Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика.

Пытаясь использовать формальную грамматическую теорию в качестве модели речевого поведения человека, мы должны помнить — как это неоднократно подчеркивалось — о различии между языковой способностью и языковой активностью. Мы можем допустить, что формальная теория где-то и как-то существует в голове носителя языка и определяет его способность действовать определенным образом. Языковая способность, таким образом, есть модель того, что, по нашему предположению, существует в сознании носителя языка, модель, созданная лингвистом на основе его интуитивной способности отличать правильно построенные высказывания от неправильно построенных и т. п. Достоверность существования такой модели может быть доказана только тщательным изучением реальной активности, которую она, по нашему мнению, определяет. Однако любой вид столь сложного поведения, каким является речевое поведение человека, испытывает на себе влияние целого ряда факторов. Адекватность теории языковой способности зависит от того, до какой степени она может предсказать эту активность, и, если отклонение языковой активности от основной линии, предсказанной этой теорией, будет подчинено некоторым закономерностям, языковая активность может выявить важные психологические факторы, определяющие переход от знания о языке к его употреблению. Это означает, что мы должны быть чрезвычайно осторожны при планировании психолингвистических экспериментов, потому что, если наши испытуемые будут вести себя не так, как предсказывает теория, нам необходимо будет выяснить, отчего это происходит — оттого ли, что наша теория неверна, или оттого, что какие-то психологические факторы вызывают систематические отклонения от предполагаемого поведения.
Таким образом, психолингвистическое исследование грамматики преследует две взаимосвязанные цели: 1) проверка «психологической реальности» лингвистического описания языковой способности и 2) определение психологических факторов, влияющих на языковую активность, а также природы этого влияния. Исследования, описанные в этой главе, связаны с речевым поведением взрослых, а в следующей главе будут рассмотрены вопросы овладения грамматикой детьми.
Психолингвистические исследования грамматики рассматривают и структуру непосредственно составляющих, и трансформационные операции. На уровне НС можно получить данные о том, каким образом люди разлагают предложение на составляющие структуры или синтагмы, выделенные лингвистами. На трансформационном уровне нас интересует несколько проблем:
(1) Отношения между типами предложений. Допустим, что грамматика дает нам способ измерения расстояния между предложениями — например, насколько предложение В дальше (в каком-то смысле) от предложения А, чем предложение Б. Означает ли это, что легче или быстрее перейти от Б к А, чем от В к А? (См. Miller, McKean, 1964).
(2) Сложность предложения и его обработка. Если предложение Б признано более сложным, чем предложение А, означает ли это, что предложение Б будет труднее понять и/или запомнить, чем предложение А? Здесь следует дать определение некоторым переменным.
Сложность может быть определена несколькими способами: гнездование (embedding), направления ветвления дерева, число правил вывода и т. п. Запоминаемость можно определить через воспроизведение или узнавание. Понимание можно измерить, определив время, необходимое для понимания предложения, и с точки зрения точности понимания, то есть, употребляя психологические термины, можно говорить о времени и правильности реакции. (См. Slobin, 1966.)
(3) Грамматичность: соответствует ли чувство грамматичности, проявляемое испытуемыми в экспериментах, понятию грамматичности, сформулированному лингвистами? Как оперируют испытуемые с неграмматическими (semigrammatical) предложениями?
(4) Глубинная и поверхностная структура: какие данные свидетельствуют о том, что оба эти уровня представлены в процессе обработки предложения? Допустимо ли с точки зрения психологии говорить о двух уровнях синтаксической структуры? (См. Rohrman, 1968.)
Здесь можно привести лишь несколько примеров работ, отражающих эти направления исследования. Однако, прежде чем приступить к рассмотрению конкретных экспериментов, было бы полезно сказать несколько слов о сущности такого рода исследований. Я считаю законным делом психолога определение тех нелингвистических психологических переменных, которые могут влиять на языковую активность. Но зачем психологу придумывать эксперименты, призванные проверить психологическую реальность описаний языка, сделанных лингвистами? Неужели нельзя поверить лингвистам на слово, что они дали вполне адекватное описание? Многие лингвисты так и ответили бы на этот вопрос: «Предоставьте уж нам заниматься описанием языка. Это не та проблема, которую может решить психологический эксперимент».
Хомский неоднократно останавливался в своих работах на этом вопросе (см., например, 1964, р. 79—81) и подчеркивал, что грамматики лучше всего составлять на основе интроспективных суждений исследователя, иногда подкрепляемых суждениями других носителей языка. Хомский оценивает грамматики с точки зрения их общей и систематической способности объяснять языковые факты связно и последовательно. Он оставляет мало места для психолингвистики: «Если мы будем располагать такими операциональными тестами, которые помогут нам доказать правильность наших интроспективных суждений относительно очевидных явлений, это будет полезно для оценки других конкретных наблюдений» (1964, р. 80).
Хомский с одобрением отозвался о некоторых из экспериментов, с которыми вы познакомитесь ниже. Он одобряет их, потому что они подтверждают очевидное, то есть эти независимые операциональные измерения фактов доказывают то, что он, как лингвист, уже доказал, к своему удовлетворению. Хомский утверждает, что, если такие исследования будут проведены и если они будут надежны — и достоверны для очевидных случаев, — он с удовольствием использует их, чтобы найти решение в неочевидных случаях. Другими словами, хотя наши эксперименты еще несовершенны, в один прекрасный день мы можем стать «поставщиком инструментов для лингвистики».
Отрадно сознавать, что когда-нибудь мы сможем помочь лингвистам в их трудной работе. Но у психологов есть и свои интересы в отношении этих операциональных тестов — даже тогда, когда они доказывают вещи, очевидные для лингвиста. Эти интересы можно назвать «идеологическими» или даже «темпераментными». Психологи обычно не принимают на веру «очевидное» до тех пор, пока не получат этого «очевидного» в своей психологической лаборатории и не оценят результаты по критериям, выработанным в предыдущих исследованиях. Возможно, это происходит оттого, что психологу необходимы действия и контроль; может быть, психологи «учатся, делая что-либо», а может быть, потому, что психологи принимают факты только тогда, когда они «укладываются» в определенную терминологическую и методологическую систему; а может быть (так хочется думать многим психологам), у них «более высокие» или «более достоверные» критерии истины. Научная идеология психологии часто не давала возможности психологам-практикам увидеть важные явления и ценные источники данных. Возможно, что многие психолингвистические исследования проводились в основном для того, чтобы «успокоить научную совесть», как говорил Хомский (1964, р. 81). Я предоставляю самому читателю возможность составить мнение о том, какие мотивы и потребности руководили нами, исследователями, и самому оценить полученные результаты экспериментов. Во всяком случае, вы, вероятно, согласитесь с тем, что некоторые эксперименты представляют самостоятельный интерес — возможно, именно поэтому мы потратили время, чтобы их провести.
ВОСПРИЯТИЕ СТРУКТУРЫ НЕПОСРЕДСТВЕННО СОСТАВЛЯЮЩИХ
Основной лингвистической предпосылкой, как указывалось в гл. 1, является утверждение, что предложения — это не просто цепочки слов, а структурированные цепочки, состоящие из иерархий единиц. Это понятие конституэнтной структуры, или структуры составляющих, впервые использовали в психологическом исследовании Фодор, Бивер и Гаррет из Массачусетского технологического института (Fodor, Bever, 1965; Garret, Bever, Fodor, 1966). Эти исследователи придумали остроумный прием для обнаружения границ синтагм при восприятии предложения. Этот прием основан на предпосылке гештальтпсихологии о том, что единицы восприятия имеют тенденцию «сохранять свою цельность, сопротивляясь разрывам» (Fodor, Bever, 1965, p. 415). В эксперименте Федора и Бивера испытуемые прослушивали предложение, причем в какой-то момент раздавался щелчок, и сразу же после этого испытуемые должны были записать услышанное предложение и указать то место, где они слышали щелчок. Если какая-то синтагма была единицей восприятия, испытуемые обычно утверждали, что слышали щелчок на границе между частями предложения, хотя на самом деле он давался внутри этой синтагмы.
Вот одно из экспериментальных предложений: That he was happy was evident from the way he smiled. (Что он был счастлив, было видно по тому, как он улыбался). Граница между основными синтагмами в этом предложении проходит между happy и was. Ниже звездочками показаны те точки предложения, где давался щелчок:
That he was happy was evident from the way he smiled.
************