Ильин:Исследование и интерпретация философии Гегеля

Двухтомная работа И.А. Ильина "Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека" — фундаментальное и новаторское историко-философское сочинение. Само ее опубликование в Москве в 1918г. и защита в качестве диссертации — небольшое чудо, победа человеческого духа в условиях послереволюционного хаоса, политических и идейных преследований. Надо было обладать немалым мужеством, чтобы открыть книгу словами, как бы ограждающими вечные задачи и устремления философии от превратностей любых социальных переворотов: "В преддверии новых исканий и достижений, в борьбе за духовную чистоту, за подлинность опыта и предметность познания, — философии естественно обращаться к своему прошлому, для того чтобы находить в его лучших созданиях вдохновение и напутствие. Истинно великое и значительное всегда остается очагом духа, способным зажечь новые огни и дающим верный знак о новых, грядущих победах" (С. I). В чем же усмотрел Ильин "вдохновение и напутствие", исходящие от философии Гегеля?

Прежде всего необходимо отметить, что Ильин смог подвести определенные итоги "возрождения" гегельянства в западной мысли и откликнуться на гегелеведческие исследования соотечественников. Отметив значение более ранних усилий философов Англии и Италии, направленных на обновление философии Гегеля, Ильин сосредоточился на освоении немецкого неогегельянства. Командировка в Германию, о которой уже шла речь, позволила Ильину учесть все наиболее значительное в тогдашней немецкой философской литературе, посвященной Гегелю. Правда, Ильин отказался от обычных ссылок на соответствующие сочинения в тексте книги, зато обстоятельно разобрал их в разделе "Литературные добавления" (оговорив, что обзор литературы неполон: из-за войны и революции многие рабочие материалы Ильина так и остались за границей).

Воздав должное новому повороту западной мысли к гегелевской философии, Ильин высказал свое недовольство качеством того, что "говорят и пишут о Гегеле". Множество "курьезных суждений и недоразумений" свидетельствует: во-первых, знания о философии Гегеля неглубоки, а часто и беспомощны, во-вторых, в нее, эту философию, "утрачен некоторый заповедный вход, который непременно должен быть вновь отыскан" (С. II). Что касается книги самого Ильина, то она показывает, сколь глубоко философ проработал все известные тогда сочинения Гегеля (разумеется, на языке оригинала). При этом Ильин избегает приводить длинные цитаты, вплетая отдельные формулировки Гегеля в собственное изложение его главных идей и делая в подстрочных примечаниях множество ссылок на соответствующие гегелевские произведения. А теперь о том, к чему привели поиски Ильиным "заповедного входа" в философию Гегеля.

Отстаивая идею о необходимости внутреннего, имманентного проникновения в философию Гегеля (как, впрочем, и всякого иного философа прошлого), Ильин подчеркнул, что´ его многолетняя работа была посвящена "художественному воспроизведению его (Гегеля. — Н.М.) философского акта и попытке увидеть тот предмет который он видел и которым он жил" (С. VI). Но поскольку, согласно Ильину, философия, в том числе история философии,  "нуждается в самостоятельном духовном творчестве" (С. VII), постольку и истолкование Гегеля должно стать частью "пересмотра духовных основ современной культуры", обусловленного кризисным состоянием человеческого общества. Общую задачу своего исследования Ильин видит в том, чтобы "найти доступ к научному знанию о сущности Бога и человека" (С. X), что совпадает, по его мнению, с главной целью современной философии как таковой.

Специфика трактовки философии Гегеля в учении Ильина связана с попыткой акцентирования и органического объединения трех "измерений" гегелевской философии — философского учения о конкретно-всеобщем, философского осмысления и воплощения Бога (через учение о сущности Бога и "пути Божием"), философского учения о Человеке — в его единстве в Богом. Среди многочисленных трактовок учения Гегеля с позиций религиозной философии интерпретация Ильина, во-первых, выделяется текстологической полнотой: ни одна из сколько-нибудь существенных формулировок Гегеля, где упоминается о Боге, Абсолюте, божественном и т.д., не ускользает от его внимания. С этой точки зрения книгу Ильина можно считать непревзойденным образцом цельной и последовательной религиозно-философской трактовки учения Гегеля. Во-вторых, попытки Ильина во всех случаях высветить — с опорой на гегелевские тексты — религиозно-философскую подпочву понятий, идей, аргументов Гегеля, не мешает ему дать масштабное, проблемное, содержательное и именно философское истолкование наследия великого мыслителя. Это относится, в частности, к важнейшей для Ильина теме "конкретность", которая проходит сквозь всю гегелевскую философию. Русскому философу удалось раскрыть эту тему — "конкретность" — столь полно и содержательно, что его работа до сих пор остается одной из лучших в гегелеведческой литературе. Ильин прежде всего ставит проблему конкретно-эмпирического. Ссылаясь на тексты Гегеля он пишет: "Конкретное эмпирическое есть нечто в своем роде сущее (Sein), некая реальность (Realitat), действительность (Wirklichkeit), нечто существующее (Existenz), некоторое бывание (Dasein). В своем целом эта реальность образует некий мир, целый мир вещей (Dinge, Sachen), существовании (Existenzen), реальностей, — "объективный" мир, царство ´´объективности". Этот реальный объективный мир есть даже конкретный мир, но только эмпирически-конкретный (С. 4—5). И хотя Гегель показывает: богатство реального, эмпирически-конкретного — только мнимое, многообразие его конечно, в процессе анализа и у Гегеля, и у Ильина ярко выступают онтологические, гносеологические стороны эмпирически-конкретного, высвечиваются три основные черты человеческого отношения к нему — непосредственность, созерцательность и чувственность. Однако поскольку у Гегеля конкретное эмпирическое — как гетерогенное, неоднородное мысли — "гибнет перед лицом философии" (С. 13), Ильин (после великолепного воспроизведения гегелевской критики абстрактно-формального) переключает свое внимание на "спекулятивную конкретность" Всеобщего. И опять-таки интересующиеся философией Гегеля могут найти у Ильина превосходное воспроизведение многоразличных аспектов гегелевского учения о конкретности понятия. Правда, для самого Ильина задачей является скорее не сама эта текстологическая реконструкция, а доказательство того, что философский анализ Гегеля имеет своей целью раскрытие Бога, чему служит "прохождение" через множество оттенков движения мысли к "конкретному", а значит, бесконечному, завершенному, положительному, внутреннему, живому (всё это термины Гегеля) и т. д. единству. Вывод Ильина: «И вот эта объективная мысль, как творческая субъективность; эта "безусловная конкретность", завершенная и самостоятельная; эта "вполне конкретная истина, во всей своей величайшей власти и мощи; этот создавший сам себя абсолютный организм смысла — являет собой природу самого Божества» (С. 170). Смысл учения Гегеля Ильин с полным одобрением усматривает в том, что "понятие, открывающееся спекулятивной мысли, есть само Божество, и что оно есть единственная реальность" (С. 173). Однако сколь бы грандиозным ни был замысел Гегеля подчинить всю действительность логике понятия, этот панлогизм ("панэпистемизм", в терминологии Ильина) должен был потерпеть крушение. Мир — с его злом. относительностью, хаосом — не поддался организующей силе всеобщего, силе понятия (С. 224). Привлекая к доказательству тексты Гегеля, Ильин глубоко и впечатляюще рисует растерянность великого мыслителя перед поистине трагической неодолимостью мира "неистинных, дурных предметов" и перед злоключениями Идеи, когда она погружается в "злосчастную бездну" конкретно-эмпирического" (С. 232). Все философское учение Гегеля, настаивает Ильин, "должно быть рассмотрено под знаком этого крушения" (С. 234).

Вопреки широко распространенным оценкам Ильин не считает диалектику Гегеля самым главным и высшим достижением его философии. Он возражает против тех эпигонов, которые "эстетизируют" и даже с восторгом "культивируют" отыскание противоречий (С. 118, 119). «Гегель никогда не испытывал диалектику как "субъективную" или, тем более, "произвольную" игру понятия. То, что усматривалось им в мысли как "негативное", поднимало его мыслящий дух на высоту трагического опыта и давало ему чувство приобщенности к космическому страданию. Он не раз говорит о "страдании", о "бесконечном, страдании" самого предмета, борющегося с собою в этих "противоречиях"; он настаивает на том "сосредоточенно-серьезным, мучительном, терпеливом труде, который выполняется Понятием в его развитии и который должен быть адекватно воспроизведен познающей душою» (С. 119).

Ко времени публикации книги Ильина такая "трагическая" интерпретация философии Гегеля и его диалектики была опережающей свое время. Однако в жизненном опыте мыслителя она стала одним из результатов глубоко прочувственной трагической диалектики российского бытия. Ее анализу Ильин посвятил большинство своих произведений.