ПРОТИВОИРОНИЯ

(counter-irony, trans-irony) - ироническое остранение самой иронии, характерное для литературы "новой искренности" или "новой сентиментальности", от Вен. Ерофеева до Т. Кибирова. Термин предложен филологом Вл. Муравьевым в предисловии к поэме Вен. Ерофеева "Москва - Петушки". [1] Если ирония выворачивает смысл прямого, серьезного слова, то противоирония выворачивает смысл самой иронии, восстанавливая серьезность - но уже без прямоты и однозначности. Такие высокие, книжные слова, как "младенец", "ангелы", "скорбь" или "вздох", добрались до Венедикта Ерофеева и его героя Вени через преграду такой скверны, словесного гноя и приблатненности, что в них невольно звучит ирония - но Веня употребляет их не для иронии. Ирония в этих чистых словах подразумевается ровно настолько, что воспринять их только как иронию было бы пошлостью.

Пример противоиронии - диалог между Веней и Господом:

"Я вынул из чемоданчика всё , что имею, и всё ощупал: от бутерброда до розового крепкого за рупь тридцать семь. Ощупал - и вдруг затомился. Ещё раз ощупал - и поблек... Господь, вот ты видишь, чем я обладаю. Но разве это мне нужно? Разве по этому тоскует моя душа? Вот что дали мне люди взамен того, по чему тоскует душа! А если б они мне дали того, разве нуждался бы я в этом? Смотри, Господи, вот: розовое крепкое за рупь тридцать семь...

И, весь в синих молниях, Господь мне ответил:

- А для чего нужны стигматы святой Терезе? Они ведь ей тоже не нужны. Но они ей желанны.

- Вот-вот! - отвечал я в восторге. - Вот и мне, и мне тоже - желанно мне это, но ничуть не нужно!"

Здесь ирония вроде бы подразумевается, но она есть только тень противоиронии, ее выразительный оттенок. Розовое крепкое и стигматы святой Терезы настолько неравноценны, что нельзя их сравнивать без насмешки. Но если вдуматься, над чем же это насмешка, о чем ирония? Над розовым крепким - было бы глупо. Над святой Терезой - еще глупее. Первоначальный серьезный подтекст читался так: о, святая Тереза! фу, ничтожный Веничка! Ирония перемещает акценты: у каждого есть свое розовое крепкое, у одного - розовое крепкое, у другого - стигматы. Противоирония еще раз смещает акценты: у каждого есть свои стигматы, у одного - стигматы, у другого - розовое крепкое. Нельзя сказать, что в результате противоиронии восстанавливается та же серьезность, которая предшествовала иронии. Наоборот, противоирония отказывается сразу и от плоского серьеза, и от пошлой иронии, давая новую точку зрения - "от Бога". Что человеку не нужно, то ему и желанно; в промежутке между нужным и желанным помещается и святость, и пьянство; величайший человек не больше этого промежутка, и ничтожнейший - не меньше его.

Противоирония так же работает с иронией, как ирония - с серьезностью, придавая ей иной смысл. Противоирония оставляет для иронии ровно столько места, чтобы обозначить ее неуместность.

[1] "Противоирония - это она самая, бывшая российская ирония, перекошенная на всероссийский, так сказать, абсурд... Перекосившись, она начисто лишается гражданского пафоса и правоверного обличительства". Вл. Муравьев. Предисловие, в кн. Вен. Ерофеев. Москва - Петушки. М. Интербук, 1990, с. 8.

---------------------------------------------------------

М. Эпштейн. Постмодерн в России: литература и теория. Москва, ЛИА Р.Элинина, 2000.

Михаил Эпштейн