ОБЪЕКТ-ЯЗЫК и СУБЪЕКТ-ЯЗЫК

- понятия, возникшие при истолковании языкового аспекта мышления (Д. В. Пивоваров, 1960). С их помощью строение языка можно выразить формулой: "Объект-язык - знаковая деятельность (речь) - Субъект-язык".

О.-я. есть часть социальной знаковой реальности, существующая независимо от индивидуального субъекта и втягиваемая им в сферу своей знаковой деятельности (речи). В последовательности его знаков (в О.-я. книг, памяти ЭВМ и других материальных форм) закреплены объективно-надындивидуальные взаимосвязи предметов. С О.-я. сопряжены опредмеченные значения. О.-я. не обязательно независим от общественного сознания. "Впечатанная" в О.-я. информация являет собой связанную информацию, которую субъекту еще предстоит извлечь, подвергая О.-я. речевым преобразованиям; эта информация потенциальна для индивида, осваивающего О.-я.

С.-я. есть подлинно "непосредственная действительность мысли", личностная оболочка идеального образа, распредмечиваемый смысл значений О.-я.

Л. С. Выготский утверждал, что "мысль не выражается, а совершается в слове" (Выготский Л. С. Мысль и слово // Избр. психологич. исследования. М., 1956, с. 378). В некотором смысле С.-я. представляет собой особую модель того текста, который осваивается индивидом; его можно понимать как "перевод" О.-я., совершаемый субъектом через акты речи. По своему "телу", физически, С.-я. совпадает с О.-я., но по своим значениям, приписываемым одним и тем же материальным знаковым формам, эти языки в чем-то совпадают, но чем-то и различаются, так что в принципе это два разные языка. Степень адекватности речевого образа О.-я. имеет широкую шкалу приближений, зависит от опыта проникновения человека в знаковую реальность и в идеалы культуры.

Носителем информации от О.-я. к С.-я. служат речевые операции, в итоге которых рождается высказывание; мысль всякий раз заново возбуждается речью. В возникающей на стороне С.-я. знаковой модели так или иначе "впечатаны" способы речевых действий. А. А. Леонтьев перечисляет следующие операционные компоненты этой модели: 1) правила ситуативного указания и замещения, допустимые для данного знака; 2) операции соотнесения и взаимозамены знаков; 3) операции сочетания знаков в квазиобъекты высших порядков, позволяющие переходить от знака к высказыванию (См.: Леонтьев А. А. Знак и деятельность // Вопр. Философии, 1975, № 10, с. 124). В речевой деятельности индивид, осваивая язык, вначале познает содержащиеся в О.-я. имена вещей и их операциональные значения, а затем обогащает О.-я. новым общезначимым содержанием. Согласно Аристотелю, категории мышления есть и категории языка; можно мыслить лишь те различия вещей, которые категоризованы и зафиксированы языковыми формами.

Данный подход к анализу языковой Реальности позволяет вырабатывать принципы синтеза разнообразных ныне существующих концепций значения - каждая из них под тем или иным углом зрения отражает различные аспекты субъект-объектной природы языка. Как известно, одни авторы под значением знака понимают обозначаемый знаком внешний предмет, другие - ситуацию, в которой говорящий использует знаковую форму, третьи - реакцию, которую эта форма вызывает у слушающего, четвертые - идеальную сторону знака (понятие), пятые - алгоритм речевой деятельности и т. д. Можно предположить, что иерархия свойств "значения" во многом зависит от соотношения операционального и предметного компонентов С.-я. У языка несколько подструктур, и вопрос о значении знаков, составляющих слои языка, должен всякий раз решаться особо.

Подразделение языка на О.-я. и С я. в значительной мере снимает "коварный" вопрос о том, можно ли мыслить "несуществующие объекты" и где искать их референты. "Несуществующий объект" ("круглый квадрат") - плод речевых процедур со знаками О.-я. Вначале этот язык (его знаки) преобразуется индивидом в знаковый субъективный образ, а затем получает номинацию и возвращается в лоно О.-я., где и становится референтом "несуществующего объекта", "фактом" общественного сознания. О.-я. - онтология для С.-я. В этом смысле к нему применима формула У. Куайна "Существовать - значит быть значением квантифицированной переменной". Такое решение вопроса согласуется с логической техникой указания "несуществующих объектов", предложенной А. Мейнонгом и развитой в "семантике возможных миров" С. Крипке. Наконец, концепция О.-я. и С.-я. дает возможность объяснять феномены человеческого взаимопонимания и индивидуально-субъективного восприятия текстов, неопределенность перевода, филиацию значений знаков, психологическую уверенность в достоверности слова, сущность словотворчества и многое другое.

Речевое высказывание, опосредующее связь О.-я. и С.-я., понимают и как результат речевого акта (знаковый образ) и как само речевое действие. До акта высказывания язык существует только в возможности (например, в форме книги, стоящей на полке в библиотеке). Присваивая аппарат языка, высказывание порождает индексиальные знаки ("я", "это", "здесь", "завтра"), противопоставляет говорящего другому лицу, порождает вопросы, приказы, призывы и т. п., содержит в себе (через перечисление и описание свойств объекта) способ указания на объект. Поэтому высказывание (и как акт, и как результат акта) не следует сводить к констативам, утверждениям относительно некоторого положения дел в действительности. Оно имеет не только предметное, но и операциональное значение. В своей концепции перформативных высказываний английский философ Дж. Л. Остин обосновал ту мысль, что всякое высказывание есть модель предмета в зависимости от характера деятельности с этим предметом. Так, возглас "Собака!" констатирует факт появления собаки и одновременно служит перформативом: "Предупреждаю, что на вас может напасть собака!" Реальные высказывания как носители информации от О.-я. к С.-я. суть одновременно констативы и перформативы в той или иной степени.

Результат взаимного отражения 0 я. и С.-я. в процессе речевой деятельности - новые значения и смыслы, сопряженные с выявлением сущности, ее оценкой и обращением в коммуникационных актах. Например, в случае визуального мышления эти значения и смыслы воплощены в наглядных пространственно-временных формах, вторые могут опредметиться в технические и художественные вещи, стать объектом прямого созерцания. Знание диалектики С.-я. и О.-я. позволяет особым образом анализировать природу науки, религии, изобразительного искусства.

Например, если художник оригинально превращает свой индивидуальный С.-я. во фрагмент О.-я. (в произведения живописи, скульптуры), то зритель совершает обратный процесс распредмечивания художественного произведения в собственный С.-я. Художественный 0.- я. служит посредником между С.-я. художников и зрителей, существует как вещная значимая форма; его качество предопределяет меру художественного взаимопонимания, конфликты художника и общества, консервативные и авангардистские тенденции в искусстве.

Превращаясь во фрагмент художественного О.-я., произведение искусства представляет собой застывшее диалектическое тождество ( новое качество) освоенного художником прежнего и независимого от него О.-я. (традиции) и сотворенного им С.-я. Пропорции этих языков, взаимоизменеиных в новом овеществленном качестве, могут быть самыми различными. Чем сильнее детерминация этого качества С.-я. его творца, тем большая степень новизны произведения (иной вопрос, войдет ли оно в фонд общезначимых ценностей, будет ли сразу же понято современниками). Наоборот, чем сильнее воздействие на художника традиции (сложившегося О.-я.), чем слабее отличие этой традиции от индивидуального С.-я., тем незначительнее будут изменения господствующего в художественной сфере О.-я. Но так или иначе взаимоотражение О.-я. и С.-я. новых мастеров является подлинным источником саморазвития искусства.

С другой стороны, распредмечивание произведения искусства зрителем, если говорить вообще, также есть новообразование тождества, по своему качеству отличающегося от овеществленного тождества социальных значений и личностного смысла, которое создается художником. У зрителя свой С.-я., совпадающий или не совпадающий с достигнутым в обществе уровнем художественной культуры. В любом случае интериоризация зрителем визуально-речевых операций с художественно-значащей формой (со знаками О.-я.) может завершиться открытием особых внутренних смыслов, отличающихся от задуманных художником. Если, допустим, зритель плохо знает язык современного искусства, то он тем не менее способен на своеобразный творческий акт, на духовное производство  особого тождества О.-я. и своего С.- я., но не способен адекватно понять замысел художника. Может случиться, что созерцаемое им произведение современного художника по существу не вносит ничего нового ни в национальную, ни в мировую культуру, но он воспринимает его как важное художественное открытие, причем совершенно искренне. Было бы неверно квалифицировать подобную зрительскую оценку как оценку малокультурного и безграмотного человека. Для зрителя "открытость" произведения искусства во многом объясняется существованием такого непременного и опосредующего понимания овеществленной значащей формы звена, как внутреннее духовное производство зрителем личностного тождества О.-я. и С.-я. Аналогичное рассуждение можно было бы провести в отношении восприятия религиозных или научных текстов, конкретизируя анализ знаковой структуры операции.

Выявляемое индивидуальным сознанием предметное значение образа неотделимо от надындивидуальной объектязыковой формы своего существования. Поэтому предметное значение образа не только неповторимо-единично, но и нагружено знанием общих характеристик предметного мира, а любой отражаемый отдельный объект так или иначе репрезентирует субъекту род бытия.

Д. В. Пивоваров