Триединство, истина, диалектика в философии Флоренского

Итак, Триединство и Троица — центральные понятия богословско-философского учения Флоренского. Но ведь они — понятия, широко распространенные в христианской философии. В чем же здесь специфика позиции Флоренского? Триединство и троица становятся синонимами истины — при том, что Флоренский иначе, чем это принято было в европейской философии нового времени, понимает соотношение истины и существования. «Наше русское слово "истина" лингвистами сближается с глаголом "есть" (истина— естина)", — пишет Флоренский. Так что "истина", согласно русскому о ней разумению, закрепила в себе понятие абсолютной реальности:

Истина — "сущее", подлинно — существующее в отличие от мнимого, не действительного, бывающего. Русский язык отмечает в слове "истина" онтологический момент этой идеи. Поэтому "истина" обозначает абсолютное само-тождество и, следовательно, саморавенство, точность, подлинность. "Истый", "истинный", "истовый" — это выводок слов из одного этимологического гнезда». Очень важно рассуждение Флоренского об истине как своего рода живом существе, существе движущем, владеющем условием жизни и существования. Флоренский дает необычайно тонкое историко-лингвистическое толкование, из которого следует, что русский язык исторически донес соответствующее и русской философии глубинное, онтологизирующее понимание истины. Отец Павел сравнивает понимание истины эллинами и латинское слово veritas (истина), которые, как он считает, запечатлевают отчуждение истины от человека, некоторую человеческую форму, сводящую истину к чему-то или юридическому, или гносеологическому. Что же касается Флоренского, то для него очень важно чисто религиозно-теологическое понимание истины. Вот его слова: «"Что есть истина?", — вопрошал Пилат у Истины. Он не получил ответа, — потому не получил, что вопрос его был всуе. Живой Ответ стоял пред ним, но Пилат не видел в Истине ее истинности. Предположим, что Господь не только своим вопившим молчанием, но и тихими словами ответил бы Римскому Прокуратору: "Я есть Истина". Но и тогда, опять-таки, вопрошавший остался бы без ответа, потому что не умел признать Истину за истину, не мог убедиться в подлинности ее».

Перед нами — своего рода религиозный экзистенциализм, отождествление истины познания с истиной переживания, притом переживания христианина, видящего в самой личности Христа высшее воплощение истины.

В дальнейших рассуждениях Флоренского Истина приводится в единство с двумя другими понятиями, а именно Добра и Красоты. Эти три термина он употребляет одновременно в философском, теологическом и экзистенциальном смысле. "Истина, Добро и Красота, — пишет он, — эта метафизическая триада есть не три разных начала, а одно. Это одна и та же духовная жизнь, но под разными углами зрения рассматриваемая. Духовная жизнь, как из Я исходящая, в Я свое средоточие имеющая — есть Истина. Воспринимаемая как непосредственное действие другого - она есть Добро. Предметно же созерцаемая третьим, как во-вне лучащаяся — Красота". Затем с этими понятиями Флоренский соединяет еще и понятие Любви. "Явленная истина, — говорит он, — есть любовь. Осуществленная любовь есть красота. Сама любовь моя есть действие Бога во мне и меня в Боге; это со-действование — начало моего приобщения жизни к бытию Божественному, т. е. любви существенной, ибо безусловная истинность Бога именно в любви раскрывает себя".

Далее следует довольно пространный историко-философский очерк, смысл которого — противопоставление понимания любви в европейской философии тому толкованию любви, которое очень важно и для Флоренского, и для российской философии вообще. Истина отождествляется с переживанием личности, но с таким переживанием, которое есть переживание самого бытия. Явленность истины — это существование, "естьность" истины. Явленность истины это и истина, и бытие одновременно. В духе такого же онтологизма должна быть понята, согласно Флоренскому, и любовь. Между тем в европейской философской традиции, возьмем ли мы Лейбница, Вольфа или Мендельсона (идеи которых он разбирает), любовь берется скорее в психологическом аспекте. Это нововременное, "иллюзионистическое", по выражению Флоренского, понимание, когда речь идет просто об отношении людей. Для Флоренского же, и в этом существо его теологически-философско-космического толкования любви и истины, и акт истины, и акт любви суть акты самого бытия. Они носят совершенно идеальный и в то же время космический характер. Что касается европейской философии нового времени, то она — философия не идеальная, не духовная, а вещная. В ней и любовь превращается в чисто психологическое состояние и ее как психологическое состояние, соответствующее вещной философии, нужно, говорит Флоренский, "отличать от любви как онтологического акта, соответствующего философии личной". Вернемся, однако, к троичности.

Троичность, троицу Флоренский трактует не только как богословское понятие, но и как всеобщую структуру мира, как онтологическую сущность.

Например, время троично: оно делится на прошлое, настоящее и будущее. Троичность находит свое выражение в том, что в грамматике есть три грамматических лица, что о. Павел, в свою очередь, возводит к троичности семьи (ибо она состоит из отца, матери и ребенка). Флоренский полагает также, что троична личность, так как имеет три направления жизнедеятельности, а именно: телесное, душевное и духовное. И каждое психическое движение трояко по качеству, "так что содержит отношение к уму, воле и чувству". Иными словами, троичность — общеонтологическое устройство, и эта общезначимость должна быть доказана. Но каким образом? Соответствующий задаче метод, согласно формулировке Флоренского (во "Вступительном слове перед защитой на степень магистра"), есть диалектика. Он подчеркивает, что разумеет слово "диалектика" в его широком значении — "жизненного и живого непосредственного мышления, в противоположность мышлению школьному, т.е. рассудочному, анализирующему и классифицирующему". Это не рассуждение о процессе мысли, а сам процесс мысли в его непосредственности или, как выражается Флоренский, "трепещущая мысль". "В диалектике самое главное целостность. Тут нет отдельных определений, как нет и отдельных доказательств". А что есть? Есть уплотняющийся, все глубже внедряющийся в сущность исследуемого предмета "сгусток проникновении" — совокупность процессов мысли, взаимно друг друга укрепляющих и оправдывающих. Это — как бы луковица, в которой каждая оболочка есть живой слой.

Можно утверждать, что в учении Флоренского диалектике в её разных ипостасях придается большое значение. Первый ее аспект: рассматривается диалектика противоречий в ее историко-философском ключе. Флоренский считает, что "введение противоречий и любовь к противоречию, наряду с античным скепсисом, кажется, высшее, что дала древность. Мы не должны, не смеем замазывать противоречие тестом своих философем! Пусть противоречие остается глубоким, как есть". О втором аспекте диалектики мы уже говорили: это повсеместное внедрение диалектики антиномий и в чисто богословские, и в философские рассуждения Флоренского (с прямой ссылкой на Канта и поддержкой его учения об антиномиях).

Третий аспект диалектики в учении Флоренского связан с ее личностной, экзистенциальной ориентацией. Вопреки и в противовес безличному Я нововременной философии Флоренский строит и утверждает философию личностного Я и соответственно глубоко личностной диалектики. Это чрезвычайно важный и оригинальный вклад в философскую мысль выдающегося русского философа. "Вглядывающееся Я должно быть личным и, скажу даже, более личным, нежели недоразвитое Я автора. Но оно же должно быть и целостным, и характерным. Это — конкретно-общее, символическиличное — я есть очевидно Я типическое, и, если искать ему параллели, то ближе всего оно подходит к типу в художественном произведении. Его диалектическое вглядывание лично, но оно не психологично. Оно конкретно, но его своеобразие — не случайно. Назовем я "методологическим". И так как диалектика непременно предполагает тех... кто пере-говаривается, кто раз-говаривает, то методологическому Я соответствует методологическое же мы и другие лица диалектической драмы". И, таким образом, философское осмысление истины превращается, в изображении Флоренского, в некоторое ваяние типических субъектов диалектики, в осмысление их взаимодействия. И здесь как бы смыкаются начало и конец. Ведь в начале "Столпа..." было обращение Флоренского к другу, приглашение его к со-мыслию, к сопереживанию, со-участию в творении самого произведения.