СМЕРТЬ

- это тема философского размышления, долгое время остававшаяся прерогативой теологии, в рамках которой проблематизация С. рассматривается в контексте бессмертия души и вытекающих отсюда спасения души, страдания, искупления, греха, вины, смирения и т. д. Мартин Лютер первым положил начало и основание традиции т. н. теологии С., выдвинув тезис о бессилии верующего решить проблему собственного спасения. По Лютеру, основой христианской теологии является тотальный и непреодолимый трагизм веры человека в Бога, исходящий из признания абсолютной греховности всего рода Адама перед Богом. В этом смысле С. рассматривается как неопровержимое свидетельство богооставленности человечества, преодолеть которую не в человеческих силах, т. к. возможность обрести спасение целиком определяется милостью Бога. Основной темой обновленного христианства Лютера, провозглашенной им в виттенбергских тезисах в 1517 г., было "оправдание только верой" ("sola fide"), в противоположность принятому в католичестве представлению о спасении через "добрые дела". Трактовка веры как напряженного вслушивания человека в глубины своего "я", вслушивания, необходимого для решения кардинального вопроса - лежит ли на человеке милость божия как единственная гарантия личного спасения, - восходит к творениям апостола Павла. Согласно ап. Павлу ("Послание апостола Павла римлянам"), вера есть непосредственное действие Христа в человеке, которое изменяет человека и дарует ему новое рождение; это возможность ежедневно надеяться быть избранным и возможность выбирать правильно самому, если это избрание уже свершилось.

Доктрина "оправдание только верой" представляет собой отголосок старого спора между отцами христианской церкви Пелагием и Августином о свободе воли. Согласно Пелагию, человек по своей природе наделен свободой воли и потому может быть спасен собственными усилиями. Это положение дало основание к XIII в. утвердиться взгляду на спасение как на возможность, открывающуюся через накопление заслуги, сущность которой определяется церковью. Августин, в противоположность Пелагию, полагал, что человек утратил свою свободную волю в грехопадении Адама и потому может быть спасен лишь милостью божией. Подобный спор с новой силой разгорелся в 1524 - 1525 гг. между Лютером и лидером "гуманистического" богословия Эразмом Роттердамским. Основатель протестантского богословия следовал традиции, берущей начало в трудах Августина Блаженного, заключающей в себе догмат об изначальной греховности человека и как следствие - представление о полном нравственном и религиозном бессилии человека верующего пред Богом. Эразм же в своем "Диатрибе, или Рассуждении о свободе воли" говорит о том, что свобода воли  не противоречит духу спасения, иначе - человек волен следовать или не следовать "слову божьему". С позиций протестантской теологии проблема свободы воли рассматривается в тезисе о человеческой свободе как даре, а не как самостоятельном обретении. Таким образом, проповедуется "теология отчаяния" и как следствие - принуждение к "страху божьему" и смирению.

В противоположность католической теологии славы, где за основу берутся добрые дела и религиозные заслуги человека, протестантизм развил "теологию креста", являющуюся прообразом теологии С. "Не достоин называться теологом тот, кто воспринимает и понимает невидимую природу Бога через дела. Достоин же называться теологом тот, кто постигает видимое в Боге через страдания и крест" (М. Лютер). "Оправдание только верой" в конечном итоге означает, что вечная жизнь возвещена и обещана человеку через С. спасителя и его воскресение. Но "оправдание верой" не предполагает уверенности человека в своей правоте и надежности отношений с Богом. Тяжесть первородного греха лишает человека свободы воли, что заставляет его чувствовать себя игрушкой в руках непостижимых сил. Осознание трагизма человеческой участи достигает своей крайней степени в учении о предопределенности, по которому человек свободен лишь к греху, а спасение - это дело Бога. Исходя из религиозной системы Ж. Кальвина, люди изначально предопределены Богом - кто к спасению, а кто к вечной гибели. Иначе говоря, возможные религиозные заслуги и добрые дела не имеют никакого отношения к вопросу о праведности и спасении человека.

Особая роль в деле спасения души человека отводится теологией откровению. Прежде всего, представление об особой роли откровения приводит к необходимости обращения к категории времени. Христианство, будучи вынужденным принять представление о том, что прошлое действие Христа может искупить и оправдать настоящее и будущее человека, основывалось в разрешении временного парадокса на признании в католическом (томистском) учении способности человека соучаствовать в достижении божьей милости. С т. зр. лютеранского богословия, сущность человека  может быть мгновенно изменена сообщением откровения. Иначе говоря, существенные основы человеческой личности и всей жизни человека могут закладываться не в начале жизни, но гораздо позже - благодаря отчаянию, раскаянию и прощению. Это значит, что человеческая жизнь формируется не ее началом, но ее концом, т. е. С. Получение (или сообщение) откровения возможно только из слов Священного Писания.

Эти положения теологии С. в дальнейшем развил и дополнил С. Кьеркегор. Расслоение евангелического богословия на различные направления и секты Кьеркегор заменяет принципом единого и единственно истинного христианства. Опираясь на учение М. Лютера, Кьеркегор пишет: "О Лютер, у тебя было 95 тезисов - ужасно! И все же в подлинном понимании, чем больше тезисов, тем меньше это пугает. На деле намного ужаснее: есть только один тезис". Этот единственный тезис - тезис о смертности человека. Согласно Кьеркегору, подлинная сущность человека может быть схвачена открыто только субъективно, благодаря бесконечности интимно-личностных переживаний индивидом факта собственного существования. Человеку не дано объективно знать свое "я", до конца осмыслить свое присутствие в мире, - все это знание так или иначе будет окрашено и пронизано эмоциональным, личностным отношением. В этой связи в религиозно-философском учении Кьеркегора появляется категория "экзистенция", или "существование". Отсюда исходит особая экзистенциональная диалектика, в центре которой - человек, понимаемый как незавершенное или как "промежуточное бытие". С этой т. зр., жизнь человека представляет собой лишь переход от конечного, временного состояния к состоянию вечного блаженства. В христианском понимании сама С. есть переход к жизни, т. е. к бытию как таковому (диалектика рая). Но существует и другая возможность, когда С. есть последнее, и последнее есть С. (диалектика ада). Речь идет о возможности вечного проклятия как одной из альтернатив неизбежного ожидания будущего. Т. о., человек, вследствие своей промежуточности - "как существующий вечный дух", - обретает смысл существования в перспективе своего будущего, находясь в непрерывном процессе становления и направленный либо к спасению, либо к гибели; либо к бытию, либо к ничто. В результате в экзистенционильно-религиозном учении Кьеркегора человек предстает как наделенный абсолютной свободой, свободой в религиозном смысле, - "свобода достичь своего личного блаженства, а не свобода изменить что-либо в мире". Исходя из новозаветной идеи, что достижение вечного блаженства зависит не от желающего, а только от милости Бога, концепция свободы Кьеркегора получила крайне трагическое звучание. Только Богу до конца открыта судьба индивида, только ему бытие человека предстает целиком. Запредельность, принципиальная непостижимость истины исключает возможность обладания ею, свобода экзистенциально раскрывается как предопределенность человека самому себе, как покинутость его Богом, а в конечном итоге - его греховность. Отсюда вытекает специфический для христианской религиозности акцент на "непрекрашаюшиеся страх и трепет" как наиболее глубокие проявления истинного благочестия. Всякого рода негативные состояния - страх, досада, тревога - способствуют постижению человеком действительного - "временности". Иными словами, сознание неизбежности С., заслоненное обычным течением жизни, может открыться только в критической ситуации страха и тревоги. Страх и ему подобные психические реакции как бы парализуют рассудок человека, приводя его в исступление, ведущее к благотворному состоянию, которое освобождает индивида от опеки разума и ведет его к обретению религиозной веры.

Гегелю удалось предложить такой вариант христианства, который отличается последовательно духовной трактовкой иудейско-христианской традиции. В своей философии религии он стремится преодолеть остатки всякой предметности в христианстве - вплоть до ликвидации чувственно-эмоционального элемента религии. Считая истинно духовным началом в человеке разум, Гегель рационалистически истолковал тезис о смертности человека. В результате у него получилось, что подлинное постижение С. возможно лишь в эфире чистой мысли, т. е. благодаря мышлению, а не вере. А поскольку высшей формой существования знания Гегель считал философию, Бог в конечном счете оказывался также своеобразным результатом философствования. "Смерть, если мы так назовем упомянутую действительность, есть самое ужасное, и для того, чтобы удержать мертвое, требуется величайшая сила. Но не та жизнь, которая страшится смерти и только бережет себя от разрушения, а та, которая претерпевает ее и в ней сохраняется, есть жизнь духа. Он достигает своей истины, только обретая себя самого в абсолютной разорванности. Дух есть эта сила не в качестве того положительного, которое отвращает взоры от негативного, подобно тому, как мы, называя что-нибудь ничтожным или ложным, тут же кончаем с ним, отворачиваемся и переходим к чему-нибудь другому; но он является этой силой тогда, когда он смотрит в лицо негативному, пребывает в нем. Это пребывание и есть та волшебная сила, которая обращает негативное в бытие" (Гегель).

В соответствии с христианской традицией человек для Гегеля есть духовное, диалектическое бытие. Дух всецело проявляется и осуществляется только в потустороннем, дух - это Бог. По Гегелю, духовное, диалектическое бытие есть по необходимости временное и конечное бытие. А это значит, что только С. подтверждает существование духовного бытия. Т. о., человек несет в себе негативность, которая собственно и осуществляет тотальность конкретной истории во времени. Если истинное отношение человека к Богу, как утверждал Гегель, является не чем иным, как знанием, то в таком случае необходимостью следует признать и принципиальную познаваемость божественного начала. Человеку надо только развить свой интеллект до уровня истинно философского мышления. Не может быть никакого познания божественного начала, ни абсолютного знания, если человек не возвысится до высот С., негативности, преодолевая которую в процессе Aufhebung, человек констатирует тотальность истории.

В неклассической философии М. Хайдегтеру принадлежит особая заслуга в проблематизации С. Отказываясь от субстанционального бытия, Хайдеггер предлагает рассматривать бытие человека в качестве его возможности. Т. е. человек есть то, чем он может стать. Бытие как возможность есть всегда незавершенное бытие. Для того, чтобы представить бытие человека в его целостности и завершенности, к бытию в возможности добавляется его конечность, т. е. С. С. выражает законченную возможность человеческого бытия. Она завершает человеческое существование в том смысле, что является концом жизни. Поэтому жизнь человека, его существование есть "бытие-к-смерти", "бытие, предназначенное к гибели". С. - это "самая сокровенная возможность", не относящаяся к кому-либо другому: нельзя умереть вместо другого, нельзя, чтобы кто-то умер вместо тебя. С. - это всегда "моя смерть", это то, что всегда "мое". Человек знает о своей возможности к С,, это первоначальное знание предполагает "заброшенность" в С., как указывает Хайдеггер, "заброшенность", которая раскрывается в "расположенности", а точнее - в страхе как основном модусе расположенности. Страх перед С. - это страх перед самой сокровенной (личной) возможностью человека. Хайдеггер различает "подлинное" и "неподлинное" "бытие-ксмерти". "Неподлинное бытие-к-смерти" Хайдеггер связывает с повседневным существованием человека, где С. рассматривается как обычное, постоянно происходящее событие. С. придается характер неопределенности. О ней говорят в безличной форме: "умирают", это означает, что С. как бы ни к кому не относится, никого конкретно не затрагивает. В "неподлинном бытии-к-смерти" маскируется сокровенный личностный характер С., заменяясь разговорами о С., что свойственно всему в "Man". Повседневной жизни характерно стремление забыть о С., уйти от размышлений о ней. Страх, раскрывающий подлинный смысл "бытия-к-смерти", в повседневной жизни, когда человек поглощается структурой болтовни, превращается в боязнь. Боязнь С. есть слабость, которой не должно поддаваться "уверенное в себе существование". Равнодушие порождает отчуждение от С. "Подлинное бытие-к-смерти" разрывает узы, которые навязывает ему "Man". Порывая с "Man", человек вырывается из своей потерянности в нем, обособляется от других. Следовательно, человек освобождает себя для собственной С., и, осознав до конца тот факт, что он не знает своей С., человек опускается в бездны страха. Поэтому для Хайдеггера "подлинными" состояниями человека становятся жуткость, неуютность, тревоги и постоянный страх.

В противоположность Хайдеггеру, Сартр и Камю рассматривают С. не в качестве индивидуализирующего человека феномена. Человек не боится С., ему грозит не физическое уничтожение, а растворение в бесформенной и безличной стихии природнобиологического существования. Человек боится не столько С., сколько жизни. Отношение к С., по Сартру и Камю, характеризуется противостоянием, сопротивлением. Сходные с хайдеггеровским пониманием С. мотивы звучат в психоаналитической трактовке С. Зигмундом Фрейдом. Фрейд анализировал отношение между двумя принципами - удовольствия и реальности. Господство принципа удовольствия сохраняется в силе, хотя Фрейд представляет функцию психического аппарата, независимую от "тенденции" стремиться к удовольствию и избегать неудовольствия. Хотя выход за пределы принципа удовольствия считается невозможным, "навязчивое повторение" признается Фрейдом более изначальным и "влекущим". Фрейд выдвигает гипотезу, что "в психической жизни имеется действительно тенденция к навязчивому повторению, которая выходит за пределы принципа удовольствия". Исследуя соотношение между влечением и повторением, Фрейд предлагает гипотезу о характере влечений вообще: "влечение... можно было бы определить как наличное в живом организме стремление к восстановлению какого-либо прежнего состояния, утраченного под влиянием внешних гмл", выражение присущей органической жизни инерции. Все живое воспроизводит, повторяет себя. Обход влечения как задержка в пределах принципа реальности, служащего принципу удовольствия - вторичен, произведен от абсолютного обхода, ведущего к С., возвращающего к неорганическому состоянию. Эволюция жизни есть обход неорганического, возвращающий к нему же, к С. С. - не случайность, а внутренний закон жизни. Фрейд определяет влечение к самосохранению как призванное обеспечить согласие между внутренними устремлениями организма и общим для всего органического путем к С.: организм должен умереть собственной С., сопротивляясь всем возможностям возвращения к неорганическому, которое ему не имманентно. Т. о., организм оберегает себя не для того, чтобы сохраниться от С., а для того, чтобы избегать не собственной С.

Историческую вариативность подходов к проблеме С. предлагает Филипп Арьес, рассматривая путь, пройденный Западом от "архаической прирученной смерти" к "медикализированной", "перевернутой" С. наших дней. Свой исторический обзор он основывает на четырех параметрах, определяющих отношение к С.: 1) самосознание; 2) защита общества от дикой природы; 3) вера в загробное существование; 4) вера в существование зла. История С. выстраивается в зависимости от этих параметров.

Арьес намечает пять главных этапов в изменении установок по отношению к С. Первый этап охватывает период с архаических времен и вплоть до XII в. Этот этап "прирученной" С. характеризуется тем, что С. не является актом только индивидуальным: С. не личная драма, а испытание, выпавшее на долю всего коллектива. В этот период наблюдается ритуализация С. как частный случай глобальной стратегии против природы. При помощи церемоний и ритуалов С. вводится в жесткие рамки. "Смерть может быть прирученной, интимно близкой, привычной, лишенной слепого неистовства природных стихий, ритуализованной, однако она никогда не ощущается как нечто нейтральное. Смерть всегда есть нечто недоброе, злосчастное" (Арьес). Второй этап, который Арьес называет "смерть своя", утверждается интеллектуальной элитой в период между XI и XIII вв. на основе идеи Страшного суда. Этот этап является результатом трансформации смысла человеческой судьбы в сторону ее индивидуализации. Собственная идентичность возобладает над подчинением коллективной судьбе. В своей С. человек индивидуализируется. Человек утверждает собственную индивидуальность и по ту сторону С.: основным инструментом выступает завещание. Все большую значимость приобретает сам момент С. Третий этап эволюции восприятия С. Арьес называет "смерть далекая и близкая". Дикая сила природы грозит разрушить социальное и моральное равновесие общества. С. готовится вернуться в изначальное дикое состояние. На передний план выходит эротизм С. Наблюдаются первые признаки страха С.: боязнь быть похороненным заживо. На четвертом этапе - "смерть твоя" - определяющим становится изменение первого параметра - отношение к "другому". С. есть прежде всего разлука. С. переживается как невыносимая, вызывает драматические эмоции. "Небеса становятся местом, где любящие сердца, потерявшие друг друга на земле и не принявшие этой разлуки, встречаются вновь". Тождество между С., болью, страданием подрывается. Пятый этап, названный Арьесом "смерть перевернутая", развивается в XX в. Общество ведет себя так, как будто  С. не существует: необходимо принять реальность С., а не стыдиться ее. Речь не идет о возвращении веры во зло, но о попытке примирить С. со счастьем. Определяющим в восприятии С. является не удаление С., а ее гуманизация.

Тенденция к вытеснению С. из "коллективного" сознания достигает в наше время апогея. Общество ведет себя так, как будто вообще никто не умирает. Наблюдается полная медикализация С. Она становится делом одних только врачей и предпринимателей похоронного бизнеса. В то же время С. перестает восприниматься как естественный и необходимый феномен. С. - это провал, несчастный случай, знак бессилия и беспомощности.

Бодрийяр представляет историю человечества как историю вытеснения С. из социальной системы. В основе рассуждения Бодрийяра лежит идея симуляционной логики системы. Вся система колеблется в неопределенности. Реальность абсорбирована гиперреальностью кода и симуляции. Социальная реальность регулируется не принципом реальности, а принципом симуляции. Система, декларирующая тождество " А=А" или "2х2= 4", одновременно достигает совершенной власти и всеобщего "осмеяния". С. как конечность системы вписана в операционную логику системы и в то же время представляет радикальную оппозицию, поскольку исключается, вытесняется из нее. С. всегда одновременно есть то, что поджидает нас на конечной точке системы, и есть конец системы. Система, основанная на гиперреальности кода и симуляции, способна на все, единственное, на что она не способна - это быть обратимой. Следовательно, обратимость "смертельна" для системы. Именно это подразумевается символическим обменом. "Обратимость дара в ответный дар, обмена - в жертвоприношение, времени - в цикл, производства - в разрушение, жизни - в смерть, всякого лингвистического термина... - в анаграмму: во всех сферах обратимость - циклическая ренерсия, аннулирование - есть единая всеобъемлющая форма. Она кладет конец линейности времени, языку, экономическому обмену и накоплению, власти. Для нас она принимает форму экстерминации и смерти" (Бодрийяр). Поэтому единственным ответом таким совершенным системам Бодрийяр полагает С., обратимость С., катастрофическую стратегию. Игра симуляции должна быть доведена еще дальше, чем то позволяет система. С. должна быть разыграна против С. Собственная логика системы должна быть противопоставлена против системы.

А. А. Граф