Умолкли птицы на ветвях,
Смоковницы недвижно спали,
И багровела от печали
В последних сумерках заря.
Одна молитва в тишине,
Дрожащим голосом звучала,
Она смиряла и смиряла
И пробивала свет во тьме!
Уста сомкнулись, Божий Сын,
Кровавый пот смахнул рукою,
И к камню вновь прильнул главою,
Как будто выбившись из сил.
Он знает: Пётр отречься должен,
Шаги Иуды уж слышны
Но жадный хохот сатаны
Его молитвы потревожил...
Ужель безумная толпа
Его в объятья заключает,
И не щадит и побивает,
В своём безумии рыча!
Надменных воинов издёвки,
Священных санов приговор,
Публичных мук немой позор,
Он принимает всё безмолвно!
О, если б каждый видеть мог
Всю полноту Его страданий
Всю глубину переживаний,
И человечий произвол!
Окончен суд князей послушных,
Законников свершился бунт,
Пилату хочется вздохнуть
И окунуть в прохладу руки.
А рядом плоть кровоточит,
Из рваных ран потоки льются,
Но фарисеи лишь смеются,
И жадно рявкают: распни!
Потом последний длинный путь:
Тяжёлый крест давил на плечи,
Дорога стала бесконечной,
Никто не дал Ему вздохнуть,
Никто не дал Ему покой,
До самой смерти издевались,
И над распятием смеялись,
Провозглашая: Царь святой!
Безгласен Он и изъязвлён,
Соединён с крестом гвоздями,
И кровь Его течёт струями,
И исполняется закон!
За часом, час, за каплей капля,
И грех всемирный беспощадно
Христову раздирает грудь,
Но разве мы когда нибудь,
Могли представить эту ношу?
А понести её могли?
О, нет! Кричали мы "распни!"
А Он в ответ: "Прости им, Отче!"