13. Чудо Земли - Сборник - Сатпрем

   Но все же оставалась эта  старая  печаль,  которая  кровью  обливала  его

сердце. И почему?

   В человеке так много старых могил.

   Он столько жил, и это была как Нищета всех людей вместе,  слезы,  никогда

не выплаканные, нежности, никогда не высказанные. Отваги, которые уходили  в

рассвет какого-то настоящего дня и молчания, которые  уходили  в  их  вечное

Молчание, с нежностью,  как  с  их  любовью  покинутого  мира,  покинутой  и

безутешной матери. А! Родимся ли мы когда-нибудь?

   Однако он родился, этот малыш, на заре сказочной и  неизвестной,  но  эта

заря послужила ему всеми зорями и  всеми  сказками,  раз  уж  сердце  как-то

печалится, раз уж любовь уходит в полном одиночестве в  старую  Ночь  Земли,

раз уж малыш вон там идет и приходит, и бежит и ударяется о  ничто,  раз  уж

старая галера терпит крушение и тонет в этой безумной дыре,  в  этом  старом

океане, который хранит все: печали, любви  и  надежды,  отчаяния  и  смерти,

которые возобновляются, чтобы  надеяться  снова.  Это  была  такая  глубокая

Нищета, что она порождала жемчужину огня в центре этого  бездонного  сердца,

или рану, которая кровоточила всеми печалями,  не  излечимыми  никогда.  Это

была его птица огня, его дикая чайка, которая била крыльями  на  его  совсем

одинокой скале. И не рождаемся ли мы для того, чтобы нам всем вместе быть  в

одной и той же волне, дикой и нежной, в одном и том же крике?

   В чем был смысл всех дорог, уходивших в бесконечность, всех этих  курсов,

сбивавшихся с цели? И этих зеленых бакенов, которые  здесь  и  там  выдували

бессмертный крик на великий ветер?

   Он шел, этот малыш, этот новорожденный из великого вопроса, он  взбирался

по неизведанной тропе, ведомый  этим  биением  крыльев,  этой  птицей  огня,

которая была как его собственное бьющееся сердце. Он долго  ходил  со  своей

глубинной лавой, которая поднималась и поднималась, плотная и настоятельная,

неудержимая, как первый катаклизм первой жизни под какой-то звездой.

   И он достиг тех первых снегов высоко вверху, которые так были  похожи  на

тот ослепительный крик, когда двери Черного Вагона распахнулись  на  великую

Наготу.

   - Я ждал тебя, малыш.

   Трясогузка взлетела с криком,  с  каплей  воды,  которую  она  выпила  из

маленького водопада. Она полетела к равнинам, и  великая  река  рассеяла  ее

крик для тех, кто слышит, кто хочет - а кто хочет?  Она  рассеяла  маленькую

каплю чистой воды для тех, кого мучит жажда.

   - О, малыш...

   Его голубой взгляд уходил в бесконечность, уходил в бесконечность  сердца

маленького человечка, терялся там как в веках.

   И ребенок выпил эту секунду, которая насыщала все, которая наполняла все,

как Победа, уже завоеванная по всем  ночам  и  всем  печалям,  как  Бальзам,

который стирает все в Любви, которая была всегда-всегда. Как  Посвящение.  И

где, стало быть, был каменистый путь, где, как не там? Все было  там,  можно

было потеряться там, как маленькой снежинке в вечных снегах...

   Затем Старец посмотрел еще раз, и это была другая  секунда,  и  голубизна

его глаз сделалась как пламя, как  сокровищница  бездонного  огня,  и  малыш

содрогнулся. Это было великое биение диких крыльев через моря его тела,  это

было как крик, еще не выкрикнутый.

   Ребенок выпил эту секунду огня, которая сразу же  присоединилась  к  огню

его сердца, и к старой Ране, и к этой лаве, которая поднималась  из  великих

глубин, как если бы внезапно вспомнились все века, и земля, и малыш в  Ночи,

который бежал, не зная куда.

   И Старец заговорил на языке, который вызывал великое биение крыльев через

века и все наслоения, который взывал как музыка, забытая и вновь  найденная.

И малыш еще раз содрогнулся своим сердцем и своим  телом,  и  это  было  как

шквал над неспокойным морем.

   - Ты выпил мою снежную секунду, но почему ты  шел  ко  мне  таким  долгим

каменистым путем, если тебе уготовано  расплавиться  там  и  составить  одну

снежную каплю, которая выйдет через великую реку - храни мою снежную секунду

на дне своих дней и булыжников каменистого пути, она молча тебя  доставит  в

свое старое вечное Молчание. Но ты был рожден для крика, ты был  рожден  для

песни, ты был рожден для жгучей Любви под старым камнем времен. И ты  несешь

эту старую вековую корку, чтобы вырвать у нее ее Загадку и  ее  Чудо,  иначе

зачем тебе было идти таким длинным путем и изнашивать столько тел и  трудов,

разве лишь для того, чтобы составить еще одну каплю в великой реке и разбить

тебя о старый Камень, всегда одинаковый?

   Он замолчал, и это была другая спокойная секунда, как если  бы  все  было

навсегда успокоено в этом старом мире, который вращался среди звезд и огней,

мерцающих во вселенной.

   - Эти огни зовут тебя в путешествие по вселенной. И ты являешься секундой

огня Великой Матери, которая зажгла эти вселенные  и  которая  печалится  от

того, что никто еще не дал тела, живущего в своей Радости, в своей Нежности,

в своих сознательных Силах - они все уходят в смерть,  чтобы  поискать,  что

есть там, они все уходят на небеса или в ад, чтобы поискать, что  есть  там,

они все окружены ложной  коркой  Силы,  которая  есть  там.  А  Чудо  всегда

проходит неизведанными морями со своим криком дикой птицы...

   Маленькая трясогузка принялась пить еще одну  каплю,  и  это  вылилось  в

крик.

   - Ты этот крик, ты этот огонь, ты это Чудо, которое ждет своего часа,  ты

- дитя Великой  Матери,  которая  хочет  своего  Чуда  -  не  важно,  какими

средствами - которая хочет настоящей Земли и  своей  песни,  и  сознательных

людей,  которые  бы  не  рождались  для  вечного  возобновления.  Ничего  не

начиналось, малыш! Ты - в самом начале.

   Малыш округлил свои глаза, он был как потерянный и  снова  найденный,  он

понимал и не  понимал,  он  появился  в  неизведанном,  слишком  новом,  без

языка...

   - Ну конечно! Ибо вся эта земля  и  все  частицы  этой  земли  составляют

субстанцию - ты понимаешь, субстанцию -  Великой  Матери,  включая  бигарно.

Есть только ОДНА субстанция. И это Она печалится в тебе, это  Она  печалится

под всеми этими людьми, чтобы высвободиться самой и освободить  их  от  этой

ужасной Лжи... любыми средствами, включая Черный Вагон. Мы  -  дети  Великой

Матери, это мы, мы. Мы - святые дети под всей этой человеческой профанацией,

и мы должны стать тем, чем являемся на самом деле.

   И вдруг эта плотная лава, которая поднималась из глубин земли, из  глубин

поруганных веков, через это тело маленького человечка и которая билась там о

черепную коробку, вдруг она нанесла последний сокрушительный удар и  хлынула

в свободный  воздух  как  белый  вулкан.  И  все  было  белым.  И  лава  еще

поднималась и поднималась, но в воздух такой плотный,  она  поднималась  без

конца, как будто бы для того, чтобы пробить бесконечность, а он... он,  что?

эта маленькая скорлупка внизу, как мост, крошечный мост  между  этой  черной

поднимающейся плотностью и другой Плотностью, той же самой белой Плотностью,

подавляющей Плотностью, которая поднималась в свой  воздух  без  дна  и  без

конца, как будто два края мира соединились в белом триумфе.

   Прошли ли секунды, прошли ли годы или месяцы?

   Ребенок посмотрел своими широко открытыми глазами  на  этого  Старца,  на

этот водопад, на эту скорлупу, на след своих шагов, которые вели туда -  это

было совершенно физически, и лава еще поднималась и  поднималась  через  эту

старую скорлупу, но это был другой воздух; он чувствовал  свое  дыхание,  но

это было другое дыхание, он видел свои стопы, которые столько ходили, и  это

было конкретным, это  было  там,  но  это  было  другое  "там"...  странное,

непонятное, подавляющее,  как  первое  "там"  в  мире,  на  великом  снежном

пространстве, где смотрел Старец. Говорили, что он улыбался.

   Все было похожим, и все было по-другому.

   Затем все остановилось.

   И вдруг, неизвестно почему, эта же самая белая Плотность, этот  же  белый

Вулкан, то же самое сокрушающее Дыхание, повернулось и начало  спускаться  и

спускаться в эту маленькую скорлупу...

   Но я же разорвусь!

   Он был ошарашен, схвачен и растолчен как тесто,  из  которого  собираются

лепить; и сейчас, вместо того, чтобы ударяться и  ударяться  об  эту  черную

коробку, это ударялось и ударялось о  ступни,  о  невидимый  панцирь  внизу,

который был словно вся земля, как если бы он сам  и  все  остальное  было  в

одной и той же свинцовой коробке - грандиозное толчение, как  бомбардировка.

С каждым вздохом это сокрушительное Дыхание  спускалось,  ударялось  о  низ,

отскакивало  и  снова  опускалось,  и  снова  поднималось  и   опускалось...

бес-ко-неч-но.

   Это  было  Могущество.  Ниагара  твердого   Могущества,   которое   могло

остановить разве что черная преграда, которая раскрывалась под его стопами в

эту дыру из Ничего, которая так кричала и кричала, чтобы обрести Смысл среди

этих живых смертей.

   Это было как пролом между двумя вселенными.

   Он высаживался в другой мир, который был все-таки прежним, бомбардируемым

и сокрушаемым грандиозным "Нечто", что было как Жизнь жизни.

   Он высаживался в Мистерию.

   Он высаживался в ужасное Чудо, которое было как Чудо  Земли,  он,  совсем

маленький и так похожий на первое живое существо, которое не очень-то знало,

как дышать этим воздухом.

   Но в глубине его тела и в миллионах клеток было нечто, что улыбалось  как

первое солнце, что снова узнавало свое невозможное чудо и свою первую улыбку

в мире. И это улыбалась Она.