что ей нужно, и т.д.

Возможны и более сложные ситуации. Напри­мер, может оказаться, что выделенная нами сублич­ность представляет не один интерес, а группу про­тиворечивых интересов. Такую субличность нужно дальше раскладывать на составляющие субличнос­ти и рассаживать их по своим стульям. Здесь есть

свои структурные проблемы: однопорядковы ли получившиеся субличности (то есть можно ли их собрать за одним и тем же «круглым столом») или нужно провести какие-то предварительные груп­пировки и переговоры и т.д.

Это хорошо видно на следующем примере из области искусства. В юности я имел возможность близко наблюдать развитие одного известного пи­аниста. У него были две совершенно разные «ма­неры» для романтиков и для музыки XX века — две разные субличности для двух разных «музык». Совершенно иначе звучал рояль, менялось выра­жение лица и посадка за роялем, как будто играл другой человек. Постепенно по мере творческого роста он эти субличности («манеры») интегриро­вал в единый более богатый творческий облик, в единую творческую личность.

Но вот в более поздний свой период он стал играть на органе. Тут, наоборот, пришлось не син­тезировать, а очень резко разделять, потому что на органе играют совершенно иначе, чем на фортепиа­но, и ему нужно было очень точно, четко и жестко различать, «кто» он в данный момент - органист или пианист: прежде всего это касается аппарата рук, но задействовано и все остальное, весь «строй души» разный. На «предметном» уровне здесь нуж­на не интеграция, а, наоборот, ясная дифференциа­ция. Конечно, где-то «на высотах» все это соединя­ется в единой Музыке, но практически необходимы две разные субличности: Пианист и Органист.

5.

Следующая методика — функциональный анализ субличностей.

Неудобная, мешающая клиенту субличность час­то «живет» на том, что выполняет определенную функцию в структуре личности. Например, у боль­шинства клиентов есть на службе внутренний Очень Критический Родитель — «Грызла», выпол­няющая функцию контроля за поведением и дея­тельностью. Ее невозможно так просто выгнать, уволить, потому что тогда человек остается без кон­троля.

Необходимо, по-видимому, найти других испол­нителей на функцию, другие способы исполнения функции. Если функция обеспечена и клиент по­лучил соответствующий опыт, то можно ставить вопрос об освобождении Грызлы от обязанностей грызлы (а также об исключении должности «грызлы» из внутреннего штатного расписания).

Часто субличность выполняет не одну функцию, а три-четыре. Она тем и сильна, потому и может осуществлять свое грызлое дело, потому ее и не прогонишь, что она сидит одновременно на трех-четырех функциях и говорит: «Ну да, с этим ты справишься иначе, а с этим, а с этим?» — И тут нужно «дожать»: сначала проанализировать, понять, каковы эти функции (для этого технически может быть задан вопрос: «Чего ты лишишься, если изба­вишься от этой Грызлы?»), а потом последователь­но обеспечить другой способ выполнения всех (или хотя бы основных) функций этой Грызлы. После этого ее можно будет уволить.

Впрочем, фрейдовская надежда, что достаточно проанализировать и понять, а дальше «само рассосется» (русский перевод латинского «natura sanat») далеко не всегда сбывается. Реально психотерапевту, группе, а главное — самому клиенту, который рабо­тает над собой, стремится к собственной свободе, — нужно много чего «дожать». Мы нашли функции, нашли новых исполнителей на них, но исполните­лей надо еще «нанять», надо обеспечить действи­тельно другое исполнение функций, Грызлу надо еще на самом деле уволить. И это все специаль­ные волютивные действия, которые надо совершать.

С теоретической точки зрения можно вспомнить, что все основные психические функции возника­ют в результате интериоризации (вбирания внутрь «себя») определенной внешней коммуникации. В этом смысле субличность — это функция (или на­бор функций), отягощенная личностными особенно­стями участников интериоризованной коммуникации, вообще «загрязненная» («контаминированная», пользуясь словечком Эрика Берна) привходящими обстоятельствами6. Иными словами, субличность появляется тогда, когда функция или функции вы­полняются в некоторой определенной (не имею­щей необходимого отношения к делу) «манере» и с «добавками», часто далеко не желательными.

Чтобы можно было осуществить перемену испол­нителей функции, клиент должен отделить соб­ственно функцию, которая ему необходима, от «до­бавок», которые портят ему жизнь. Для этого нужно вернуться к исходной коммуникации (которая ин-териоризована в виде рассматриваемой субличнос­ти) и посмотреть на нее новыми глазами. Вот два примера из практики.

Клиентка рассказывает, что хорошо управляется со своими делами на работе и дома, но только при условии, если она сама их себе назначила. Если

кто-то (начальник ли, муж ли) говорит, что нужно сделать, — у нее возникает неприятное состояние неловкости, работа валится из рук, и хотя она сама тоже понимает, что сделать ее надо, это дается зна­чительно труднее, чем если бы она делала это по собственной инициативе. Специально следует ого­ворить, что по многим вербальным и невербаль­ным признакам в данном случае мы имели дело не с простым «подростковым негативизмом»: клиен­тка — вполне взрослый человек, как в смысле фи­зического возраста, так и в своих отношениях с ок­ружающими.

В результате расспросов выясняется, что в ран­ние школьные годы у нее была учительница, кото­рая очень ее не любила и каждое «ценное указа­ние» сопровождала добавками уничижительного характера. Обобщенно эту коммуникацию можно выразить так: «Ты настолько глупая и скверная девчонка, что тебе специально приходится говорить о том, что другая сама догадалась бы сделать». Ра­зумеется, у девочки это не вызывало энтузиазма. Но вместе с тем, по-видимому, учительница каким-то образом заняла важное место, и коммуникация с ней интериоризовалась настолько, что каждый раз, когда клиентке говорили, что надо сделать, — те­перь уже без всяких дополнительных нагрузок, — она чувствовала себя «нехорошей» и униженной.

Выход из этой ситуации таков. Мы вернулись к первоначальной коммуникации и постарались вы­яснить, что же такое не нравилось этой учительни­це. Выяснили, что у нее были свои дополнитель­ные причины (для нашей темы несущественно, какие именно) не любить девочку. Когда с позиции взрос­лого человека это понято, коммуникацию можно «переиграть», не принимая «добавки» на свой счет.

Если учительница научила чему-то важному, это остается достоянием клиентки, а привходящие особенности их отношений перестают быть личност­ными особенностями самой клиентки.

Другой пример. Клиентка обнаруживает в себе тонкое и хорошо компенсированное чувство, что она все время немного «не дотягивает». Выясняет­ся, что ее мать, чувствуя себя неудачницей, все вре­мя завышала для девочки планку, чтобы та стреми­лась, но не могла быть полностью «успешной». Сложившуюся в результате функцию «стремления к все новым достижениям» клиентка очень ценит и не собирается от нее отказываться, а «недопрыг» она вполне может теперь объяснить тем, что мама, образно говоря, незаконно поднимала планку во время прыжка, и отнести эту особенность «на ма­мин счет», вполне понимая из своего теперешнего положения, какими трудностями в маминой ситуа­ции это вызвано. Интересно отметить, что прове­денный субличностный анализ кроме решения ис­ходной проблемы привел еще к значительным изменениям в общении клиентки с реальной ма­мой: раньше это общение ограничивалось возней по поводу «планки», теперь, увидев, в чем дело, кли­ентка смогла найти другие области и формы кон­такта.

Понимаемые таким образом субличности с точ­ки зрения идеальной интеграции подлежат «расса­сыванию». В предельном абстрактном идеале дол­жна получиться личность, синтезированная из всех возможных субличностей, а они в ней должны ра­створиться или синтезироваться. Но это не един­ственная возможность.

6.

Еще одно направление работы можно было бы на­звать воспитанием субличностей.

Приведу еще один личный пример. При каком-то раскладе я обнаруживаю в себе в качестве от­дельной субличности четырехлетнего мальчика, имеющего совсем другой опыт, нежели мой собствен­ный: по определенным причинам он в свои четы­ре-пять лет был отсечен от дальнейшего развития и сохранился во мне в таком виде, каким был в то время. Эта субличность владеет большим запасом энергии и многого другого, мне сейчас недоступно­го. Я ее (субличность) высаживаю на самостоятель­ный стул, начинаю с ней разговаривать... И обнару­живаю, что она, эта субличность, мне чрезвычайно не нравится.

Я представляю себе, какая «она», эта субличность, то есть на самом деле «он» (желание пользоваться местоимением женского рода, отсылающим к абст­ракции субличности, а не мужского, указывающего на конкретного сорванца-мальчишку — яркое сви­детельство «сопротивления») — шумный, против­ный мальчишка, который всем страшно мешает. Я даже могу вспомнить, что я таким был, и как я та­ким был. Я помню, как сначала под внешним дав­лением, а потом внутренне с этим согласившись, лишал эту суб личность возможности «вести себя» (то есть «меня») таким образом. И дальше я пони­маю, что «я» (теперешний «я») страшно не люблю таких людей - шумных, никого не замечающих, зах­ватывающих пространство и требующих к себе вни­мания.

Кое-что я, конечно, могу от нее «отсечь»: путем дифференциации, путем выполнения функций другим образом. Но что-то, — а именно «она сама», этот мальчишка, — остается. И умом понимая, что ее, эту субличность, надо ассимилировать, я согла­сен это делать только «умыв и причесав», то есть «перевоспитав» этого мальчишку.

Первый шаг к воспитанию, — это то, что на на­шем несколько стершемся жаргоне называется «принятие». Причем не пустое и формальное, ко­торое совершенно неэффективно и никому не нуж­но, а то самое, что по Перлзу называется «контакт». Я этой субличности прежде всего должен сказать, что признаю ее существование как части меня.

Но это признание означает нечто очень стран­ное: я при этом должен признать, что та часть, с которой я раньше отождествлял «себя», — тоже всего лишь «часть», а не «весь я»! Такая штука, прямо скажем, дорого стоит, но вместе с тем и очень дорого оплачивается.

Обратите внимание на разницу между холодно­ватой, рациональной формулировкой: «У этой суб­личности находится значительная часть моих ре­сурсов» (и мне бы хотелось получить эти ресурсы, а ее саму выгнать куда подальше, чтобы территория нам, а местные жители - в резервацию), — и со­всем другой формулировкой: «Я признаю, что ты, субличность, хоть ты мне и не нравишься, — часть меня». — И тем самым я признаю, что та часть, с которой я себя отождествляю, — тоже всего лишь «часть меня». Это значит что то, о чем я раньше думал, что это «я», — не совсем «я», а «я» — это то, что получится, когда и если мы договоримся (тон­кое и хрупкое предощущение правдивости такого предположения является мотивационным ключом к возможности этой работы). Такое принятие дает мне шанс действительно вступить в разговор.

Тогда, кстати, может оказаться, что «противность» этой субличности не является ее естественным и необходимым состоянием, а вызывается какими-то ее реакциями на мое поведение относительно нее. Если, к примеру, она выставляет хамскую морду, это может быть ее ответом на мое непризнание ее за человека.

Теперь, когда я ее принял, нужно вернуться к вопросу, в чем же может состоять ее, этой сублич­ности, воспитание. Нужно здесь помнить, что «при­нятие» состоит в хотя бы относительном уравнива­нии в правах «меня» и «ее» (практически это уравнивание в правах, разумеется, очень относитель­но). Воспитание состоит в том, что я допускаю ее ко всему объему своего опыта, сохраняя за ней, суб­личностью, право своей оценки, своего проживания этого опыта, не такого, как «я» прожил этот опыт после того, как я ее выгнал, и будучи готовым пере­смотреть «свои собственные» оценки.

Приведу еще один пример. У девушки в девят­надцать лет был бурный роман, который плохо за­кончился, с большим эмоциональным срывом. Пос­ле этого она решила, что «больше никогда и ни за что», и стала строить себя как разумного, рацио­нального человека, а «эмоциональную» часть загна­ла под лавку, чтобы не вякала. Получился действи­тельно очень разумный, интеллигентный человек, с которым приятно иметь дело, только живет она по­чему-то тускло и скучно, и вот еще «симптомчик», с которым она пришла - малейшее эмоциональное событие вызывает совершенно неадекватный поток слез. Ясно, что большая часть эмоциональности находится у той части, которая изгнана под лавку, и она, эта часть, лишенная реального опыта прожи­вания различных ситуаций, импульсивна, неконтролируема, инфантильна — и прочее, что мы все так не любим в себе и в других.

Допустить эту часть до всего жизненного опы­та — значит, что все то, что клиентка прожила пос­ле того, как загнала ее под лавку, надо пере-про-жить заново, вместе с ней, с ее эмоциональностью. Посмотреть: «Как бы я, если бы я была она, реаги­ровала на ту или иную ситуацию». На каждом зна­чительном событии из прошлого можно сопостав­лять «свои» и «ее» оценки. Съеденный таким образом пуд соли послужит хорошим основанием для интеграции.

Примечания

1 Лекция конца 1993 года, опубликована в виде статьи в Московском Психотерапевтическом журнале, 1994, №3. Здесь - с небольшими до­бавлениями, сокращениями и перестановками.

2 Э.Берн. Игры, в которые играют люди. - Кур­сив наш.

3 Помните различие техники - личного искусст­ва, и технологии - безличной обработки мате­риала?

4 По поводу собственно техники переговоров су­ществует обширная литература (одна из луч­ших книг — Р.Фишер и У.Юри «Путь к согла­сию, или Переговоры без поражения»).

5 По этой причине я обычно настаиваю, чтобы мои клиенты прошли в соответствующей груп­пе базовый тренинг психотехнической коммуни­кации.

6 К этому мы еще вернемся в технических тер­минах трансакционного анализа.