Боязнь страха

Как душевный феномен, страх столь же естествен, сколь и явления внешние – дождь, ветер, туман или гроза. Сами по себе буря и гроза ни хороши, ни плохи и вовсе не «болезни природы», а просто естественная данность, т.е. необходимость, как и всё, что дано от природы. Но если дома, в которых мы живем, недостаточно прочны и неспособны в достаточной мере защитить нас от природных стихий, эти последние становятся нашими врагами. С другой стороны, только надежное убежище, дом позволяет нам признать естественную необходимость этих неукротимых погодных условий как их важнейшую черту и, исходя из этого, научиться замечать и их положительные стороны. Ведь в противном случае враждебно-боязливое отношение к ним помешает разглядеть их суть.

Отсутствие непосредственной опасности, непосредственной необходимости в чем-то разобраться ведет к утрате интереса, отчуждению, угасанию праобразов. Когда гром и молния воспринимались как выражение гнева Вотана и люди приносили жертвы, чтобы умилостивить его, они в каком-то смысле понимали, что и зачем делают. Говоря языком психологии, вытеснение и утрата связей в конечном итоге приводят к ослаблению, лишают нас способности противостоять опасности, если она возникнет вновь.

Итак, мы видим, что капитуляция перед страхом может проявляться и в уходе от того, что вызывает страх. В этом случае мы уподобляемся больному, создающему иллюзию здоровья за счет обезболивающих средств, что может закончиться трагически. Мы схожи с таким больным и в том, что отказ от «лечения (выяснения) в пользу обезболивания (вытеснения)» проливает определенный свет на его отношение к болезни. Он считает болезнь врагом, а врага нужно заставить умолкнуть. При лечении же, порой отнюдь не исключающем облегчения болевых симптомов, мы как бы протягиваем болезни руку дружбы [слово «Freund» (друг) = древнегерманское «friond» имеет тот же корень, что и «Freiheit» (свобода)]. Чтобы освободиться от болезни, нужно к ней приблизиться. Принимая обезболивающее, человек упускает из виду нечто важное: на самом деле лекарства не влияют на то, о чем пытается сообщить нам боль. Они лишь отгораживают сознание от этих процессов. Больной словно бы запирается в искусственно созданном внутреннем изоляторе, извращенном варианте «неприступной крепости», «надежного убежища». Ведь цель разумных, конструктивных поисков убежища – найти или создать относительно защищенное место, где можно спокойнее разобраться во всем том, что прежде вызывало лишь ощущение беспомощности и страх. Поэтому шанс обрести надежное убежище состоит в выработке новой, более справедливой оценки и в приятии того, чего мы, занятые бегством или обороной, до сих пор по-настоящему не видели и не могли оценить по достоинству. У поэтессы Кристы Райниг есть замечательные строки о секрете «дружбы» – Сент-Экзюпери в книге о Маленьком принце употребляет в этом смысле слово «приручить» – с вещами, существами и событиями, поначалу вызывающими у нас враждебность и неприязнь.

Я восхищен надежными вещами –
душа, войдя в них, зацвела;
ушло стремленье делать их рабами,
и мудрость – ими быть – пришла.

Запомним: чтобы обрести согласие с «надежными вещами» – внутри и вокруг нас, – требуются известная безопасность и дистанция, тогда раскроются их полезные, нужные и позитивные стороны. Они остаются скрытыми от нас и когда мы беззащитны перед ними и рефлекторно впадаем в страх или встаем в оборонительную стойку, и когда мы забираемся в «изолятор». В доме, в пресловутой «крепости», можно забаррикадироваться, а можно жить с искренним интересом, и тогда, в идеальном случае, оттуда будет струиться любовь ко всему, что дано Богом миру, в котором мы живем.

Человеку, опасающемуся удара молнии, совершенно недоступна поэзия ночной бури, и было бы абсурдно читать ему лекции о пользе весенней грозы для природы и людей, пока он отчаянно мечется в поисках укрытия. Нам нужен «дом», нужны «границы, установленные своими или чужими силами», – только тогда мы получаем «способность действовать». Только тогда мы обретаем достаточное спокойствие, рассудительность и нужную глубину восприятия в отношении к всему «чуждому», к силам, с «беспощадным» своеволием орудующим независимо от нас. Если говорить о внешней природе, то слово «дом» нужно понимать буквально. Но что оно значит применительно к «природе внутренней»?

Перенеся наш пример на внутренний мир человека, мы приходим к результатам на первый взгляд парадоксальным. Ведь и здесь живут «стихии», и суверенная, управляемая сознательными решениями воля может либо враждовать, т.е. так или иначе уступать им, либо подружиться с ними, т.е. разрешить противоречия и принять их. В случае страха как проявления одной из таких стихий парадоксальность нашего примера особенно очевидна – страх сам попадает в разряд событий, вызывающих страх. Но тот, у кого есть хоть какой-то опыт общения с измученными страхом людьми, знает, что это не только оправданно, но и в точности отражает суть дела.

Когда страх становится для человека неизбывной мукой и, чего доброго, перерастает в болезнь, проблема хоть это звучит и парадоксально – состоит отнюдь не в страхе, знакомом нам всем, а в боязни страха. Итак, по существу, патология заключается в искажении отношения к страху, чувству совершенно естественному, в той или иной степени присущему всем людям в зависимости от наследственной предрасположенности, темперамента и личной предыстории.

Иначе говоря, сфера страха подразделяется на два уровня. Во-первых, страх для нас, в самом деле, нечто вроде внутреннего природного процесса, начинающегося при определенных условиях вне зависимости от нашего желания, но чаще всего по понятным причинам. С другой стороны, наша реакция на этот «природный процесс», наше возможное отношение к нему, оценка и способ управляться с ним могут быть более или менее боязливыми либо, в лучшем случае, почти бесстрашными. Другими словами, в страхе всякий раз присутствует и что, и как.

Возникновение страха само по себе не только не проблема, но, вероятно, даже подспорье, если мы не боимся страха, если умеем принять всерьез его вопросы и ответить на них. Страх подталкивает к самопроверке, а она привлекает внимание к решающим моментам; наконец, он побуждает нас собраться, сосредоточиться, а это – если получится как надо – хорошо помогает справиться с предстоящим. От стадии приручения страха мы переходим к выполнению поставленной задачи с избытком управляемых сил, который приносит ощутимую пользу.

Способность сказать себе в сложной ситуации: «мое восприятие, суждение, мои действия подвластны мне, я хозяин в своем доме» – не гасит страх (такая мысль была бы наивной), но лишает его парализующей силы, какую он получает при утрате этой способности. Под водительством же и попечением здоровой, не эгоистичной, а проистекающей из любви к делу веры в себя страх превращается в полезного спутника и повышает качество жизни. Во внутренней крепости можно забаррикадироваться, изолироваться, и тогда «дом становится тюрьмой, а общая, нарастающая опасность – все более и более явной». В таком случае страх всего лишь остается снаружи, а разбирательство с ним откладывается на потом. Но «крепость» может быть и местом, где живет искренний, участливый интерес – интерес, коего заслуживает и сам страх как жизненная реальность. Причина раздора человека с самим собой не страх, а боязнь страха.