Калокагатия

(греч. calos - прекрасное, agathos -доброе) - совокупность достоинств, всеобщих, принятых «добродетелей», делающих их носителя грека-мужчину признанным членом общества (сначала гетерии, содружества, затем полиса - города-государства) чтимым, достойным славы и признания и соответственно воспринимаемым как носителя общественного блага, добра, а потому и как воплощение прекрасного. Первоначально «калой кагатой» (множ. число) служило выражением военного (и слитного с ним гражданского) превосходства, которое использовалось в поэмах Гомера для обозначения лучших («аристой», «агатой», аристократов) в противоположность массе, толпе («какой», плохим). В дальнейшем «калокагатия» воспринимается как идеал гражданских достоинств, соответствующих интересам, специфике и исторической эволюции античного полиса. В частности, переходу от «военных» (аристократических) добродетелей - мужество, смелость, отвага, к «мирным» (полисным) - справедливость, разумность, рассудительство. Превращаясь в идеал полисного воспитания, в цель подготовки граждан полиса (см. статью «пайдейя»), военные и гражданские добродетели сливаются в обобщенном, а значит подлинном (для греков подлинно то, что есть общее, а не единичное, типичное, а не его индивидуальные отклонения) облике воина-гражданина, которым теперь становится не всадник-аристократ, а пехотинец - гоплит и гребец на судне. Слияние военных и гражданских добродетелей как основная цель воспитания и формирования человека соответствовала специфике античного полиса как своеобразного союза вооруженных мужчин, гражданской корпорации, гражданской общины, т. е. поселения, в котором над родовыми нормами взаимоотношений и передаваемыми от поколения к поколению родовыми нормами («тесмой») стали преобладать принятые, установленные и равнообязательные для всего населения законы. В соответствии с этим город как укрепленное поселение превращается в город — государство. Античный идеал гражданина-воина породил в истории западной мысли иллюзию «гармонического развития личности», слияния телесного развития и нравственного совершенства. Иногда так калокагатия и характеризуется — как «совершенство и телесного сложения, и духовного нравственного склада», объединение эстетического и этического достоинства, «прекрасного (kalon) и «доброго» (agathon). Между тем нельзя говорить о таком объединении, поскольку в греческом понимании красоты не было такого разъединения. Для греков все полезное, нужное, а потому и редкое, недоступное всем или нечасто встречающиеся и было прекрасным. И простоватый софист Гиппий в диалоге с Сократом так и говорит о прекрасном, объединяя в своем понимании прекрасного и прекрасный горшок, и прекрасную кобылицу, и прекрасную девицу. Но и до Гиппия и Сократа поэт Феогнид писал: «Что прекрасно, то приятно, что не прекрасно, приятным не является». И поэтесса Сапфо вторит ему почти теми же словами: «Прекрасный, как видим, есть хороший (agathos -Г. Д.), а хороший вместе с тем будет прекрасным (kalos)». Да, греки ценили и понимали красоту, но красоту не в отрыве от полезной сущности вещей, а как благо, как естественное выражение порядка вещей, природной целесообразности, пользы, которую человек воспринимает с восхищением, удивлением и признанием, т. е. человек от природы наделен способностью отличать прекрасное от безобразного и видеть доброе (а оно всегда прекрасно) и злое (а оно всегда безобразно). Добро как полнота жизни, как природное совершенство всегда захватывает, зачаровывает человека, объясняет ему, во имя чего он живет - так красота Елены заставляет старцев говорить о ней как о женщине, ради которой стоило вести войну. Другое дело, что красота и украшательство могли быть и без добра: Ксенофан смеется над привычками колофонян носить прекрасные пурпурные одеяния, сладкоголосые сирены увлекают проплывающих мимо них путников на гибель, но добро всегда прекрасно, а зло всегда безобразно. Лучше всего этот эстетический (и одновременно этический) принцип виден в сцене спора Одиссея с Терситом в собрании ахейцев. Воссоздается достойный (прекрасный) образ Одиссея, удерживающего ахейцев от постыдного (безобразного) поступка — бегства от стен Трои: К каждому он подходил и удерживал кроткою речью: «Муж знаменитый! тебе ль, как ребенку, страху вдаваться? Сядь, успокойся и сам, успокой и других меж народа; Ясно еще ты не знаешь намерений думы царевой; Терсит же описан как воплощение зла и безобразия: Все успокоились, тихо в местах учрежденных сидели; Только Терсит меж безмолвными каркал один, празднословный; В мыслях вращая всегда непристойные дерзкие речи, Вечно искал он царей оскорблять, презирая пристойность, Все позволяя себе, что казалось смешно для народа. Муж безобразный, он меж данаев пришел к Илиону; Был косоглаз, хромоног; совершенно горбатые сзади Плечи на персях сходились; глава у него подымалась Вверх острием, и была лишь редким усеяна пухом. Подлинные греки прекрасны своим обликом и делами, которые неразрывно слиты. Встречающиеся в сражении Главк и Диомед выполняют свой долг во имя чести и славы, но и слава и честь — это право занимать почетное место на пиру, на лучшую часть военной добычи, право владеть тучпы-ми пастбищами и лучшими землями. Античность не знает добра, блага, одетого в скромные, простые одеяния, самоистязания и неполноты, ущербности. Жизнь полна сил и изобилия, и это есть добро и благо. Очарование, гармония космоса — Это и есть красота. Космос — это порядок вещей, который наблюдается человеком, и этом порядок содержит прекрасное, это и есть прекрасное устройство. Человек) удивляясь и восхищаясь, сам живет в соответствии с мерой и красотой, тем благом, которое присутствует в космосе. Отсюда греческое представления о созерцательности, о пайдейе (обучении граждан), о «лучших мужах»—победителях состязания —«агона». С переходом приоритета от военных к мирным добродетелям утверждается мысль о духовной красоте (и ее отличии от физической), ее развивал, в частности, Сократ. Но красота вещей и самой души связывается по-прежнему с природой, природной целесообразностью, а не с духовным абсолютом, которого античность не знает. Да и сам Сократ говорит о прекрасном то же самое, что говорил и о добре. И в этом смысле калокагатия остается идеалом в достижении природного совершенства.