Бейлькин Михаил Меерович » Секс в искусстве и в фантастике

Все подобные опасения несостоятельны с научной и практической точки зрения. Если у мальчика головка члена плотно закрыта крайней плотью, то никакой песок внутрь не попадёт. Если же головка легко обнажается, то ничего не стоит промыть внутренний листок крайней плоти. Что касается мошонки, то она устроена по принципу радиатора: в холоде она подтягивается, чтобы предотвратить переохлаждение яичек, а чем жарче воздух, тем больше тепла она отдаёт. Африканские дети бегают целыми днями голыми и, как показала тысячелетняя история, жаркое солнце отнюдь не делает их бесплодными и сексуально неполноценными. Ношение тугих плавок не только не способствует правильному функционированию яичек, но и вредит ему.  

Полезность же пребывания детей на нудистском пляже, где все загорают и купаются нагими, объясняется, прежде всего, психологическими причинами. Дети привыкают к наготе, своей и чужой; они научаются видеть особую красоту полностью обнажённого человеческого тела, не стыдясь её. Наблюдения, сделанные на нудистском пляже, могут дополнить знания, полученные любознательным мальчиком («юным учёным»), изображённым на голландском плакате в новелле Давенпорта. Подобные дети никогда не станут визионистами или эксгибиционистами (так называют девиантных людей, подглядывающих за нагими женщинами или, тех, кто, внезапно появившись из-за укрытия, демонстрирует им собственные гениталии).  

Словом, пропаганда нудизма в новеллах Давенпорта представляется сексологу вполне оправданной и психогигиенической.  

В целом же, принцип альтруистического гедонизма, царящей в симпатичной семье из этой новеллы, бесспорно, может быть положен в основу, как полового воспитания, так и воспитания вообще.  

Трудный подросток Джеремия стал объектом педагогических забот Расмуса, а также фру Оверсков, матери Адама и Питера. Пока что он весьма далёк от совершенства и, в частности, ворует деньги у своей воспитательницы. Расмус, однако, видит и явно обнадёживающие признаки: подражая новым друзьям, Адаму, Кристиану и Питеру, Джеремия усваивает их культурный лексикон.  

« – Сродство дружбы, – сказала фру Оверсков. – Кажется, ты прав. Я тем временем, учусь вытаскивать из бумажника ровно столько банкнот, чтобы создавалось впечатление, будто ничего не произошло».  

Труднее всего привить Джереми цивилизованные манеры; очень уж энергично он их отвергает.  

« – Я пробовала застольные манеры. <…> Как бы случайно болтала с ним о том, что знать какие-то простые повседневные вещи обходится дешевле, чем невежество. Моряк знает свои узлы и лини, солдат – команды, а молодой человек – застольные манеры. Я говорила, что у нас с Питером и Адамом такое правило: пока чему-то учишься, оно является самым важным на свете до тех пор, пока не станет твоей второй натурой. Мы это в игру превратили – с карточным столиком, приборами и тарелками. Ломоть морковного пирога был у нас бифштексом. Меня посетило вдохновение, и я предложила ему меняться: он научит меня чему-нибудь в обмен на то, чему научу его я.  

– И чему, Гертруд, он тебя научил?  

– Воровать в магазине «Ирма»».  

То, с какой теплотой и с каким терпением оба, фру Оверсков и Расмус, возятся с мальчиком, даёт уверенность в том, что они своего добьются, и он станет настоящим человеком.  

Дети сексуальной революции  

В новелле «Кардиффская команда» полно секса, масса доброжелательства и любви, хотя само это слово произносится крайне редко. Герои новеллы – парижане «Уолт и Сэм, обоим по двенадцать, друзья, похожие на братьев. <…> Аккуратные летние стрижки, белые футболки, линялые джинсовые бриджи, как у Андре Агасси, адидасы, толстые белые носки, спущенные на лодыжки; отхлёбывают кока-колу»; оба сидят в кафе на Плас Альма. «Сэм снял травинку с воротника Уолта, ухмыляясь, подталкивает того ногой под столом. Уолт, самоуверенный и счастливый, выудил какой-то крохотный листик из волос Сэма. У каждого по ухмылке».  

Судя по мимике и жестам, оба демонстрируют друг другу следы их пребывания в укромном месте на лоне природы, где они занимались сексом или же имитировали его. Вскоре к их столику подсел их ровесник Сайрил. Его тут же посвятили в семейные тайны: что«мать Сэма – художница, а Уолта – пишет о живописи, философии и о чём только не пишет; что Сэм и Уолт, – незаконнорожденные ублюдки; что секс – это что-то вроде секретной игры, и очень весёлой; что мама Уолта пишет со своим ассистентом Марком научную работу о картине Робера Делонэ „Кардиффская команда“; <…> что у матери Сэма есть клёвый друг по имени Кристофер – он норвежец и плохо говорит по-французски, зато росту в нём семь футов, х..ст как конь и симпатичный; что все они сполна пользуются домиком в деревне по выходным, где можно бегать голышом по саду; <…> что древние греки любили и мальчиков, и девочек; что у Пенни (матери Уолта), Дэйзи (матери Сэма) и Марка нет ни автомобиля, ни телевизора; <…> что существует фильм и запись поэта Аполлинера; что по каким-то причинам – тут они ухмыльнулись – Сэм и Уолт посещали то одну школу, то другую, ни в одной не задерживаясь подолгу, и учились в основном у собственных матерей да время от времени у репетиторов вроде Марка; что однажды у них была репетиторша, но через неделю, уязвлённая до глубины души, сбежала…».  

Собственно, Марк Бордо и стал причиной знакомства Сайрила с его новыми друзьями. Этот восемнадцатилетний юноша был просто кладезем премудрости – учил латыни, знал греческий, писал французские стихи, мог назвать любое растение, разбирался в искусстве, особенно в живописи и в литературе, и был прекрасным педагогом. Отец Сайрила, человек, обладающий большим весом в финансовых кругах Франции и Европы, отдал сына на обучение Марку. В школе в это время были летние каникулы, жена удрала с любовником, а сам он не мог уделять своему отпрыску достаточного внимания. В качестве компенсации к Сайрилу был приставлен шофёр с автомобилем; если возникали какие-то проблемы, то мсье Бордо мог связаться с личным секретарём своего нанимателя.  

« – А что они делают, – спросил Сайрил, – мсье Бордо с твоей матерью?  

– Ну, – ответил Сэм, отвечая за Уолта, чей рот был набит, – они вместе читают книжки, делают заметки, обсуждают прочитанное. Насчёт эпохи и стиля. Сидят очень близко друг к другу. Пенни вплетает свои пальцы в волосы Марка, а тот целует её в затылок. Марк ей печатает на машинке, книги приносит, ищет что-нибудь в библиотеках. А ближе к вечеру трахаются. Если у них получится ребёнок, мы с Уолтом будем менять ему пелёнки, присыпать тальком и брать с собой в разведку».  

Разведкой на их сленге называлось шастанье по улицам; восхищение всем неординарным и красивым (классной немецкой овчаркой, длинным мальчишкой в телефонной будке, чьим единственным одеянием были воздушные штанишки до колен, так низко съехавшие с бёдер, что бумажник, заткнутый одной половинкой сзади за пояс, стягивал их почти на самые ягодицы; его плоским как доска животиком и грязными босыми ногами; колесом обозрения Ферриса, да мало ли чем ещё?). Непременным развлечением обоих был эпатаж примерных граждан и членов добропорядочных семей. «Вчера мы вогнали в фонарный столб один костюм-тройку в котелке тем, что целовались и хватали друг друга за промежности. <…> Мы увлекаемся городской антропологией, анархией и сексом» , – так подытожила эта парочка свои любимые занятия в разговоре с Сайрилом.  

Было бы несправедливым умолчать, что неугомонные тинэйджеры не очень-то церемонятся и со своими матерями, и с их любовниками. Уточним сначала, что Сэм – на самом деле Би и что это – девочка. Её демарш, принявший характер трансвестизма (переодевания в одежду противоположного пола), поначалу предназначался Марку. По его словам: «Когда я познакомился с Пенни, меня привели как домашнего жеребца, любовника, и мне давались поблажки, будто я невыдрессированный щенок». Марк был настороже, поскольку Пенни предупредила его о присутствии в доме её сына. Когда, наконец, в их ласках наступил перерыв и Марк, облачённый в женский халатик Пенни, покинул её любовное гнёздышко, «…и – что я вижу? не одного отпрыска, а двоих в совершенно одинаковых жёлтых спортивных рубашках и нечестиво коротких джинсиках, с идентичными причёсками и босиком. Казалось, Пенни веселится, знакомя нас».  

« – Мы знали, что ты не знаешь, и презирали тебя настолько же сильно, насколько нам хотелось, чтобы тебя здесь не было, но игра оказалась весёлой. Ты был напуган, и мы надеялись, что напугали тебя мы».  

В дальнейшем норовистые тинэйджеры подружились со своим репетитором и любовником матери Уолта по совместительству, но они то и дело испытывают долготерпение старших своими проказами и трансвестизмом. «Он непременно хотел быть гадким, – рассказывает об Уолте Марк, – вскоре после того, как я видел, как они с Би облизывали друг друга у Пенни, куда я пришёл днём с ней потрахаться. Потом, когда я выходил пописать, не заметить их было невозможно – кролик с крольчихой, а дверь, разумеется, настежь» .  

Не стоит забывать и о любовнике Дэйзи. Дети осведомлены обо всех его положительных качествах, вплоть до гигантских размеров полового члена, но Кристофер ущемляет семейные права Би: «он лютеранин и робеет» , а потому, всякий раз, когда он остаётся ночевать у своей любовницы, Би и Уолту приходится спать в его собственном доме. Словом, вольные сексуальные нравы обоих тинэйджеров – проявление реакции протеста и против их матерей (кстати, Уолт придерживается версии, что он –«сын моряка, фамилию которого мама забыла спросить» ), а также их сожителей, и всех тех, кто счастливо живёт в нормальных полных семьях. По мнению юных анархистов, их имитация любовных нежностей особенно обидна для случайного наблюдателя, если они выдают себя за геев. Этим-то и объясняются и упорный трансвестизм Би, и её постоянные превращения в Сэма. Вот, скажем, сцена в кафе, за одним из столиков которого расположилась семья американцев – «…папа лысый, у мамы волосы голубые, две дочери постоянно поправляют длинные причёски. <…>  

Уолт и Сэм повернулись друг к другу, обнялись и поцеловались.  

– Это игра, – сказал Марк Сайрилу. – Чтобы американцы понервничали. Присоединяйся, если хочешь. Я к этому привык.  

Сайрил организовал подобие улыбки.  

– Доедайте, пока официант нас отсюда не попросил.  

– Ты думаешь? – спросил Уолт, встал и, наклонившись, поцеловал Марка в уголок рта. – А ведь мы ещё не поласкали друг у друга краники» .  

Игры с переодеванием понравились и самим подросткам. «Мы с Сэмом всё время носим одежду друг друга, так что уже не знаем, где чьё, а наши мамы и не пытаются различать. Когда маман мне что-нибудь покупает, то берёт сразу пару».  

Реакция протеста представителей младшего поколения ставит старших в достаточно трудное положение. Они вынуждены потакать тинэйджерам и не обращать внимания на их сексуальные забавы. А что, собственно, им остаётся делать? Сказать, что, мол, нам, взрослым, это можно, а вам, малолеткам, ещё рано? Это будет воспринято молодыми анархистами, как явная дискриминация, нарушающая все завоевания сексуальной революции, что грозит нешуточным бунтом! По словам Уолта: «Маман говорит, что я полиморфно перверсивен или перверсивно полиморфен, поэтому Би одевается мальчиком, который может сойти за моего брата или лучшего друга по имени Сэм».  

Простодушная Пенни не скрывает и свои собственные положительные эмоции, связанные с забавами её сына и Би:  

«Когда ты впервые одел Би в свою одежду и придумал Сэма – я вспомнила, как сама завидовала мальчишкам, их одежде. Такие интуитивные грёзы как-то связаны с источниками искусства, поскольку мои исполнены духовидческой интенсивности…».  

Марк гибче остальных; вот, скажем, его полушутливый диалог с Уолтом:  

« – А я тебе нравлюсь?  

– Нет, конечно. Ты – тошнотворный пацан, который чёрт-те чем занимается в свои двенадцать лет при полном одобрении своей милой умницы-мамы, у которого феноменальный коэффициент интеллекта, и потому, насколько меня поставили в известность, рукоблудит, рассматривая голландские издания, иллюстрированные голландскими мальчиками, которые начали теребить свои стручки ещё в подгузниках, а теперь вступили в развитую фазу счастливого идиотизма».  

Похоже, что и Уолт раздобыл голландские плакаты вроде тех, что украшают собой комнату Адама и Питера. Представители старшего поколения отнюдь не в восторге от подобной изобразительной продукции Амстердама. Тем не менее, Марк тоже подыгрывает «полиморфной перверсивности» Уолта, и, когда поражённый Сайрил спросил: « Что это Уолт делает?», он ответил: «Вдыхает аромат моих плавок, предположительно – ощутимый». Они оба, и Марк, и Уолт, бисексуальны (только у подростка гомосексуальный потенциал несравненно сильнее гетеросексуального). Любопытен их диалог о детстве французского режиссёра, писателя и художника Жана Кокто, известного своей гомосексуальностью.  

« – Когда Кокто был моложе тебя, он впервые в жизни увидел обнажённого мальчика в деревне, на ферме, и моментально грохнулся в обморок.  

– Симпатичный, наверное, мальчишка был, а? <…> А от меня бы Кокто в обморок грохнулся?  

– Намертво».  

Эта история понадобится нам в дальнейшем, поэтому стоит докопаться до её сути. Кокто упал в обморок не оттого, что нагой мальчик был красавцем, а потому что впервые увидел половой член другого подростка. Став взрослым художником, он без устали изображал любимый орган в любых состояниях и положениях, разумеется, вместе с их владельцами – молодыми людьми всех профессий и сословий: моряков, актёров, акробатов и художников. Так уж устроена психология гомосексуалов – мужской член является для них мощным эротическим раздражителем. Для юного Кокто его вид и вовсе стал запредельным испытанием, приведшим впечатлительного подростка к глубокому обмороку. Уолт во многом сходен с Кокто: своей гомосексуальностью, одарённостью, но сексуальная революция позволила ему найти выход собственным сексуальным интересам в более раннем возрасте, так что никакие обмороки ему не грозят.  

Трансвестизм для Би – явление временное и несущественное; своей затянувшейся игрой девочка лишь потакает гомосексуальности Уолта. К тому же она почувствовала эротический интерес к их новому другу, вполне гетеросексуальному Сайрилу.  

« – Она собирается отпустить волосы и носить платья. Мне кажется, Уолт из-за этого грустит, – признаётся Марку Сайрил, добавляя при этом: – У Би растут волосы на лобке, чем она гордится, и грудки – они прекрасны. Она прямо из «Георгик» Майоля. Я как во сне хожу» .  

Подростки втянули в свою игру и Сайрила. Поскольку из дому он выходил в чересчур «буржуазной» одежде, донельзя раздражающей обоих малолетних анархистов, то его переодевают в общие «шмотки». К эпатажным выходкам новых друзей мальчик привык не сразу, тем более что ребята посмеивались и над ним. Постепенно он всё же вошёл в их круг на равных, что повлияло на поведение всех троих: и Би, и Уолт почувствовали сексуальный интерес к Сайрилу; тот же отдаёт явное предпочтение Би, не слишком, впрочем, отталкивая Уолта. Марк нечаянно подслушал диалог мальчиков: «подбавь слюны для гладкости» и ответ Сайрила – «никто не возражает».  

Уолт самым откровенным образом пытается склонить к сексу и своего восемнадцатилетнего репетитора, например, подразнивая его рассказами об играх с переодеванием Би в мальчишескую одежду:  

« – Как-то днём мы с Сэмом одевали и раздевали друг друга где-то с час, наверное. Пенни сказала, что в лечебнице для душевнобольных способны и не такое. Ты раздуваешься и увеличиваешься».  

Надо думать, что восемнадцатилетнему Марку Бордо хватит ума и такта, чтобы не злоупотребить явной влюблённостью в него обоих мальчишек. Это особенно важно по отношению к Уолту, явно добивающемуся от своего наставника половой близости. Тому трудно вдвойне, так как воспитание Уолта должно строится на двух противоположных принципах: во-первых, необходимо щадить гомосексуальную ориентацию подростка, предупреждая развитие у него комплекса неполноценности и интернализованной гомофобии; во-вторых, следует, по возможности, содействовать становлению его гетеросексуального потенциала.