Аллахвердян А.Г., Мошкова Г.Ю., Юревич А.В. и др. Психология науки Учебное пособие.

Таким образом, две причины внелогичности научного мышления - гносеологическая и психологическая - действуют в одном направлении, подкрепляя друг друга. Новое знание не может быть построено в пределах формальной логики, и поэтому творческое мышление мало соблюдает ее. Основным материалом творческого мышления, из которого оно "лепит" свой продукт, служат образы, и поэтому формальная логика не выражает его внутренних закономерностей. В результате внелогичность человеческого мышления, проистекающая из его образной природы, создает основу для прорыва научного мышления за пределы формальной логики, который необходим для построения нового знания.
З* 35

§ 2. Объясняющее мышление
Предпосылки научного мышления, связанные с устройством человеческого ума, не исчерпываются использованием образного "языка". Как было отмечено выше, оно направлено прежде всего на объяснение изучаемых наукой явлений, а объяснение - это особая форма мышления, связанная не только с онтологическим устройством мира, его организованностью в систему причинно-следственных связей, но и с особенностями человеческого ума. Потребность в объяснении "встроена" в наш ум, является одной из его внутренних закономерностей, которую подметил еще в начале нашего века Ф. Мейерсон, писавший: "Опыт... не свободен, ибо он подчинен принципу причинности, который мы можем с большой точностью назвать причинной тенденцией, потому что он обнаруживает свое действие в том, что заставляет нас искать в разнообразии явлений нечто такое, что устойчиво" (Мейерсон, 1912, с. 138).
Психологические исследования подтверждают его правоту, демонстрируя, что люди всегда стремятся воспринимать мир упорядоченным, "уложенным" в систему причинно-следственных связей. Они ожидают закономерной связи явлений даже там, где господствует чистая случайность, вносят "свой", искусственный порядок в совершенно неупорядоченные явления. Восприятие мира вне системы причинно-следственных связей трудно дается человеку, непонятное, необъясненное вызывает у него дискомфорт. Подчас это дает парадоксальные результаты. Больные, например, нередко предпочитают диагноз, свидетельствующий о тяжелой и неизлечимой болезни, отсутствию всякого диагноза (Kellog, Baron, 1975). А в романе Р. Лудлома - любимого писателя Р. Рейгана - есть такой симптоматичный диалог:
"Это беспокоит вас? - Нет, потому что я знаю причины" (Ludlum, 1974, р. 24).
Естественно, стремление воспринимать мир "уложенным" в систему причинно-следственных связей не является блажью, а имеет глубокий онтологический смысл и немалое функциональное значение. Для того чтобы успешно адаптироваться к окружающему его миру - как природному, так и социальному, человеку необходимо уметь предвидеть происходящие события, что возможно только при знании их причин. В результате поиск порядка и закономерностей является общей характеристикой мыслительных процессов человека, в которой состоит одна из основных предпосылок его адаптации к постоянно изменяющемуся миру.
36

Тем не менее во многих случаях объяснения являются самоцелью, а не средством достижения каких-либо других целей (Mitroff, 1974). А среди различных форм объяснения люди явно предпочитают причинное объяснение. По словам Ф. Мейерсона, "наш разум никогда не колеблется в выборе между двумя способами объяснения: всякий раз, когда ему представляется причинное объяснение, то как бы отдаленно и неясно оно ни было, оно немедленно вытесняет предшествовавшее ему телеологическое объяснение" (Мейерсон, 1912, с. 338). Высказано предположение о том, что именно формирование у человека каузального мышления, вытеснение им предшествовавших - анимистической и телеологической - форм сделало возможным появление науки (Родный, 1974).
Описанные свойства человеческого ума в полной мере проявляют себя в науке. Один из проинтервьюированных Б. Эйдюсон физиков высказался так: "Одна из самых увлекательных вещей в науке - объяснение и достижение понимания изучаемых явлений" (Eiduson, 1962, р. 157). Исследования, проведенные И. Митроффом, показали, что ученые "обнаруживают фундаментальную, если вообще не примитивную веру в причинную связь явлений, хотя очень немногие из них могут артикулировать это понятие и внятно объяснить его смысл" (Mitroff, 1974, р. 185). А Демокрит признался однажды, что предпочел бы открытие одной причинно-следственной связи персидскому престолу ...
Страстная любовь ученых к объяснениям иногда вырастает до патологических размеров, выглядит как паранойя. Автор одного из признанных бестселлеров конца 70-х годов К. Саган писал: "Наука может быть охарактеризована как пирамидальное (курсив мой. - А. Ю.) мышление, примененное к природе: мы ищем естественные конспирации, связи между кажущимися несопоставимыми фактами" (Sagan, 1977, р. 192)'. И он не одинок в установлении аналогии между научным и параноидальным мышлением. Свой анализ мышления ученых Б. Эйдюсон резюмировала так: "Научное мышление можно охарактеризовать как ин-ституционализированное параноидальное мышление" (Eiduson, 1962, р. 107). А М. Махони охарактеризовал науку как профессию, где "некоторые формы паранойи ... содействуют достижению успеха" (Mahoney, 1976, р. 72).
Практически все основные свойства человеческого ума находят выражение в научном мышлении, отливаясь в его качества,
' Впрочем, некоторую параноидальность мышления К. Саган счел признаком нормы, а не патологии. Он писал: "В современной Америке, если вы немного не параноик, вы просто сошли с ума" (Sagan, 1977, р. 190).
37

которые принято считать онтологически обусловленными. Эти качества соответствуют устройству объективного мира, обеспечивают адекватное познание, однако проистекают из закономерностей человеческого мышления. Например, "функция теории, выражающаяся в концентрировании информации, проистекает из особенностей человеческого мозга, способного работать лишь с определенным числом переменных, обладающего определенной скоростью переработки информации и т. д. Эти требования, вначале существовавшие в форме внешней необходимости, в конце концов воплощаются во "внутренние" требования мышления вроде "принципа простоты", "бритвы Окка-ма", "минимизации числа независимых переменных", "минимизации количества фундаментальных постулатов теории" и т. д. и предстают как "естественные" для самого мыслительного процесса в науке" (Зотов, 1973, с. 148).
Здесь проявляется традиция науки, которую можно назвать "форсированной онтологизацией". Наука привыкла абстрагироваться от всего, что связано с природой познающего субъекта, приучилась описывать правила познания как вытекающие исключительно из природы изучаемых объектов. Поэтому закономерности человеческого мышления, воплощающиеся в принципах научного познания, сами остаются за кадром. Вытесняется за пределы рефлексивного поля науки и их влияние на научное познание. Однако от этого оно не ослабевает, принципы научного познания - это во многих случаях закономерности человеческого мышления, отделенные от своих психологических корней и получившие онтологическое обоснование.
Тем не менее, хотя в традициях науки - видеть в закономерностях научного мышления выражение природы познаваемых объектов, а не психологических факторов, сами ученые обычно осознают истинное происхождение этих закономерностей. Так, почти все исследователи, опрошенные И. Митроффом, были убеждены, что привычные для них способы научного мышления обусловлены устройством человеческого ума (Mitroff, 1974). А М. Махони обнаружил поучительную связь между мерой осознания "человеческого" происхождения основных свойств научного мышления и его продуктивностью: "Чем крупнее ученый, тем лучше он осознает, что ... открываемые им факты, описания и дефиниции являются продуктом его собственного ума" (Mahoney, 1976, р. 168).
Таким образом, "форсированная онтологизация" служит "полезной иллюзией", но не является гносеологически необходимой. Осознание психологической обусловленности основных закономерностей научного мышления, как и она сама, не мешает ученым объективно познавать мир.
38

§ 3. Мышление как диалог
Научное познание - это не только объяснение, но и понимание изучаемых наукой объектов, субъектом которого выступают и отдельный ученый (индивидуальное понимание), и научное сообщество (коллективное понимание). Конечно, объяснение не тождественно пониманию, они имеют немало различий и далеко не всегда предполагают друг друга: возможно объяснение без понимания и понимание без объяснения'. Тем не менее одна из основных целей объяснения традиционно рассматривается как достижение понимания, а во многих случаях они сливаются друг с другом, поскольку "объяснить нечто человеку значит сделать это нечто ясным и понятным ему" (Hempel, 1965, р. 425).
Но что означает сделать некоторое явление понятным? М. М. Бахтин подчеркивал, что нельзя сделать что-либо понятным вообще, а можно сделать понятным только для кого-то (Бахтин, 1979). Понятное - это потенциально понятое кем-то другим. В результате объяснение, рассчитанное на понимание, предполагает этого "другого". "Объяснить нечто - значит сделать данное нечто понятным некоторому В. Таким образом, объяснение предполагает отношение между двумя индивидами, А и В" (Юдин, 1981, с. 136). То есть научное объяснение и, соответственно, научное познание представляют собой процесс не просто "субъектный", основанный на активной роли познающего субъекта и его самовыражении в построенном знании, а процесс двухсубъектный, в когнитивную структуру которого имплицитно включены два субъекта - тот, который строит знание, и тот, которому это
знание адресовано.