Фрейд Зигмунд. Заметки об одном случае невроза навязчивости. (Случай Человека-Крысы).

При истерии, как правило, причины, возбуждающие расстройство, амнезируются в неменьшей степени, чем инфантильные переживания, с чьей помощью возбуждающие причины способны трансформировать их аффективную энергию в симптомы. А там, где амнезия не может быть полной, она, тем ни менее, подвергает настоящую травматическую возбуждающую причину процессу эрозии и лишает ее, по крайней мере, самых важных компонентов. При такой амнезии мы наблюдаем свидетельство имеющего здесь место вытеснения. При обсессивных неврозах происходит по-другому. Инфантильные предиспозиции неврозов могут быть амнезированы, хотя амнезия часто бывает неполной, но первые проявления заболевания, напротив, обычно остаются в памяти. Такое вытеснение использует другой, на самом деле, более простой, механизм. Травма, вместо того, чтобы быть забытой, лишается своего эмоционального заряда ([Немецкое “Besetzung” использовано по аналогии с электрическим зарядом. - Trans.]) ; так что в сознании не остается ничего, кроме его идеаторного содержания, которое совершенно лишено своей эмоциональной окраски и оценивается как неважное. Разница между тем, что встречается при истерии и тем, что при обсессивном неврозе, заключается в психологических процессах, которые мы можем воссоздать за кулисами феномена; результат почти всегда одинаков, так как обесцвеченное мнемоническое содержание редко репродуцируется и не играет роли в ментальной активности пациента. Для того, чтобы дифференцировать эти два вида вытеснения, мы не имеем не поверхности ничего, на что мы могли бы положиться, кроме уверений пациента, что у него есть чувство, что в одном случае он всегда помнил нечто, а в другом - что он давно это забыл. (Таким образом, должно быть отмечено, что при обсессивных неврозах существует два вида знания, и, довольно разумно иметь ввиду, что пациент “знает” о своих травмах и, что он не знает о них. Он знает о них потому, что он о них не забыл и не знает потому, что он не осведомлен об их значимости. В жизни это вообще-то обычное дело. Официанты, которые обслуживали Шопенгауэра в его излюбленном ресторане, “знали” его в точном смысле слова, в то время как в целом он не был известен во Франкфурте и за его пределами; но они не “знали” его в том смысле, в котором мы сегодня говорим о “знании” Шопенгауэра.).

По этой причине представляется неудивительным, что обсессивные невротики, которые мучаются самоупреками, но связывают свои эмоции с ложными причинами, будут рассказывать терапевту о действительных причинах, без всякого представления о том, что их самоупреки просто обособились от них. В связи с этим они могут иногда случайно добавить с удивлением или даже с налетом гордости: “Но я ничего об этом не думаю”. Это случилось в первом случае обсессивного невроза, с которым я имел дело, и который много лет назад дал мне инсайт относительно природы расстройства. Пациента, который был правительственным чиновником, мучили бесчисленные сомнения. Это был мужчина, чей компульсивный акт перекладывания ветки в парке у Шенбрунна я уже описывал. Я был поражен тем, что флориновые банкноты, которыми он расплачивался за консультации, были неизменно чистые и гладкие. (Это происходило перед тем, как в Австрии ввели серебряную монету). Я однажды заметил, что любой мог бы угадать в нем правительственного служащего по как с иголочки новым флоринам прямо из государственного казначейства, а он рассказал мне, что они вовсе не новые, просто это он гладит их дома утюгом. Это для него вопрос совести, объяснял он - не расплачиваться грязными банкнотами, потому что на них оседают все виды опасных бактерий и они могут причинить некий вред их получателю. В это время у меня уже было смутное подозрение о связи неврозов и сексуальной жизни, так что при случае я рискнул спросить пациента о том, как у него в этом плане обстоят дела. “О, тут почти все в порядке,” - ответил он легко; - “В этом отношении я не в таком уж трудном положении нахожусь. Я играю роль дорогого старого дядюшки в некотором количестве респектабельных семей и, время от времени использую свое положение, приглашая молодых девушек на однодневные загородные прогулки. Затем я устраиваю так, что мы опаздываем на последний обратный поезд и оказываемся вынужденными провести ночь за городом. Я всегда беру две комнаты - я устраиваю все наиболее симпатично; а когда девушка идет спать, я иду к ней и мастурбирую ее своими пальцами”. - “Но не опасаетесь ли Вы причинить ей вред, проникая в ее гениталии грязными руками?” - Тут он вскипел: “Вред? Почему, какой же вред я мог бы ей причинить? Ни одной из них я не причинил никакого вреда, всем им это очень нравилось. Некоторые из них теперь замужем, и не было никакого вреда от этого для них всех.” Он крайне негативно отнесся к моим возражениям и никогда не появился снова. А я смог только обратить внимание на контраст между его щепетильностью по поводу бумажных флоринов и его бессовестностью в произведении абьюза доверившихся ему девушек, и предположить, что аффект самоупрека был смещен. Цель этого смещения была достаточно ясна: если бы его самоупрекам возможно было бы оставаться там, откуда они происходили, он должен был бы отказаться от такой формы сексуального удовлетворения, к которой, вероятно, был побуждаем некоторыми мощными инфантильными определяющими. Это смещение, таким образом, обеспечивало ему существенное преимущество от заболевания [паранойяльная (paranosic) цель].

Но я должен теперь вернуться к причине возбуждения болезни у нашего пациента. Его мать воспитывалась в здоровой семье, с которой она была отдаленно связана теперь. Эта семья владела большим индустриальным концерном. Его отец, во время его женитьбы, был принят в дело и, таким образом, посредством женитьбы, занял весьма удобную позицию. Пациент узнал благодаря взаимным поддразниваниям родителей (чей брак был на редкость счастливым), что его отец, за некоторое время до женитьбы на его матери, отдавал предпочтение хорошенькой, но бедной девушке незнатного происхождения. Для введения этого достаточно. После смерти отца пациента его мать однажды рассказала ему, что обсуждала его будущее со своими богатыми родственниками, и что один из ее кузенов декларировал готовность женить его на одной из своих дочерей, когда его образование будет завершено; деловые связи с фирмой обеспечат ему блестящий профессиональный старт. Эти семейные планы возбудили в нем конфликт - должен ли он оставаться верным своей даме, которую он любил, несмотря на ее бедность, или же он должен последовать примеру отца и жениться на привлекательной, богатой и с хорошими связями девушке, которая была обещана ему. И он разрешил это конфликт между своей любовью и продолжающимся влиянием отцовских желаний, заболев; или, точнее, заболев, он избежал разрешения проблемы в реальной жизни. (Полезно подчеркнуть, что его уход в расстройство стал возможным благодаря его идентификации с отцом. Эта идентификация позволила его аффектам регрессировать к остаткам детства.).

Подтверждением того, что такой взгляд является корректным, заключается в том факте, что главным результатом его болезни явилась упорная неработоспособность, которая позволяла ему откладывать на годы завершение образования. Результаты такого расстройства никогда не без намеренные; то, что представляется следствием заболевания, в действительности является его причиной или мотивом.

Как и ожидалось, пациент не принял поначалу моего разъяснения. Не может он вообразить, заявил он, что план женитьбы мог бы вызвать такие эмоции: он производил незначительное впечатление на него. Но в последующем ходе терапии он был убедительно привлечен поверить моему подозрению, и в весьма необычной манере. С помощью фантазии переноса он пережил, хотя она была новой и принадлежала настоящему, эпизод из прошлого, который он забыл, или который жил в его бессознательном. Это был темный и трудный период лечения; случайно получилось так, что он встретил молодую девушку на ступенях моего дома и тут же произвел ее в мои дочери. Она понравилась ему и он представил себе, что единственная причина, по которой я так добр к нему и так невероятно терпелив с ним, такова, что я хочу видеть его своим зятем. В это время он возвел благосостояние и положение моей семьи на уровень, который согласовывался с моделью в его голове. Но его вечная любовь к своей даме боролась против искушения. После того как мы преодолели серию сопротивлений и его горькие поношения в свой адрес, он не мог далее оставаться слепым к сокрушительному эффекту от прекрасной аналогии между фантазией переноса и действительным состоянием дел в прошлом. Я воспроизведу одно из его сновидений того периода, так как оно дает представление о способе его обращения с предметом. Ему приснилось, что он видит мою дочь перед собой с двумя нашлепками из навоза вместо глаз. Ни один из тех, кто понимает язык сновидений, не затруднится сильно с его интерпретацией: оно заявляет, что он женится на моей дочери не за ее “красивые глаза”, а за ее деньги.

(ж) Отцовский комплекс и разрешение идеи о крысах

От возбудившей болезнь пациента в его взрослые годы причины потянулась нить назад в его детские годы. Он обнаружил себя в ситуации, схожей с той, в которой, насколько он знал или подозревал, находился его отец перед его женитьбой; и он, таким образом, оказался способен идентифицировать себя со своим отцом. Но его умерший отец так или иначе был вовлечен в его текущий приступ. Конфликт, находящийся в корне его болезни, был, в сущности, борьбой между продолжающими действовать желаниями его отца и его собственными любовными склонностями. Если мы примем во внимание то , что пациент сообщил в течение первых часов его лечения, то мы не сможем избежать подозрения, что эта борьба была очень давней и началась где-то в глубоком его детстве.

Отец нашего пациента был исключительнейшим человеком во всех отношениях. Перед своей женитьбой он был действующим офицером и, как реликты того периода жизни, сохранял прямолинейную солдатскую манеру и склонность говорить без обиняков. Кроме этих добродетелей, которые прославляются над каждым надгробным памятником, он отличался здоровым чувством юмора и добротерпимостью к своим приятелям. То, что он мог быть вспыльчивым и склоняться к насилию, вовсе не противоречило другим его качествам, а, скорее, с необходимостью дополняло их; это изредка смягчало наиболее суровые наказания детей, когда они были молодые и непослушные. Когда они подросли, выяснилось, однако, что он отличается от других отцов отсутствием склонности возводить себя в священные авторитеты, но разделяет с ними знание о мелких ошибках и несчастливых обстоятельствах своей жизни с естественной искренностью. Его сын не преувеличивал, когда декларировал, что они жили как лучшие друзья, за исключением одного пункта. И не должно вызывать сомнений, что именно с этим пунктом связаны мысли о смерти его отца, которые занимали его ум, когда он был маленьким мальчиком, с необычной и несвоевременной интенсивностью и что эти мысли были выражены в форме детских обсессивных идей: и только в этой же связи могло быть так, что он был способен желать смерти отца, для того, чтобы к нему могла пробудиться симпатия той маленькой девочки и она могла стать добрее к нему.