Г. Ю. Чернов. К вопросу о постмодернистском подходе к социально-массовым явлениям - Г.Ю. Чернов

В статье Г. Ю. Чернова «К вопросу о постмодернистском подходе к социально-массовым явлениям» анализируется специфика постмодернистского подхода к пониманию социально-массовых явлений (СМЯ) и возможности использования концептов Ж. Бодрийяра и других представителей постмодернизма в процессе разработки общей теории СМЯ.

Ключевые слова: социально-массовые явления, исследовательские подходы, постмодернизм.

Интерес к данной теме не является для автора настоящей публикации случайным, обращение к ней стало логическим продолжением работы по проблематике социально-массовых явлений, являющейся одним из приоритетных направлений современных социально-философских исследований.

Новизна предложенного нами понятия «социально-массовые явления» в известном смысле относительна, так как взятые по отдельности массовые явления в социуме давно уже стали объектами философского и гуманитарно-научного анализа (в особенности «массовое сознание», «массовая культура»), а современной наукой разработан арсенал теоретических и методологических принципов исследования названных явлений, использование которого подводит и к осознанию их системного единства. Целесообразность введения концепта «социально-массовые явления» (СМЯ) обусловлена, во-первых, его описательной и познавательной емкостью; во-вторых, стремлением зафиксировать в понятии не сумму, а именно систему массовых явлений (причем систему сложную, динамическую); в-третьих, необходимостью отделения массовых феноменов, имеющих место в социуме, от природных массовых явлений: движений водных масс, песчаных масс в пустыне, массовых миграций птиц и животных и т. п. Наконец, в-четвертых, данный концепт позволяет обособить социально-массовое от «классического» социального, возникающего на почве сознательных кооперации и взаимодействия индивидов и групп, обретающих черты нормативизации, институциализации, «рутинизации» (по П. А. Сорокину), поскольку масса не представляет собой классической социальной группы, говорим ли мы о толпе, либо о массе как метаобщности эпохи позднего потребительского капитализма.

К области социально-массовых явлений мы относим такие феномены, как социальная масса (при практически любых интерпретациях содержания термина), «массовая культура», массовое сознание, массовая психология и массовое поведение (включая такие модусы последнего, как социальное подражание, массовое потребление и др.). Общим атрибутивным свойством всех этих явлений выступает массовость, понимаемая не только как количественная, но прежде всего как качественная характеристика социального или духовного взаимодействия, как единый способ сознания и поведения [1]. Как таковой, анализ системы социально-массовых явлений не входит в число задач данной статьи, поскольку эта проблематика уже подробно освещена в ряде работ ее автора[2].

В процессе познания социально-массовых явлений сложился ряд специфических научных проблем, неразрешенность которых порождает затруднения в ходе дальнейшего изучения социально-массовых явлений. К такого рода затруднениям можно отнести: отсутствие четкой дифференциации подходов к пониманию и исследованию массовых явлений; некорректное употребление терминологии, описывающей эти явления, когда уровень активности ее использования опережает научное осмысление стоящих за ней явлений, на что уже обращали внимание исследователи[3]. Поэтому решение задач определения наиболее значимых исследовательских подходов, анализа их специфики и познавательной эффективности, а также изучения возможностей интеграции подходов в рамках единого познавательного комплекса является исторически и логически обусловленным приоритетным направлением и необходимым шагом в деле формирования системной теории социально-массовых явлений.

Автор настоящей публикации попытался внести свою лепту в выявление различных исследовательских подходов и семантических ракурсов СМЯ. В монографии «Социально-массовые явления: исследовательские подходы» в качестве наиболее типичных и важных в научно-эвристическом отношении были выделены следующие подходы: 1) политико-ориентированный; 2) социально-психологический; 3) культурцентристский (ортегианский); 4) социокультурный [4].

Однако сегодня становится все более очевидной недостаточность прежней, предложенной еще в 2002 г., типологии подходов, требующей дополнения и усовершенствования. В частности, оказывается безусловно необходимым анализ концептов, введенных в представления о социально-массовом представителями постмодернистской философской и гуманитарной мысли, в особенности Ж. Бодрийяром («В тени молчаливого большинства», «Система вещей» и др.)

Хотя тема массовых явлений в обществе на первый взгляд не входит в предмет интеллектуальных усилий постмодернистов, демонстрирующих свой «маргинализм» и по отношению к власти, и к обществу «людей массы», и, по крайней мере, эта тема не является для большинства из теоретиков постмодерна и постструктурализма магистральной, на поверку ситуация оказывается более сложной.

Во-первых, будучи одной из влиятельных версий философской рефлексии эпохи позднего индустриализма и постиндустриализма, постмодернизм не мог полностью отрешиться от таких значимых составляющих проблематики своего времени, как социальная массовизация и массификация, массовое потребление, рост влияния массмедиа и медиакратия, масскульт. Однако у большинства постмодернистов тема социально-массовых явлений звучит «приглушенно» и зачастую требует герменевтических усилий и интерпретаций. В частности, идея «смерти субъекта», полной поглощенности личности историческим и политическим дискурсами эпохи (эпистемами, по М. Фуко), определенным образом перекликаются, с одной стороны, с идеей «преформирования» личности Г. Маркузе, а с другой — с современными теориями массовизации, для которых характерны представления об уравнении в современном урбанизированном, консьюмеризированном, медийном обществе характеристик деятельности индивидов, ведущем к определенному уравнению свойств самих индивидов[5].

Во-вторых, панязыковая, пантекстуалистская направленность постмодерна, собственные усилия его представителей в сфере литуратуроведения, художественной критики и письменного и театрального творчества с неизбежностью ставили последних перед проблемой выработки стратегии взаимодействия массовой и элитарной культур. И надо отметить, что в этом отношении рядом постмодернистов был предложен собственный, оригинальный проект, получивший развитие в практике современного искусства, и в особенности в литературе.

Наконец, в-третьих, касаясь исследования в рамках постмодернистской мысли собственно проблем социально-массового, необходимо выделить фигуру выдающегося представителя позднего французского постмодернизма, философа и социолога Жана Бодрийяра, который в ряде своих работ уделял особое внимание анализу социально-массовых феноменов («Система вещей», «В тени молчаливого большинства» и др.)

Подробнее остановимся на двух последних тезисах.

Постмодернизм и проблема масскульта.

Сам постмодернистский проект, безусловно, является порождением и составной частью элитарной культуры, с ее эзотеричностью и ставкой на одинокого творца, бросающего вызов несовершенству мира и диктату власти и ее дискурса, маргинализмом как сознательной установкой на периферийность по отношению к обществу в целом.

Проблема доминирующего типа культуры увязывается с проблемой политической власти и ее потребностей. Вслед за М. Фуко, постмодернисты, в особенности французские постструктуралисты, видели в современном обществе прежде всего борьбу за «власть интерпретации» различных идеологических систем. Завладевая индустрией культуры, средствами массовой информации, «господствующие идеологии» навязывают индивидам свой язык, то есть, по представлениям постструктуралистов, отождествляющих мышление с языком, навязывают сам образ мышления, отвечающий потребностям этих идеологий. Задача идеального интеллектуала, по М. Фуко, оставаясь аутсайдером по отношению к культурному дискурсу эпохи, эпистеме[6], осуществлять их деконструкцию, указывая на слабые места — изъяны общепринятой аргументации, призванной укрепить власть господствующих авторитетов и традиций[7].

В отношении оценок массовой культуры, по всей видимости, не существует универсальной позиции постмодернистов и постструктуралистов. Проведенный нами анализ позволяет выделить в рамках постмодернистской философии и художественной критики три различных подхода к масскульту, которые мы обозначим как плюралистический, конформистский и критический.

Плюралистическая тенденция обусловлена, как отмечает И. П. Ильин, тем, что постмодернизм как художественное течение, широко распространенное в Западной Европе и США, с самого начала был тесно связан с массовым искусством и тривиальной литературой, и его эстетическая специфика теоретиками постмодернизма часто определяется — в духе плюрализма — как органическое сосуществование различных художественных методов8. Сам художественный метод постмодернистов, в частности Умберто Эко, В. Пелевина, плюралистичен, «многослоен», позволяет включиться в нарратив (повествование), интерпретировать его и носителю обыденного сознания, «массовому человеку», и элитарной личности.

Конформистская тенденция в постмодернистском творчестве подробно анализируется американским критиком и философом-постмодернистом марксистской ориентации Фредериком Джеймисоном[9]. Он полагает, что возникновение постмодерна тесно связано с появлением позднего, консьюмеристского или транснационального капитализма (после Второй мировой войны), для которого характерны новые типы потребления; планируемая смена одних поколений вещей другими; постоянно убыстряющийся темп изменений стилистики моды и энвайронмента; проникновение рекламы, телевидения и медиа в самые глубокие слои социальности; процесс универсальной стандартизации; разрастание огромной сети хайвеев и приход автомобильной культуры. Ф. Джеймисон выражает также уверенность в том, что его (постмодернизма) формальные особенности различными способами выражают глубинную логику этой социальной системы.

Характерными чертами постмодернизма стали фундаментальное изменение своей позиции в культуре (в сравнении с предшествующим ему модерном) и стирание различий между высоким искусством и маскультом.

Ф. Джеймисон отмечает, что модернизм был искусством в оппозиции; он возник в формирующемся обществе бизнеса как скандал, как нечто оскорбительное в рецепции публики из среднего класса — отвратительный, дисгармоничный, богемный, шокируюший своей сексуальностью. И каковым бы ни было эксплицитное политическое содержание великих произведений модернизма, эти последние всегда были наделены взрывной энергией, угрожающей установленному общественному порядку. В то же время уже к 60-м гг. ХХ в. классики высокого модерна стали частью канона, их преподают в школах и университетах, что лишает их прежней подрывной силы. Эти формально революционные и воинственные стили — абстрактный экспрессионизм, модернистская поэзия Паунда, Элиота или Уоллеса Стивенса, Стравинский, Джойс, Пруст и Томас Манн — для новых поколений становятся воплощением истэблишмента, застывшими монументами, которые нужно разрушить для того, чтобы начать создавать нечто новое.

По-иному позиционирует себя, по мнению Ф. Джеймисона, постмодернизм: даже наиболее агрессивные формы этого искусства, например, панк-рок, в отличие от продукции высокого модерна, подчинены социальности и имеют несомненный коммерческий успех. Современная реклама вскормлена постмодернизмом во всех видах искусства и немыслима без него.

Более всего поражает свойственная постмодерну эрозия различения между высокой культурой и массовой или поп-культурой. Казалось бы, художественной элите надлежало бы удерживать некую область высокой или элитарной культуры во враждебном ей окружении филистерства, безвкусицы и китча, телесериалов и журналов вроде «Ридерз дайджест». Hо, как отмечает американский критик и философ, «…многие из новейших типов постмодернизма были просто заворожены всем этим ландшафтом рекламных щитов и мотелей, зоной Лас Вегаса, ночными шоу, второсортными голливудскими фильмами, так называемой паралитературой, всеми этими книгами в мягких обложках, которые берут для чтения в дороге, — готика, любовные истории, популярные биографии, детективы, научная фантастика или фэнтези. Они больше не “цитировали” подобные “тексты”, как это делали Джойс или Малер; они инкорпорировали их настолько, что провести границу между высоким искусством и коммерческими формами стало все труднее и труднее»[10].

В итоге Ф. Джеймисон приходит к выводу, что доминирующим является модус, в соответствии с которым постмодернизм дублирует или воспроизводит — усиливает — логику потребительского капитализма и выражает сомнение в существовании протестного модуса.

Тем не менее, по всей видимости, подобный модус существует. Для него характерны неприятие масскульта, ирония, резкая критика последнего как вульгаризированного, балаганизированного инструмента властвования квазиэлит, приобретающего признаки всеобщности и проникающего во все общественные сферы. Наиболее определенно данная, критическая тенденция обнаруживается в работах постмодернистов нового поколения, в частности француза Ги Дебора и испанской исследовательницы Кармен Видаль.

Удачную характеристику обществу 80-х, в котором явления, характерные прежде для сферы досуга и развлечений, стали всепроникающими, дал Ги Дебор в книге «La societe du spectacle”, вышедшей еще в 1967 г., назвав современное общество «обществом спектакля», где истина, подлинность и реальность больше не существуют, а вместо них господствуют шоу-политика и шоу-правосудие. Шоу-мир вездесущей рекламы товаров потребления и театральной рекламности политики приводит к тому, что для подростков 80-х гг. Рембо звучит как Рэмбо, а Маркс как название шоколадного батона. Ги Дебор отмечает также, что заветным желанием шоу-культуры является устранение исторического сознания[11].

Тотальность и информационная мощь современной массовой культуры таковы, что как только спектакль перестает о чем-то говорить, то «этого как бы и не существует»[12]. Кармен Видаль отмечает коммерчески-аттрактивный аспект масскульта, его тенденцию к мировой экспансии, глобализации китча: «Столь сурово осуждаемая Берлинская стена, принесшая столько смертей, также оказалась одной видимостью, когда как по волшебству она внезапно рухнула и ее обломки превратились в предмет торговли! <…> Не только Америка, но и весь мир в конце концов превратился в один огромный Диснейленд»[13].

Таким образом, в рамках постмодернизма обнаруживается несколько тенденций восприятия масскульта и взаимодействия с ним: от эрозии различения элитарной/массовой культур, коммерчески и социально успешного «растворения» в структурах потребительского капитализма и даже их активного продуцирования до допущения плюралистического сочетания «высокого» и «низкого», элитарного и массового, и, наконец, до иронии в отношении масскульта, его критики и полного отрицания.

Из плеяды философов-постмодернистов, пожалуй, Жан Бодрийяр больше других уделял внимание исследованию социально-массовых явлений современности. Анализ всего творчества Бодрийяра требует иных объемов повествования, да и наш анализ является по необходимости селективным: материалом для исследования становятся, в первую очередь, те концепты и тексты французского философа, которые непосредственно выводят нас на проблематику социально-массовых явлений. По нашему мнению, наиболее ценными в этом отношении и эвристичными являются тексты работ Ж. Бодрийяра «Система вещей» и «В тени молчаливого большинства, или конец социального».

В «Системе вещей» Бодрийяр отмечает новые черты социального порядка эпохи постмодерна: универсальным способом маркировки социальных групп «общества потребления» все более становится так называемый «код стэндинга» (т. е. показатель жизненного уровня, уровня позволительных комфорта и роскоши, в переводе с французского)[14]. Жан Бодрийяр указывает, что ныне потребление является активным модусом отношения — не только к вещам, но и к коллективу и ко всему миру, — что в нем осуществляется универсальный отклик на внешние воздействия, на нем зиждется вся система нашей культуры. Барьеры морали, этикета и языка рушатся, зато в сфере вещей возникают новые барьеры, новые исключительные правила, новая классовая или кастовая мораль. Разумеется, отмечает Ж. Бодрийяр, вещи всегда составляли систему социальных опознавательных знаков, но лишь параллельную и вспомогательную по отношению к другим системам (жесты, ритуалы, церемонии, язык, родовое происхождение, кодекс нравственных ценностей и т. д.). Для нашего же общества характерно то, что другие системы опознавания все более поглощаются одним-единственным кодом «стэндинга». Он удовлетворяет насущную потребность знать с кем имеешь дело, тем самым выполняя важнейшую социальную функцию. Однако такая универсализация и эффективность достигаются ценой крайнего упрощения, обеднения, когда язык социального достоинства регрессирует чуть ли не до предела: «Человека характеризуют его вещи»[14]. Подобная односторонность стратификации, универсальность социальных мет (вещей), равно для массы и для элиты, потенциально ведет к размыванию границ между элитой и неэлитами, возникновению крайне тонкой и непрочной, сугубо «количественной» перегородки между ними, подпитывает «новый» снобизм олигархических квазиэлит. Возникает ситуация, описанная П. А. Сорокиным следующим образом: «Удачливые стяжатели составляют нашу элиту».

Обедненный код социальной маркировки, при элиминации других кодов, усиливает тенденцию к массификации, то есть, согласно С. Московичи, смешению и стиранию социальных групп. Под влиянием мимесиса на основе «кода стендинга» и средств массовой коммуникации из «разных, совершенно разнородных элементов образуется однородное человеческое тело: масса состоит из людей-массы»[15].

Цикл жизни индивида все больше оказывается подчинен циклу производства вещей. Индивиду внушается, что обязательным фетишем социального самоутверждения становится факт обладания «последней» моделью, что с одной стороны порождает эффект сверхпотребления (сверх необходимой меры), с другой вещь все более «символизируется» и обрастает коннотациями (потребляется не вещь в «нулевой степени», а идея престижа, «хорошего вкуса», «защищенности»; по Бодрийяру, вещи восполняют дефицит человеческих отношений, замещают последние, «снимают» их необходимость).

Рассматривая массифицирующие механизмы социального подражания, или мимесиса, Ж. Бодрийяр замечает, что при предельной свободе выбора все оказываются подчинены ритуальной необходимости владеть одной и той же престижной вещью, упомянутой выше «последней моделью». Состязаясь с другими, мы оттого лишь вернее «сбегаемся» в одну точку. Рекламный образ, «кумир» становятся фокусами притяжения для множеств и формируют эти унифицированные, в конечном итоге, множества. При этом каждый чувствует себя оригинальным, хотя все и похожи друг на друга; для этого нужна лишь схема коллективно-мифологической проекции, то есть некая модель. Бодрийяр приводит следующий пример. Когда в моде была прическа под Брижитт Бардо, каждая модная девица с подобной прической в своих собственных глазах была неповторима, поскольку соотносила себя не с тысячами себе подобных, но с самой Бардо — сияющим образцом, источником оригинальности. В конце концов, ведь и сумасшедших вовсе не смущает, что в одной и той же больнице находятся четыре-пять человек, считающих себя Наполеоном. Сознание при этом определяет себя не через реальные, а через воображаемые соотношения[14]. Однако, объективно, десятки тысяч тиражированных «клонов» Б. Бардо представляют собой модель миметической массы, притом массы эпигонской; подобным же образом отличается луврский оригинал «Джоконды» от китчевых поделок: обоев для ванной с десятками «джоконд», футболок в этом же стиле и т. п.

Эксплуатация рекламой структур обыденного сознания ведет к насаждению в массах «универсального инфантилизма», патерналистских установок, т. н. «логики Деда Мороза» («логика» вовлеченности в легенду, веры в чудеса и бесплатные дары). Такая «дадаизация» личности равнозначна ее деградации, росту ее потенциальной манипулируемости, управляемости, чревата формированием податливых, «пластилиновых» масс, тоталитарным или олигархическим перерождением общества и государства.

Работа Ж. Бодрийяра «В тени молчаливого большинства, или конец социального» в контексте исследования проблематики СМЯ заслуживает отдельного подробного рассмотрения. С учетом ограниченности объема настоящей статьи обозначим то значимое и новое, что станет предметом нашего рассмотрения в последующих работах. Это, прежде всего, попытки определения Бодрийяром социальной массы.

Бесконечная сумма равнозначных индивидов 1+1+1+1 — это ее социологическое определение[16]. Противопоставляя массы традиционным структурированным социальным группам, он характеризует первые как группы чрезвычайно многочисленные, внушающие страх и безликие, сила которых заключена в их бесструктурности и инертности[17]. Универсальными стратегиями массы в ответ на любую мобилизацию или зондаж со стороны элит являются молчание, гиперконформизм и гиперсоглашательство, игнорирование, безвозвратное и равнодушное поглощение всяких информации и смысла (имплозия), ограничение активности сферой домашнего хозяйства, уход в частную жизнь (как возможная форма сопротивления политической манипуляции)[18].

Важнейшим свойством массы во все времена Ж. Бодрийяр считает аттрактивность, «завороженность» зрелищем при принципиальном отказе или неспособности к освоению смыслов посланий, призванных облагородить и эмансипировать массу. Французский мыслитель пишет по этому поводу: «…рациональная коммуникация и массы несовместимы. Массам преподносят смысл, а они жаждут зрелища»[19].

Анонимные массы — это последняя, финальная форма социального, ставшего всеобъемлющим, знак конца социального[20].

Авторы научно-биографической работы о Ж. Бодрийяре, А. А. Грицанов и Н. Л. Кацук, один из разделов своей книги назвали «Философ, создавший “матрицу”»[21]. Действительно, под влиянием идей французского мыслителя в общественное сознание, а затем и в искусство внедрился образ общества-матрицы, питающегося витально-психической энергией «батареек»-индивидов. Фактически управляющий центр этого «нового общества» (изображаемого в одноименном фильме как царство технических устройств над людьми, но мыслимого и как власть олигархической группы «сверхчеловеков») паразитирует на теле (и телах в буквальном смысле) человечества путем создания гиперреальности — пространства симулякров, не имеющих связи с подлинной реальностью, но более правдоподобных для «подсаженных на иглу» матрицы (читай масскульта, рекламы), нежели сама эта реальность.

Иллюзии, наивная вера в прогресс, потенциальная мифологизируемость человеческого сознания — все это беззастенчиво и технологично эксплуатируется творцами матрицы. Пробудить человека из стояния матричного (потребительско-гедонистически-эскапистского) анабиоза означает поставить его перед проблемами трагического и несовершенного состояния мира, самостоятельного выбора пути и средств. Однако обыденное сознание сопротивляется экзистенции и ломке иллюзорной картины мира (недаром один из персонажей упомянутого фильма предает друзей по подполью ради возвращения в забытье матрицы).

Таким образом «матрица», симулятивное информационно-управляемое массовое общество, имеет своими предпосылками не только волю и технологию «верхов», но и структуры и интенции восприятия и истолкования мира «низами», массовым человеком. Пробуждение от сна, экзистенция, сознательное дистанцирование от манипулирующих воздействий массового общества потребления оказывается уделом одиночек, «избранных».

В фильме «Матрица» психические реакции на симулированную реальность способствуют выработке человеческими организмами необходимых для питания властвующей роботехники и инфосети химических веществ. Реальность общества развитого потребления, по Ж. Бодрийару, такова: психические реакции на симулированные товары-знаки, код стэндинга (В. Пелевин в своем произведении «Generation «Р» называет их «Вау-импульсами») стимулируют производственно-потребительскую активность индивидов, сверхпотребление, способствуют легитимации власти квазиэлиты, контролирующей движение «дефицитов» и средства манипуляции. Такая система напоминает образ, созданный А. А. Зиновьевым в его антиутопии «Глобальный Человейник»[22].

Система рекламных сообщений (очищенный от недостатков мир вожделенных вещей), ангажированные подборки политической и имеющей резонанс информации, мобилизованная отчасти для заполнения досуговой «пустоты», для отвлечения, эскапизма индустрия зрелищ и развлечений — это полу-гиперреальность (полу- — потому, что информационные продукты чаще всего не достигают состояния «чистых» симулякров, сохраняют некоторую связь с реальностью). Однако сюжет американского фильма «Плутовство: хвост виляет собакой» (с Дастином Хоффманом и Робертом де Ниро в главных ролях), да и события последних информационных войн (Югославия, 1999; Грузия — Южная Осетия, 2008) показывают, насколько эффективно симулированная, не имеющая оснований в действительности информационная матрица может формироваться субъектами манипуляции и внедряться в сознание массовой телеаудитории, влиять на общественное мнение. Другим примером симулякров и их воздействия на массовое сознание могут служить, как представляется, т. н. «сталинские процессы» 1930-х гг. в СССР.

Совершенно очевидно, что проведенный в настоящей работе анализ ряда концептуальных положений представителей постмодернисткой мысли относительно социально-массовых явлений не является исчерпывающим и должен быть продолжен. Противоречивость самого постмодернистского проекта, существование его не как устойчивой системы положений, а как развивающегося дискурса, приводит к разнообразию в оценках СМЯ, в частности, феномена массовой культуры. В то же время в философии постмодернизма, в частности в учении Ж. Бодрийяра, мы обнаруживаем ряд концептов и положений, позволяющих по-новому подойти к осмыслению социально-массовых явлений. Французский философ творчески оригинально отразил ключевую проблему эпохи постмодерна — проблему массовизации и вытекающих из нее социальных последствий и рисков для самой социальности. Масса предполагает деконструкцию страт, их перетекание в одну, всеобъемлющую. Стирание же границ и различий означает конец социальной жизни, ее фикцию, конец социального. Для полноценного формирования общей теории СМЯ в арсенал социально-философского знания о массовом должны быть включены постмодернистские трактовки феномена социальной массы, массового потребления, функционирования «кода стэндинга» в обществе, в котором логос все больше уступает место логотипу[23].

Примечания

1. Грушин, Б. А. Масса как субъект исторического и социального действия // Рабочий класс и соврем. мир. 1984. № 5. С. 40.
2. См.: Чернов, Г. Ю. : 1) Социально-массовые явления как система // Актуальные проблемы социогуманитарного знания : сб. тр. каф. философии МПГУ. Вып. IV. М. : Прометей, 1999; 2) Чернов, Г. Ю. Социально-массовые явления : исследовательские подходы. Дубна : Феникс+, 2002. 208 с.
3. См.: Судас, Л. Г. Массовое сознание современного российского общества : автореф. дис. ... д-ра филос. наук. М., 1996. С. 10.
4. См.: Чернов, Г. Ю. Социально-массовые явления...
5. См.: Грушин, Б. А. Процессы массовизации в современных обществах // Рабочий класс и соврем. мир. 1986. № 5. С. 31.
6. Эпистема — «проблемное поле», достигнутый к данному времени уровень культурного знания, образующегося из дискурсов различных научных дисциплин. Согласно М. Фуко, эпистема реализуется в речевой практике современников как строго определенный языковой код — свод предписаний и запретов, языковая норма бессознательно предопределяет языковое поведение, а, следовательно, и мышление индивидов[24].
7. См.: Ильин, И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия : эволюция научного мифа. М. : Интрада, 1998. С. 14, 20.
8. Там же. С.153.
9. См.: Джеймисон, Ф. Постмодернизм и общество потребления
10. 10 Там же.
11. См.: Debord, G. Comments on The Society of Spectacle. L., 1990. P. 14.
12. Ibid. P. 20.
13. Vidal, M. С. The death of politics and sex in the eighties show // New lit. history. Charlottesville. 1993. Vol. 24, no 1. P. 172.
14. См.: Бодрийяр, Ж. Система вещей / Рус. гуманитар. Интернет-ун-т. М., 2001 (дата обращения: 28.03.2008).
15. Московичи, С. Машина, творящая богов / пер. с фр. М. : Центр психологии и психотерапии, 1998. С. 50.
16. См.: Бодрийяр, Ж. В тени молчаливого большинства // Ясперс, К. Призрак толпы / К. Ясперс, Ж. Бодрийяр. М. : Алгоритм, 2008. С. 189.
17. Там же. С. 213.
18. Там же. С. 211.
19. Там же. С. 191.
20. Грицанов, А. А. Жан Бодрийяр / А. А. Грицанов, Н. Л. Кацук. Мн. : Книж. дом, 2008. С. 203.
21. Там же. С. 154.
22. Зиновьев, А. А. Глобальный Человейник. М.: Центрполиграф, 2000. 459 с.
23. См.: Бегбедер, Ф. 99 франков / пер. с фр. И. Волевич. М. : Иностранка, 2008. С. 84.
24. Ильин, И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия... С. 19–20.

Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 29 (167).
Философия. Социология. Культурология. Вып. 13. С. 37–43.