Глава 8. Отрицательные эмоции - Психотехника экзистенциального выбора

Наша сегодняшняя тема — отрицательные эмоции как предмет психотехники.

Развертывая эту тему, мы оказываемся в ответственной ситуации. То, что я вам буду рассказывать, — не только разговор «про» что-то, это одновременно и психотехническое действие (из дальнейшего вам будет понятно, почему это возможно). Каждый из нас, здесь присутствующих, может оказаться (хотя может и не оказаться) соучастником этого действия и стать до некоторой степени (до той, до которой захочет) ответственным за его результаты и исходы.

Вроде бы, этот выбор касается только нас самих, но с другой стороны, психика, — как я вам не раз говорил, — «на людей не делится», поэтому, сделав или не сделав что-то в себе, мы тем самым делаем или не делаем что-то в Психике, в большой «Псюхе» (так называется по-гречески душа) в целом.

Иными словами, вы можете принять (хотя, конечно, можете и не принять) ответственность за то, что услышите. Нужно, кроме того, иметь в виду, что к этой области относится жесткий закон: здесь — к сожалению ли, к счастью ли, — невозможно оставаться на месте; либо вы двигаетесь вперед, либо вас относит назад.

Прежде всего мы поговорим об отрицательных эмоциях на уровне собственного эмпирического опыта, постаравшись этот опыт несколько уточнить и сфокусировать, но не переходя еще в область теоретизирования.

Однако кое-какие уточнения понятий необходимы с самого начала. Под «отрицательными эмоциями» не имеется в виду эмоциональная реакция на всевозможные реальные неприятности, горести и трудности жизни: досада, горе и т.п. Реальное эмоциональное страдание во всех его видах — это нечто совершенно иное, нежели отрицательные эмоции. Всякая здравая психотехника принимает необходимость страдания, в том числе и эмоционального. Некоторые психотехнические школы (например, Гурджиев) даже акцентируют «сознательное и намеренное страдание». Но при этом существует формула: «Там, где умный человек страдает, — дурак мучается». Прикиньте, что эта формула может значить лично для вас.

Более того, отрицательные эмоции не обязательно кажутся «неприятными». Немалая доля эмоций, которые нас как бы радуют (но именно «как бы» — в этом все дело), при ближайшем рассмотрении оказываются типичными отрицательными эмоциями. Мой любимый пример содержится в известном одесском анекдоте, который я часто вспоминаю по этому поводу: «У Хаймовича пропала коза. Казалось бы, какое мне дело до Хаймовича и его козы... — а все-таки приятно!»

К такого же рода отрицательным эмоциям относится эйфорическая радость, всякие фальшивые «ахи-охи» и т.п. Отрицательные эмоции — это

эмоции, приправленные специфическим «душком», в них всегда есть нечто грязноватое и «неподлинное». Одна знакомая подарила мне формулу: «аджика с тухлятинкой».

Дальше, излагая теоретические представления на этот счет, я, казалось бы, смогу описать это гораздо более конкретно и четко. Но все дело в том, что любые теоретические представления значительно уже, чем та область, на описание которой они претендуют. Поэтому я предлагаю начать с рассмотрения собственного опыта и помнить, что он шире и богаче, чем любые схемы.

Итак, давайте для начала попробуем представить себе так называемые отрицательные эмоции как факт нашей психической (или душевной) жизни.

Не пытайтесь сейчас найти какие-нибудь объективные критерии отрицательных эмоций или получить определение. Давайте поступим прямо противоположным образом. Каждый(ая) из нас более или менее представляет себе, что такое отрицательные эмоции в нашей жизни. Каждый на них натыкался, об них спотыкался, каждому из-за них было неприятно, неудобно и пр. Дадим себе несколько минут на то, чтобы найти, — про себя, — два-три примера ситуаций (желательно из разных областей своей жизни), в которых очевидно проявляются отрицательные эмоции.

Полезно вспомнить здесь гурджиевский метод выявления такого рода феноменов. Если вам не вполне ясно, что есть что, начинайте с событий и случаев, которые совершенно очевидны, и зафиксируйте их для себя в памяти, в опыте. Обращайте на них внимание, прорабатывайте их в себе. Ищите все новые и новые очевидные примеры. Тогда, — если вы работаете интенсивно и честно, —

вы заметите, что постепенно ясных случаев будет становиться все больше.

Итак, каждому из нас нужно вспомнить две-три ситуации, где отрицательные эмоции (самого вспоминающего или чужие — в его присутствии) проявлялись с полной очевидностью. Это тот материал, с которым мы будем иметь дело и с которым можно будет соотносить все, что будет дальше рассказываться.

Материал этот не так легко обнаружить: мы часто не придаем значения своим отрицательным эмоциям, потому что, с одной стороны, все это кажется как бы само собой разумеющимся, а с другой стороны, поскольку это неприятно и неудобно, то и смотреть туда не хочется. Я назову вам несколько примеров типичных отрицательных эмоций из своего личного опыта и из чужих описаний. Постарайтесь не вступать со мной во внутренний спор: то, что покажется вам очевидным, возьмите; то, что покажется неочевидным или туманным, оставьте на заметку для дальнейшего рассмотрения или отбросьте.

Одна из типичных областей отрицательных эмоций, можно даже сказать, — родовая отрицательная эмоция (во всяком случае с точки зрения тех теоретических представлений, которые я дальше буду излагать), — обида. Противоположный полюс обиды чувство вины, дополняемое тем, что ученик Перлза Джон Энрайт называл «общивданием», соединив в это словечко три: ОБъяснение, заЩИта, опраВДАНИЕ.

Еще один пример отрицательных эмоций — жалость. Тут начинаются тонкие и сложные различия, которые нужно постараться прочувствовать. Есть вполне осмысленные, нужные и совершенно

не «отрицательные» эмоции, которые можно назвать сочуствием, состраданием и т.п. Жалость — эмоция совершенно иного рода. Пердз этого типа эмоции описывал как набор удовольствий по поводу того, что «это» (по поводу чего жалость) случилось не со мной; я вне этого, я «выше» и потому могу пожалеть.

Еще одна область отрицательных эмоций — это эмоции, связанные с соревнованием и соревновательностью, со всякого рода победами и поражениями. Опять-таки, это вещи тонкие, потому что в соревновательных ситуациях могут быть и «нормальные» эмоции, скажем, досада от поражения и действительная, нормальная, искренняя эмоциональная радость от победы. Но там же есть место и для множества всяких отрицательных эмоций. В частности, то, что может казаться позитивной эмоцией, — торжество, например, — может иметь в себе очень определенный привкус «прищучивания» кого-то. На вид эмоция вроде бы «позитивная», а на вкус она очевидно содержит в себе некую «грязнотцу». Если дашь себе в этом отчет, то становиться как-то неудобно, нехорошо. Сюда же можно отнести такую типичную отрицательную эмоцию, как зависть.

Если мы решим действительно серьезно проработать эту тему, нам будет полезно поделиться на занятии группы своими личными примерами, тем самым объединив доступный нам эмпирический материал. Этому можно будет уделить одно-два занятия.

Позже, в практической работе, вы заметите, что обнаруживаются как бы «пояса» отрицательных эмоций по степени «грубости» и доступности для наблюдения и проработки. Сначала может быть

проработан первый пояс — те случаи, которые наиболее доступны и понятны. Когда это будет сделано, и при этом «вкус», опираясь на который мы сортируем эмоции, будет развит, мы начнем замечать другие, гораздо более тонкие слои. Например, мы сможем заметить тонкую гордость-гордыню, что-де мы такие «крутые» и так здорово «очищаем себя», или что-нибудь вроде этого.

Переходя от внешнего описания на несколько более глубокий уровень, я хочу обратить ваше внимание на специфическое качество или особенность отрицательных эмоций: часто одна отрицательная эмоция вызывает за собой другие. Например, человек «взорвался», накричал на кого-то, потом ему стыдно. Одна отрицательная эмоция по поводу другой отрицательной эмоции. Затем может последовать попытка себя оправдать, обвиняя кого-то другого, — еще одна отрицательная эмоция; и так далее.

Как сейчас помню, был я в классе во 2-ом, и была у нас учительница, которая еле-еле дорабатывала до пенсии. Мы писали какую-то городскую контрольную (нечто очень «ответственное»), и она что-то неправильно написала на доске. Потом, когда это выяснилось, она безумно на нас кричала и топала ногами, что вот-де «из-за вас, негодяев, ошиблась...» Такая цепочка: сначала она ошиблась, потом испугалась возможных неприятностей, потом она начинает обвинять нас, оправдывать себя...

Я думаю, что если вы всмотритесь, — это не требует никакого теоретизирования, для этого достаточно просто наблюдения, — но безжалостного наблюдения (то, что называется «честным свидетелем»), — вы увидите, что отрицательные эмоции почти всегда живут такими цепочками. Больше того,

они живут по-видимому не просто цепочками; они живут некоторой сетью или тканью. И можно даже сказать, что такого рода ткань или сеть отрицательных эмоций опутывает всю нашу жизнь и пронизывает ее насквозь.

(Попробуйте сопоставить это с сетью привычек, некоторые «измерения» которой мы рассматривали на предыдущем занятии. Вообще отрицательные эмоции во многих отношениях полезно представить как «дурные привычки», хотя это, конечно, не единственно возможный и даже не основной способ их рассмотрения.)

К этому мы еще вернемся, а пока предложение состоит в том, чтобы внимательно посмотреть на свою жизнь с этой точки зрения. Давайте найдем примеры не только отдельных отрицательных эмоций, но и такого рода «цепочек» и «сетей».

Интересно, что почему-то и каким-то образом мы не только оправдываем свои отрицательные эмоции (твердя что-то вроде формулы «слаб человек»), но мы их каким-то образом еще и любим. С одной стороны, они вроде потому и отрицательные эмоции, что неприятны, но, с другой стороны, есть в них и что-то очень для нас «вкусное».

Вот несколько направлений, в которых можно поискать, за что же мы их любим. (Повторяю, мы с вами пока что не теоретизируем, а смотрим чисто феноменологически, «фактически» на то, как оно у нас устроено.) Во-первых, это ощущение «пробоя», срыва некоторого запрета. Очевидно, что отрицательные эмоции относятся к сфере «нельзя», и когда мы вдруг каким-то образом «не выдерживаем», нас «прорывает», — появляется некоторое специфическое удовольствие, «запретный плод» в руках.

Опять же, наверняка это происходит не у всех (как писал бывший советский классик; «Гражданин, не бойся укусов насекомого. ЭТО не ПРО ТЕБЯ, а про твоего знакомого»). Кто посмотрит и увидит, тот посмотрит и увидит; кто посмотрит и не увидит, — тоже бывает.

Еще одно удовольствие от отрицательных эмоций, — это некая странная, особенная, тоже грязноватая власть над другими. Человек не сдержался, его прорвало, теперь он несется на всех парах и ни за что не отвечает... И это создает такую ситуацию, когда он обладает странной властью над ближними, — какая бы это ни была отрицательная эмоция: гневливая или, наоборот, депрессивная, или маниакально-радостная... Каким-то образом это устроено так, что ближним противопоставить этому вроде бы нечего. Человек оказывается во власти отрицательной эмоции, а ближние — как бы в его власти; в этой частной ситуации, на этот момент человек за счет отрицательной эмоции имеет возможность что-то «выиграть». А то, что по ближайшему хотя бы немного «большему» счету он проигрывает, — это в момент «раскрута» отрицательной эмоции как бы не учитывается. Это потом некая рассудочная фигура говорит: «Ну что же ты, тебе же потом будет хуже». Но в момент «пробоя» ощущение некоторой власти делает отрицательную эмоцию «вкусной» и чем-то привлекательной.

И наконец, еще один важный момент. Многие считают, что переживание и проявление отрицательных эмоций — это и есть эмоциональная «жизнь», что-то живое, кипящее, бурлящее. Во всяком случае по отношению к полному отупению может показаться, что это действительно какая-то «жизнь».

Давайте попробуем здесь задаться вопросом, возможны ли какие-либо другие эмоции, кроме отрицательных. Возможна ли эмоциональная жизнь при отсутствии (в пределе — полном) отрицательных эмоций?

Этот вопрос переводит нас в область, которая очень важна для психотехнической работы с отрицательными эмоциями область идеологического к ним отношения.

Многие психотехнические школы уделяют этой теме большое внимание. Например, П.Д.Успенский, ссылаясь на Г.И.Гурджиева, полагает, что работа над отрицательными эмоциями — одно из тех немногих направлений, откуда можно начать, не рискуя столкнуться с непреодолимыми системными трудностями, возникающими из-за сложной организации «человеческой машины».

Успенский утверждает, что эмоциональная жизнь не только возможна без отрицательных эмоций, но, более того, что отрицательные эмоции — одно из основных препятствий к формированию и переживанию действительной эмоциональной жизни.

Не спешите автоматически соглашаться с этим утверждением, хотя оно и кажется соблазнительно понятным и красивым. Успенский неоднократно подчеркивает, что это - ЭЗОТЕРИЧЕСКОЕ знание, то есть такое знание, даже для понимания которого, не говоря уже о применении, — требуются специальные, особые условия.

Один из смыслов последнего утверждения состоит в том, что эзотерическое знание о возможности обходиться без отрицательных эмоций очень легко перепутать с общепринятыми этическими представлениями. Во всей нашей культуре (почти во всех ее разных субкультурах) нам, вроде бы, вменяется в обязанность противостоять отрицательным эмоциям: считается, что проявлять их «нехорошо», нужно их сдерживать, а лучше вообще не испытывать: хорошим девочкам и мальчикам это не пристало.

Однако когда нам говорят: «Веди себя хорошо, то есть, в частности, не проявляй, а лучше даже не испытывай отрицательных эмоций», — мы сталкиваемся со странной вещью. С каждой конкретной и определенной отрицательной эмоцией в какой-то данный момент, мы, пожалуй, могли бы справиться (за исключением каких-то крайних случаев). То есть не то что можем, — но, именно «могли бы». Но если мы посмотрим непредвзято и честно на свою реальную жизнь и на реальную жизнь наших ближних и дальних, родных и знакомых, то увидим, что отрицательные эмоции в целом, — как ткань, как сеть, мало поддаются нашим слабеньким рассудочным попыткам сдерживать-ся. С этой тканью или сетью реально никто вокруг нас не справляется, и мы сами не справляемся.

Соответственно все «этические» установки по этому поводу не только бесполезны (хотя, и выполняют до некоторой степени сдерживающую функцию), но, по сути дела, являются большой ложью. Эти установки, - как всем на самом деле понятно, — не предназначены для того, чтобы действительно выполняться.

И на эту ложь люди соответствующим образом реагируют Как бы принимая установку «в принципе», средний интеллигентный (а уж тем более

неинтеллигентный) человек совершенно уверен (если вообще об этом задумывается), что отрицательные эмоции — это на самом-то деле вполне нормально, «мы же не ангелы», «все люди так живут», — и люди действительно так и живут.

Таким образом, если утверждается, что жить без отрицательных эмоций — нормально, а переживать и выражать их ненормально (это опять про отличие «обычного» от «нормального»), причем утверждается всерьез, а не в качестве заведомо лживой, но «правильной» (то есть — псевдоправильной) установки культуры, то нужно остановиться и заметить, что без особых пояснений непонятно, что же имеется в виду.

По-видимому, за этим должна стоять определенная система идеологических представлений, и лишь в ее контексте такое утверждение получает свой смысл. Здесь и появляется необходимость в теории (или теориях), к которым мы позже перейдем. На представлениях Гурджиева или Успенского я останавливаться не буду (может быть, кто-то захочет взять себе такую тему для курсового реферата: «Отрицательные эмоции и работа с ними по Гурд-жиеву-Успенскому»), а расскажу, как выглядит эта тема с точки зрения принятых в нашей мастерской теоретических положений.

Но сначала нужно отметить еще один аспект «эзотеричности» этого подхода.

Как я уже отмечал, простой человек обычными средствами справиться с миром отрицательных эмоций не в состоянии. Значит за утверждением, что можно и действительно хорошо жить без отрицательных эмоций, лежит что-то совершенно другое, нежели привычные нам воспитательные ходы, — а

именно: какие-то специальные методы и средства Работы.

Можно предположить, что в каждой психотехнической школе есть ряд таких методов, и в разных школах они разные (опять же, очень советую сделать для себя — или для всех нас, — такой реферат по Успенскому, а также, например, по Фрейду, по Перлзу и по Берну). Одним словом, нужно иметь в виду, что это очень серьезная, основательная, трудная и требующая специальных средств работа.

Я полагаю, что полезно было бы также на эмпирическом уровне посмотреть, что может «остаться» в эмоциональной жизни, если убрать отрицательные эмоции. Каждому полезно самому проделать такую эмпирическую работу, я сейчас только намечу некоторые возможные линии.

Во-первых, очевидно останутся так называемые «высшие» эмоции, — что бы под этим ни понимать. Например, сюда можно отнести область эмоций типа буддийского сострадания или христианского милосердия, эмоции переживания прекрасного, переживания высокого искусства и т.п.

Во-вторых, наверное останется область, так сказать, «непосредственных» эмоций, как приятных, так и неприятных, Например, у досады, когда попал в неприятную ситуацию, может не быть специфического привкуса отрицательной эмоции. Тут каждому предоставляется поле для того, чтобы прочувствовать внутри себя эту тонкую, но очень определенную грань. Еще раз: если посмотреть внимательно и точно, то видно, что неприятная эмоция — это одно, а отрицательная эмоция (специфическая эмоциональная «грязнотца») — это другое.

Тут же можно сказать, что в зависимости от того, какого типа эмоции считаются «нормальными» и допускаются определенным кругом людей в общественную, — то есть «цивилизованную», «культурную», — жизнь, можно различать «жизненные стили», разные в разных культурах и субкультурах, у разных людей и даже у разных субличностей в одном человеке.

Скажем, одна группа субличностей в некоем Иван Иваныче практикует и допускает один тип эмоций, а другая — другой; например, Иван Иваныч на работе и Иван Иваныч дома. Разные субкультуры разных субличностей внутри Иван Иваныча могут иметь разный стиль. При этом может оказаться, что некоторые типы эмоций допускаются как нормальные и не воспринимаются как отрицательные эмоции одной субличностью, но совершенно неприемлемы для другой. В консерватории Иван Иваныч ни за что не позволит себе даже переживать то, что он «естественно» не только переживает, но и выражает в обычной семейной сцене.

Здесь, повторяю, очень тонкая грань, и каждый может посмотреть, где для него (и для различных его субличностей) проходит граница между просто неприятными и собственно отрицательными эмоциями.

Прежде чем углубиться в теорию (а уж потом перейти к методическим описаниям возможностей работы с отрицательными эмоциями), нужно рассмотреть еще одну характерную для нашей культуры дихотомию, в которой часто запутывается эта тема. Совершенно очевидно, что подавлять как выражение, так и переживание отрицательных эмоций во:первых, невозможно (хотя можно пытаться

это делать время от времени), а во-вторых, по-видимому это даже и вредно, как о том говорят психологи и врачи. Но тогда получается вроде бы неразрешимая дилемма: если не подавлять, то выражать, а если не выражать, то подавлять. Или не замечать, вытеснять, блокировать, — есть много психологических терминов, описывающих разные оттенки этого действия.

Я люблю по этому поводу рассказывать анекдотическую историю, которая, впрочем, произошла на самом деле. Приходит ко мне клиентка, — начинающий психотерапевт, — и говорит, что психотерапия мешает ее семейной жизни. Оказывается, дело обстоит следующим образом. Она считает, что должна, работая со своими клиентами, быть «чистой» от отрицательных эмоций, а для этого (как она где-то вычитала, не поняв, о чем речь), эти самые отрицательные эмоции нужно «отреагировать». Для «отреагирования» она использует мужа, спуская на него накопившихся «собак»2, — и это, разумеется, не способствует семейной гармонии. «А если я не буду этого делать, — подняв на меня милые голубые глаза говорит она, — как же я пойду к клиентам?»

Что касается противоположной возможности, то полезно заметить, что та «инстанция», которая занимается (или пытается заниматься) подавлением отрицательных эмоций, как правило сама полна отрицательных эмоций, и именно они питают ее, этой «инстанции», «праведный» гнев (а также презрение, отвращение, обиду, вину и пр.) по поводу отрицательных эмоций.

Как же разрешить эту дилемму?

Идея психотехники состоит здесь в том, что отрицательная эмоция — это вообще просто ошибка,

причем не столько «эмоциональная ошибка» (кажется несколько странным применять сам этот термин к эмоциональной сфере), сколько ошибка в когнитивном (познавательном) представлении ситуации. Грубо говоря, отрицательные эмоции, — это эмоциональная реакция на неправильно представляемую ситуацию3...

Если это так, то понятно, что отрицательную эмоцию нужно не подавлять и не выражать, с ней нужно РАЗБИРАТЬСЯ, или, как говорил великий русский классик, «зреть в корень».

Хотя, конечно, для того, чтобы разбираться, нужно сам процесс выражения или даже переживания отрицательной эмоции остановить, нужно выйти из него. Но, — повторю еще раз, остановить не для того, чтобы выполнить установки внешней морали, не подавить отрицательную эмоцию, а, напротив, отнестись к ней ВСЕРЬЕЗ, — даже более всерьез, чем она сама запрашивает.

В этом и состоит центральная идеологическая -посылка грамотной психотехнической работы с отрицательными эмоциями. Для каждого, кто собирается этой работой заняться, очень важно, чтобы эта «идеологическая база» была максимально обоснована теоретически и прочувствована эмпирически, на собственном опыте, То есть, чтобы человек понял ее, как говорил Гурджиев, «всей своей массой».

Теперь, понимая, для чего это нужно, мы можем перейти к довольно сложным теоретическим построениям. Хочу только напомнить вам, что, с одной стороны, хорошо понятые теоретические представления дают возможность более глубокого видения проблемы, с другой же стороны — это всегда взгляд

несколько более узкий, чем та эмпирия, которая привела к данной теории.

Прежде всего необходимо описать своеобразную, специфическую действительность, в которой люди проводят (не задумываясь об этом) значительную часть своего времени и расходуют значительную часть энергии, и в которой как раз и возникают отрицательные эмоции.

Мы думаем, что живем в мире столов и стульев — в «реальности» (слово «реальность» происходит от латинского слова «res», что значит «вещь» или «дело» — нечто материально-определенное). Но на самом деле это совсем не так.

В такого рода «реальности», в точном смысле слова, может жить только Маугли, — человеческий детеныш, не прошедший аккультурации или социализации. Человек живет в специфически-человеческом, социокультурном мире: мире обобщенных представлений, для которых «вещи» и «дела» являются только «экземплификациями» понятий.

Кроме того, человеческий мир — это мир межличностных взаимодействий, значительную часть которых человек «вбирает» в себя (интериоризи-рует, говоря научным языком психологии), начиная «разыгрывать» внутри себя те роли и отношения, которые осваивает в общении со своими воспитателями3.

Советский психолог и философ Б.Ф.Поршнев развил представления Выготского, поставив вопрос, что лежит в основе самой возможности социализации и интериоризации. Ответом на этот вопрос стало его учение о суггестии как фундаментальной основе человеческой психики.

Суггестия (по Поршневу) начинается с интердикции (запрещения, остановки), которая прерывает «естественную» жизнь организма в его среде, выводит организм за пределы его собственной «реальности». Например, малыш самозабвенно лезет в лужу, мама сзади кричит ему: «стой, не лезь».

Сама суггестия состоит в том, что организму (человеку) предлагается вести себя и действовать не так, как он вел бы себя в соответствии со своими собственными потребностями в своей среде, а неким иным, но вполне определенным образом. Например, малышу, который разыгрался с мячиком, велят идти есть или спать. Ему в этот момент ни есть, ни спать совершенно не хочется, у него нет такого внутреннего импульса, но «мама велела, а она лучше знает» (часто так на самом деле и есть). В момент суггестии реальность (то есть материальная среда с ее «естественными» процессами) как бы «смещается»: она «продолжается» (в частности, во времени, но не только) уже не так, как она «текла», а под новым углом.

«Смещение» реальности происходит не только для адресата суггестии, и даже не только для ее адресанта, суггестора. Это может касаться среды, окружающей суггестивную пару, в самых разных масштабах. Например то, что малыш не полезет в лужу, даст маме возможность чистеньким привести его в гости к бабушке на день рождения, куда они направлялись, и где малыш будет радовать всю

родню.

А вот пример другого масштаба. Представьте себе, что адресат суггестии — военачальник армии, располагающей большим запасом ядерного оружия. А

суггестия состоит в том, чтобы пустить его в ход. Хорошо известно, что при выполнении такой суггестии жизнь на Земле (в том числе наша с вами) вполне может довольно скоро прекратиться.

Однако автоматическому выполнению суггестии противостоит контр-суггестия: приказание или просьбу можно не исполнить4.

Имея это в виду, мы обнаруживаем, что реальность в момент суггестии не сразу «смещается». Сначала она как бы «разламывается», раздваивается. Благодаря тому, что суггестия может быть как исполнена, так и не исполнена, создается своеобразное «зависание»: в тот момент, когда приказание (или просьба) высказывается, еще неизвестно, будет ли суггестия исполнена, то есть неизвестно, по какому из двух возможных путей «пойдет» реальность (в нашем последнем примере, сохранится жизнь на Земле или нет). И то, и другое присутствует в этом моменте как возможность, а действительность (тем более — реальность) еще не определена.

Я повторю еще раз, потому что это, с одной стороны, вроде бы очевидно и понятно, но с другой — это очень меняет привычную нам картину мира. Мы думаем, что живем в «реальности» — мире физических законов, причинности и т.п. А между тем в любой момент времени люди, выполняющие или не выполняющие различные (в том числе — наши собственные!) суггестии, могут изменить (или не изменить, — мама может же и не купить мне мороженое, хотя мне очень хочется) эту, кажущуюся такой понятной и устойчивой, «реальность».

Но все обстоит еще значительно сложнее. Как справедливо указывает Поршнев, ни процессы суггестии, ни процессы контр-суггестии сами по себе,

без специальных экспериментальных условий, наблюдаться не могут (хотя мы постоянно имеем дело с их результатами). То, что происходит «у всех на глазах» — это процессы контр-контр-суггестии (к-к-с), то есть подкрепления первоначальной, исходной суггестии каким-то дополнительным воздействием на адресата. Если мама не покупает мне мороженое, я начинаю ее упрашивать. Если ребенок не слушается, его наказывают. Если политик не выполняет то, что от него требуется, на него оказывают давление. И так далее.

Я не буду здесь излагать подробно соответствующие теоретические схемы5, но назову их основные конструктивные элементы, потому что это может оказаться полезным для ваших дальнейших самостоятельных размышлений и работы над отрицательными эмоциями.

Существуют два фундаментальных типа суггестии: Ребенок — Родитель («просьба») и Родитель — Ребенок («приказание»). Полезно заметить, что в этих схемах (мои конструктивные элементы отличаются от описаний Берна) Родитель всегда обращается к Ребенку, а Ребенок — к Родителю.

Позже, когда (и если) у человека формируется функция Взрослого, он может обратиться к другому Взрослому с «предложением», которое по своей природе является не суггестией, а мета-коммуникативным феноменом.

Существуют три фундаментальных типа контр-контр-суггестии, во всяком случае в когнитивном плане (позже мы к этому еще вернемся). (1) Отсылка к устройству мира («Если полезешь в лужу, намочишь ноги и испачкаешь пальто»); это — первый шаг к Взрослению. (2) Отсылка к социально-

фиксированным позициям, которые должны обеспечить выполнение суггестии (одесский вариант: «На кому ты топ ногой, на твой родной мама, который тебя ест и пьет?!»); это — путь к формированию самоощущения «окей» и «не-окей», Лягушек и Принцев, а также сценариев-по-Берну. (3) Обещание награды и угроза наказания, то есть «произвольность» (в отличие от детерминированности: мама захочет — накажет, а захочет простит, как иудейский Бог по К.Юнгу), переходящая в произвол; это — основа манипуляций и игр-по-Берну.

Кроме того, в наших схемах используются соответствующим образом модифицированные азы теории рефлексивных игр по В.А.Лефевру: «Я знаю, что он знает, что я знаю», и т.д. В сложных контр-контр-суггестивных схемах это развертывается примерно таким образом: «Я согласен сделать нечто, если ты сделаешь свое нечто, но ты согласишься это сделать, если я сделаю нечто третье, и т.д.» Одним словом: «Утром стулья, вечером деньги, но деньги вперед».

Вроде бы, если суггестия не исполнена, то «реальность» продолжает развертываться по не-сугге-стивной линии (вспомните рисунок). Но специфическая действительность контр-контр-суггестии позволяет суггестору (и заставляет его!) полагать, что, как говорят в той же Одессе, «еще не вечер»: суггестор не принимает отказа. Нужно «нажать» (упросить, уговорить, уломать, пригрозить, пообещать и пр.), и может быть все еще будет так, как суггестору нужно.

«Зависание», характеризующее «разлом» реальности в момент суггестии, оказывается благодаря этому не «моментом», а распространяется на неопределенно долгое физическое время — от нескольких минут до нескольких десятилетий (и больше: горе-иудеи, а вслед за ними и горе-христиане уже несколько тысячелетий не могут толком научиться слушаться своего Бога, а Он все ждет, надеется и посылает им награды и наказания).

Интересно, что, имея свое особое время («квантами» этого времени являются коммуникативные ходы к-к-с, к-к-к-с, к-к-к-к-с и т.д., развертывающиеся в физическом времени в виде процессов устной речи, написания и отсылки писем, документов и пр.), эта особая действительность не имеет никакой реальности. С точки зрения реальности ее как бы просто не существует, это игра «чистой» воли, точнее — борьба «воль» за реализацию тех или иных возможностей. В физическом мире она может развертываться, грубо говоря, в масштабе прочности тех самых столов и стульев, на которых и за которыми сидят участники процесса.

Так вот, развертывая процессы контр-контр-суг-гестии, то есть угрожая, обещая, упрашивая и т.д., мы начинаем жить в этой особой, — в реальности не существующей, — действительности. Мама может не покупать малышу мороженое, а он может клянчить неделю и больше. И он при этом будет жить не в реальности, где мама купила или не купила ему мороженое, а в особой действительности, где он просит, убеждает, канючит, упрашивает и пр.

Для полноты картины (хотя бы минимальной) нужно добавить еще один момент, хорошо изученный и описанный в школе Грегори Бейтсона6. Речь идет о парадоксальной коммуникации, которую он назвал «двойной связанностью» (double bind), где нечто утверждается, но одновременно на другом уровне абстракции (его можно назвать, вслед за Бейтсоном, «пометой»), отвергается.

Расканючившемуся малышу мама может сказать: «Если бы ты не канючил так противно, я бы купила тебе жвачку». Теперь малыш «в ступоре»: если он попросит жвачку, значит он опять канючит, и мама накажет его за это, не выполнив его просьбу; а если не попросит, — откуда она узнает, что ему хочется жвачки?

С другой стороны (так начинаются и разыгрываются игры-по-Берну), очень может быть, что малышу вовсе и не нужна физическая жвачка: он жует другую, психическую, имея возможность вволю обижаться (прекрасный способ реализации «эдиповых» претензий). Тогда, даже если мама в конце концов что-то ему купит, это будет «не та жвачка», или «теперь уже поздно», и т.д.

Теперь, после общего описания этой странной, несуществующей действительности, можно вернуться к нашей теме — к отрицательным эмоциям.

Когда я говорил о трех «доводах» контр-контр-суггестии, это было исключительно когнитивное «измерение» процесса коммуникации. Но часто гораздо большее значение имеет как раз эмоциональное давление. В этой игре контр-суггестий и Контр-контр-суггестий, в попытках одной «стороны» отказаться выполнять суггестию, а другой — заставить ее выполнить, эмоциональное давление играет огромную и часто решающую роль. Это можно описать, воспользовавшись (почти буквально) той схемой, по которой Л.С.Выготский описывал превращение инстинктивного движения ребенка, тянущегося к заинтересовавшей его игрушке, в коммуникативный жест.

Вначале ребенок, конечно же, не знает, что это «жест», он просто тянется к яркой игрушке. Но

для мамы, которая находится рядом (причем именно для того, чтобы ему помогать) это «сигнал»: она видит, к чему малыш тянется, и дает ему игрушку. Причем этот «сигнал» она сама, посредством своего осознания, превращает в жест. В конце концов и ребенок (для нас сейчас не важно, каков механизм этого шага развития) начинает осознавать свое действие как жест, как обращение. Причем, как красиво пишет Выготский, ребенок — последний, кто обнаруживает в своем действии обращение, коммуникацию.

С отрицательными эмоциями происходит по существу нечто подобное. Ребенок приобщается к этой, извините за выражение, «культуре», точно так же, как к любой другой — к речи, предметным действиям, социальным ролям и пр. Сначала ребенок дает просто отрицательную эмоциональную реакцию (это еще НЕ «отрицательная эмоция» как таковая!) на ситуацию, например, фрустрации. Затем он обнаруживает, что его отрицательная эмоциональная реакция может оказывать влияние на состояние родителей. И постепенно она становится не просто реакцией, а способом воздействия, способом эмоционального давления («Я не тебе плачу, я маме плачу»).

Можно сказать, что он начинает эту свою реакцию использовать, благодаря чему она из реакции превращается в собственно отрицательную эмоцию как таковую, которая, как мы теперь видим, всегда (даже когда это не сразу заметно) является обращением.

(Впрочем, можно описать это и в противоположном языке, утверждая, что это она, — отрицательная эмоция, — начинает его «использовать». Попробуйте поразмыслить об отрицательных эмоциях

как о неких полу-самостоятельных «существах». В технических терминах психологии это называется «субличностью», а в «домашнем оккультизме» начала века именовалось пышным словом «лярва».)

Соответственно, мы можем указать здесь два фундаментальных типа отрицательных эмоций — «Родительские» и «Детские», просящие и требующие.

Однако нужно иметь в виду, что отрицательные эмоции как таковые — это не просто эмоциональное давление, это гораздо более сложный феномен. Это эмоциональное давление в рамках вышеописанной «несуществующей действительности», в которой суггестор отказывается принимать реальность несостоявшегося исполнения его суггестии.

Это похоже на обобщенный принцип игр-по-Берну: «зависание» в контр-контр-суггестии фиксируется само по себе, и фактически уже исчезает (или почти исчезает) задача исходной суггестии, а остается только стремление сохранять саму эту ситуацию.

Например, как я не один раз вам говорил, соба-ка-сверху отличается от реального Родителя тем, что она ворчит, но не предполагает выполнения своих указаний. Собака-снизу отличается от реального Ребенка тем, что она прекрасно понимает намерения собаки-сверху и не предполагает выполнять ее указания. Собака-сверху не для того дает указания, чтобы их выполнили, а собака-снизу не для того их принимает, чтобы выполнять. Они обе играют в свою игру, завися друг от друга прежде всего в том, чтобы эта игра могла продолжаться. По тому же принципу система отрицательных эмоций

отрывается от исходной суггестии и становится средством эмоциональной связи между людьми.

Таким образом, мы теперь ясно видим, что эта связь основывается на замечательном «бы» — «если бы ты вела себя иначе», «если бы ты был другим», — то есть на нежелании воспринимать то, как обстоят дела в реальности.

Еще раз подчеркну: я не хочу сказать, что все отрицательные эмоции имеют такую природу. Давайте ограничимся утверждением, что некоторый, — хотя довольно значительный, класс отрицательных эмоций устроен именно так: они поддерживают некую псевдо-реальность, заменяющую собой «реальную реальность».

Можно еще добавить, что основная коммуникативная функция отрицательных эмоций — это назначение себе и адресату (напомню: у отрицательной эмоции в рамках этого подхода всегда есть адресат) определенных ролей в этом «компоте». Например, ворчанием ребенку навязывается роль «неслуха» (а себе Родителя-Которого-Не-Слушаются), конючением родителю предлагается роль обидчика (а себе Ребенка-Которого-Недостаточно-Любят), и т.д. Чувство вины и обида — самые яркие примеры отрицательных эмоций в этом смысле слова.

Отсюда мы сможем позже прямо перейти к двум важнейшим функциям отрицательных эмоций — функции «канализации» эмоциональных связей и между людьми и функции формирования «образа себя».

Есть еще один раздел теории отрицательных эмоций, который я здесь только назову, а также коротко отмечу источники, по которым можно его проработать. Это — биоэнергетический их аспект.

Прежде всего здесь приходит на ум наиболее известное психоаналитические построения Фрейда. С точки зрения его подхода отрицательные эмоции можно рассматривать как «симптомы», выполняющие двойственную функцию. С одной стороны, они являются «заслонкой» против нереализуемых влечений (типа инцестуальных влечений детей к родителям, т.е. влечений Эдипа и Электры, с одной стороны, и влечения отца к дочери и матери к сыну, как они описаны, например, у Берна в игре «Гам»). С другой стороны, они оказываются одновременно и каналами «смещенной» реализации этих влечений, своеобразной «подменой». Отсюда очевидный (для опытного «вкуса») привкус грязноватой сексуальности (чаще всего недоразвитой, «детской») в большинстве отрицательных эмоций.

Про то же самое, только в иных терминах, говорит и Успенский, описывая функционирование «эмоционального центра» на энергиях «сексуального центра»

Кроме того, у Успенского можно встретить мысль, что отрицательные эмоции возникают как неправильное совместное функционирование инстинктивного и эмоционального «центров».

Фрейдовские построения получают интересное развитие в биоэнергетическом подходе А.Лоуена, ученика Вильгельма Райха. Он описывает различные биоэнергетические паттерны (выражающиеся прежде всего в хронических мышечных зажимах или, наоборот, недоразвитости и отказе от использования определенных групп мышц), которые соответствуют определенным «защитным» установкам. Интересующие нас отрицательные эмоции

разумеется должны быть в этих «характерных» мышечных паттернах обильно представлены (что, кстати, хорошо соответствует немудреной идее, лежащей в основе знаменитой «гипотезы Джеймса-Ланге», о связи эмоций с их телесным выражением).

Наконец, интересная, существенная и практически применимая «теория» связи различных типов отрицательных эмоций с дисфункцией тех или иных внутренних органов содержится в китайской алхимии, как она излагается, например, в книгах амери-канско-китайского мастера Мантека Цзя (или, в других переводах, Чья). Как бы ни относиться к его теоретическим построениям, положительное воздействие практики «внутренней улыбки» может проверить на себе каждый. Это нетрудно и действительно благотворно, хотя никоим образом не заменяет остальных аспектов работы над отрицательными эмоциями.

Теперь, после освоения действительности отрицательных эмоций в опыте и знакомства с разными теоретическими представлениями о них, мы можем попробовать наметить методические и технические возможности работы с ними.

Поскольку здесь это особенно важно, напомню еще раз о различии между техникой и технологией, как они понимаются в нашей мастерской. Технология — нечто принципиально «отчужденное», вне-личностное, это способы использования законов внешней «природы» на потребу людей. Техника — это искусство, она всегда является принципиально-личной. Каждый артист, художник,

ученый, да просто каждый человек, умеющий делать какое-либо дело, располагает собственной, сугубо личной «техникой» — искусством этого «делания». Точнее даже было бы сказать, что его личность «включает» в себя эту технику; в оптимальном случае «личность» и есть совокупность такого рода «техник».

Следовательно, говоря о «технике» работы с отрицательными эмоциями, мы говорим не о выполнении каких-то общих правил, а о сугубо личных «наработках», в обретении которых можно лишь указать некоторые общие направления. Это очень важно в работе над отрицательными эмоциями, потому что здесь в очень большой степени работает известная установка: «Я — это другое дело».

Ответ, который каждый из нас может дать самому себе на эту сентенцию (неважно, высказывается она во внутреннем диалоге явно или подразумевается): совершенно справедливо, и вот именно с этим «Я», ни на кого другого не похожим, с «моими» личными отрицательными эмоциями (а вовсе не с отрицательными эмоциями «вообще») мне нужно иметь дело.

В начале этого методического раздела мне хочется повторить то, что раньше уже было сказано в несколько ином контексте. Приступая к работе над отрицательными эмоциями, нужно с самого начала понимать, что это — дело сложное и, прямо скажем, опасное.

Как говаривал замечательный фортепианный педагог Г.Г.Нейгауз, начинающий ученик не только склонен палить из пушки по воробьям, но и готов выйти с игрушечным пистолетом против батареи.

Было бы правильным, чтобы ученик приступал к этой работе, уже имея некоторый опыт в других психотехнических областях, например, поработав над привычками (см. предыдущую главу), или над ложью (см. следующую главу), или научившись ставить психотерапевтическую проблему (см. последнюю главу). Еще раз напомню, что для такой работы очень нужна группа (или хотя бы напарник), лучше проводить ее под руководством терапевта или инструктора.

Методически работа над отрицательными эмоциями явно распадается на несколько «поясов» или слоев, из которых здесь подробно будет описан только первый. Человек, приобретший опыт в этом первом поясе, для дальнейшей работы будет нуждаться вообще в иного типа помощи и организации, что лежит вне предмета Первого Цикла этой книги.

В первом слое предметом работы может стать некоторая вполне явная, определенная и типичная для данного человека отрицательная эмоция или группа эмоций. Выделение и описание этой эмоции (или группы эмоций) может проводиться по методике, сходной с первым шагом работы над дурной привычкой. «Противника» нужно прежде всего научиться мгновенно узнавать «в лицо», затем хорошо изучить и описать. Нужно пронаблюдать типичные ситуации, в которых появляется эта отрицательная эмоция, собственные состояния и логику мышления про этому поводу и пр.

Дальше можно попробовать, продолжая реализацию методов работы с дурными привычками, просто «не делать этого», то есть не выражать и даже не переживать эту отрицательную эмоцию. В некоторых случаях это может получиться, что даст ученику прекрасный опыт «избавления» от опре-

деленной отрицательной эмоции, опыт того, что без нее можно жить. Здесь очень полезно просмотреть, что благодаря этому изменилось в жизни в целом, как меняется «образ себя». После этого можно переходить к следующей эмоции или группе.

Но попытка «просто перестать» может и не сработать. Как правило привычные отрицательные эмоции обладают над нами по крайней мере некоторой властью, и не легко ею поступаются. К тому же, они являются важными составляющими нашего привычного стиля жизни и привычного «образа себя», так что избавление от них (как, впрочем, и от существенных привычек) требует серьезной проработки.

Проработка в этом случае должна быть прежде всего аналитической. Но тут имеется очень опасная ловушка. Задача состоит в том, чтобы «расспросить» отрицательную эмоцию, «о чем» она хочет сообщить, на что она указывает. Но все дело в том, что (как мы видели в теоретической части) отрицательная эмоция так «устроена», чтобы скрывать -как раз то, на что она, казалось бы, должна указывать. Отрицательные эмоции основаны на лжи.

Здесь возникает самый напряженный момент -борьбы. «Реализация» (то есть не только выражение, но даже переживание) отрицательной эмоции принципиально не допускает раскрытия содержащейся в ней лжи. А аналитическое раскрытие этой лжи и поддержание ее сознавания делает невозможной реализацию отрицательной эмоции.

Я поясню это на примере обиды. Допустим, обида начинается с того, что человеку становится действительно дискомфортно в связи с определенным поведением его партнера. Он высказывает (или, что еще хуже, не высказывает) свою претензию. Партнер изменяет или не изменяет свое поведение: И в том и в другом случае это — реальность, с которой человеку дальше нужно иметь дело.

Если «обиженный» не хочет иметь дело с этой реальностью, если он заинтересован в чем-то другом (о чем не говорит, и чего часто даже сам не осознает), он продолжает настаивать на том, что партнер с ним неправильно «обошелся». Часто вся игра построена на том, что «теперь с этим ничего уже нельзя поделать», то есть нет никакой реальности, в которой «потерпевший» мог бы получить реальное удовлетворение.

Примером может служить известная анекдотическая формула: «Как вспомню, что ты мне не девушкой досталась...» Чтобы было понятней, в чем состоит аналитическое действие относительно отрицательной эмоции, рассмотрим, каково правильное разрешение этой ситуации со стороны «обиженного». Оно, — если поверить, что партнера действительно волнует проблема дефлорации, -состоит в том, что либо он раз и навсегда принимает свою партнершу «не девушкой», либо - также раз и навсегда — отвергает за то, что она не девушка).

Или, — тоже распространенный случай, — реальное удовлетворение состоит в чем-то совсем ином, что «потерпевший» надеется получить в виде «компенсации». В нашем примере более вероятно, что «на самом деле» вся коммуникация — только способ поддерживать жену в состоянии «виноватости», а себя — в состоянии «обиженности», и стричь определенные «купоны» (они могут быть разными, например, в садистском и мазохистском варианте) с этой игры.

Так или иначе, принципиальная ложь ситуации состоит в том, что «потерпевшему» давно уже не важен сам предмет обиды, семантика этой коммуникации давно уже разошлась с ее прагматикой, но «в тексте» это не фиксируется, и обиженный держит себя, а часто и партнера в несущественной (а часто и несуществующей) ситуации.

В каждом конкретном случае ученику следует обнаружить конкретное собственное проявление этой лжи.

Таким образом, ловушка состоит в том, что в ответ на аналитическое приглашение «рассказать, в чем дело», отрицательная эмоция хочет повторить свою «песню» (может быть, с новыми вариациями).

Чтобы не попасться в эту ловушку, работающий должен быть в достаточной мере дистанцирован от собственной отрицательной эмоции. Он должен относиться к ней ВСЕРЬЕЗ, но, как уже было сказано, более всерьез, чем относится к себе она сама. Потому что «она сама» привирает (первый ранг), знает, что привирает (второй ранг), и прощает это себе (третий ранг). А работающий (с помощью терапевта-аналитика) должен выяснить, как реально (нулевой ранг) обстоит дело, и не позволять себе ни на йоту отклоняться от этой психической реальности.

Я не случайно упомянул здесь терапевта-аналитика. Дело в том, что чаще всего отрицательные эмоции живут на многообразных и сложных переносах, проекциях, смещениях, сгущениях и пр., что требует именно аналитического подхода. Впрочем, для практической работы в некоторых (хотя далеко не во всех) случаях может быть достаточно просто обнаружения привкуса лжи, на которой основывается отрицательная эмоция. Может оказаться достаточным, если можно с полной убежденностью сказать ей: «Ты лжешь!» — и она потеряет свою силу.

Как говорил Гурджиев, хуже всего, если вы убеждены в «справедливости» своей отрицательной эмоции. Но «благая весть» (как любят говорить американцы) состоит в том, что отрицательная эмоция всегда содержит субъективную (обнаруживаемую в прагматическом аспекте коммуникации) ложь, хотя часто прячется за объективной (то есть чисто семантической) «правильностью».

Следующий важный аспект работы состоит, как и в случае с привычками, в исследовании различных функций, которые «прикреплены» к данной отрицательной эмоции, выполняются ею. У тех, кто работал над привычками, уже есть некоторый опыт такого рода анализа. Поэтому здесь я остановлюсь только на двух крайне важных, но частных аспектах этой темы.

Первый, как мы уже говорили, состоит в том, что отрицательные эмоции — привычный и типичный для нашей «культуры» канал эмоциональной связи между людьми. И действительное горе состоит в том, что если они убираются, то часто ничего другого просто не остается. Здесь с полной неотвратимостью действует закон, о котором Гурджиев однажды сказал Успенскому: «Ничто так не разделяет людей, как Работа».

Человек, «выдирающийся» из сети отрицательных эмоций, часто одновременно с этим теряет привычные связи с людьми, которые раньше казались «близкими». Как правило, он пытается «заставить» их тоже «работать над собой»; иногда это удается, чаще — нет.

Это ситуация, с которой приходится примириться. Тут я не могу избежать «высокого стиля», напомнив, что свобода стоит очень дорого. Как сказано в классической книге: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов». Ученику же предлагается «взять свой крест и следовать за Учителем».

И здесь есть «благая весть». Все, кто когда-либо проходил этот участок пути, подтвердят, что, лишившись «человеческих» (на самом деле псевдочеловеческих, лучше сказать — «адских») связей с другими людьми через отрицательные эмоции, человек вовсе не остается в одиночестве, как многие боятся. Напротив того, он быстро обретает реальные эмоциональные связи, иногда с теми же самыми людьми, иногда — с другими, которые начинают ему гораздо больше нравиться.

Еще одна важная функция отрицательных эмоций состоит в том, что ими пропитан, пронизан, а часто на них держится, как на остове, наш «образ себя». Конечно же, «я» — это тот самый «недотыкомка», неудачник, неумеха, невезучка, которого все обижают, которого никто не любит, на котором все только «возят воду», — и прочее в таком роде. И это дает обладателю такого «образа себя» множество «преимуществ» в жизни: «Чего вы хотите от человека с деревянной ногой?»

Не соблазняйтесь «крайностью» этого примера. Конечно, мы с вами «не такие». Или только «немножко такие». Насколько? В чем? Кем или чем я буду, когда у меня не будет вот этой, конкретной отрицательной эмоции? Кем или чем я буду, когда у меня не будет целого слоя отрицательных эмоций — тех, которые я сейчас, сходу, могу в себе увидеть? Узнает ли меня тогда, как в известном

стихотворении Маршака («Из английской народной поэзии»), моя любимая собачка?

Одним словом, сюда вполне подходит схема знаменитого вопроса, который Эрик Берн задал алко-голизирующейся старушке: «Мадам, что вы будете делать, когда бросите пить?» Потому что отрицательные эмоции, — еще одно, последнее «уподобление», — очень похожи на разного рода «зависимости»: алкогольную или наркотическую. Похожи психологически, биоэнергетически, поведенчески и во многих других отношениях.

Так что мы вполне можем воспользоваться, в заключение этой главы, прекрасными лозунгами, которыми снабдила нас наша замечательная культура:

«Пьянству — бой!

«Ударим автопробегом по бездорожью!»

Примечания

1 Впервые - в книге «Практическая психотехника». В этой главе коротко вводятся многие понятия, о которых дальше будет идти речь подробнее.

2 На самом деле этот термин, введенный еще Фрейдом, означает нечто совсем иное.

3 Впрочем, если посмотреть несколько глубже, то «ошибка» эта может быть, — и как правило бывает, — если не сознательной, то намеренной, в полном соответствии со фрейдовской идеей разнообразных «выгод от симптома».

4 Здесь необходимо сослаться на представления «отца» советской психологии, Л.С.Выготского. Знакомство с его идеями можно начать, например, с книги «Развитие высших психических функций». Интересно, что о том же самом, и даже похожими словами, пишет К.Кастанеда (он, впрочем, опирается на представления американского социолога Талкота Парсонса и на культур-антропологическую традицию).

5 Важной фазой формирования этой способности у ребенка является так называемый «кризис трех лет», с его «негативизмом», состоящим как раз в отказе исполнять какие бы то ни было суггестии.

6 Это делается во Втором Цикле, в лекции «Ребенок-Родитель-Взрослый»

7 См. Г. Бейтсон и др. К теории шизофрении. — Московский психотерапевтический журнал, 1993, 1-2.

Глава 8. Отрицательные эмоции - Психотехника экзистенциального выбора - Михаил Папуш