Аллахвердян А.Г., Мошкова Г.Ю., Юревич А.В. и др. Психология науки Учебное пособие.

Но если факт все же признан "чистым", не может быть проигнорирован, переинтерпретации не поддается, он все равно не разрушителен для теории. У нее есть резервное средство ассимиляции противоречащих фактов - различные Ad hoc построения. Всевозможные дополнения к утверждениям теории придают им расширительный смысл, в который могут быть вписаны
258

самые разные факты. Поэтому эмпирическая проверка теорий - так называемые "решающие эксперименты", как правило, ничего не дают. Более того, их результаты обычно интерпретируются на основе проверяемой теории, и она, как правило, получает подтверждение'. В результате, вопреки мрачной сентенции Т. Хаксли - "великая трагедия науки состоит в том, что гадкий факт может убить прекрасную теорию" (Huxley, 1902, р. 63), факты ни "убить" теорию, ни серьезно повредить ей не могуг. И вполне уместна такая аналогия: "Научное исследование напоминает любовную интригу... отвержение однажды принятой теории напоминает отвержение любимой девушки, - оно требует большего, чем негативная информация о ней" (Agney, Pyke, 1969, р. 128).
В весьма неоднозначных отношениях теории находятся и с тем знанием, которое рассматривается как их подтверждение. Ученые, во-первых, прекрасно понимают, что ни одна теория не согласуется со всеми релевантными ей фактами, во-вторых, часто довольствуются приблизительным соответствием теории и подтверждающего ее опыта: если факты не противоречат теории явно, они рассматриваются (опять же ее сторонниками) как ее подтверждение. Но бывают и более любопытные случаи, когда теория подкрепляется фактами, которые ей противоречат. Скажем, теория Ньютона долгое время считалась удовлетворительным объяснением закона Галилея, несмотря на то, что логически противоречила ему, полагая ускорение свободного падения постоянным.
Таким образом, не столько теории зависимы от фактов, сколько факты зависимы от теорий. Как писал Эйнштейн, "именно теория определяет результаты наблюдения" (цит. по: Mahoney, 1976, р. 16). Они обретают статус фактов только тогда, когда наполняются некоторым теоретическим смыслом - объясняются какой-либо теорией. Так, гравитационные аномалии и смещения магнитных полей были признаны только после того, как в науке о Земле появилась соответствующая теория. Другой пример - печальная судьба метеоритов, которые были изъяты из всех британских музеев и признаны несуществующими Фран-
' Яркий пример - развернувшаяся в психологии полемика между бихевио-ристами и когнитивистами о том, первично ли поведение по отношению к установкам или, наоборот, установки первичны по отношению к поведению, весьма напоминавшая известный спор о яйце и курице. Все "решающие эксперименты" (а других участники спора не проводили), поставленные бихевиористами, подтвердили первичность поведения, а все эксперименты, проведенные когнитяви-стами, - первичность установок.

17*
259


цузской Академией наук (она категорически отказалась регистрировать сообщения "о падающих с неба камнях"), пока их право на существование не было доказано теоретическим путем. Бывает, впрочем, и наоборот: несуществующие вещи признаются существующими потому, что они "должны" существовать исходя из теоретических представлений. Например, так называемые М-лучи "наблюдались" большим количеством физиков несмотря на то, что никогда не существовали.
Так что же, если не факт, способно "убить" теорию? Только соперница той же "весовой категории" - другая теория, имеющая более широкую "область значений": дающая удовлетворительное объяснение тем фактам, которые объясняет ее предшественница, и к тому же объясняющая то, что та не может объяснить (Lakatos, 1970).
Впрочем, одна теория побеждает другую не "по очкам" - в результате автоматического подсчета относительного количества объясненных и необъясненных ими фактов. Результат их соперничества определяется "арбитром", в роли которого выступает то, что науковеды называют "общими смыслами", - системы понимания изучаемой реальности, более общие, чем сами теории. Такими смыслами являются "парадигмы" (Т. Кун), "исследовательские программы" (И. Лакатос), "исследовательские традиции" (Л. Лаудан) и т. д. Этот "арбитр" довольно-таки субъективен, а "смыслы", предопределяющие отношение к теориям, аккумулируют в себе все многообразие социальных и психологических факторов, в системе которых протекает исследовательский процесс. В результате, как пишет П. Фейерабенд, "теория, выдвигаемая ученым, зависит не только от фактов, имеющихся в его распоряжении, но и от традиции, представителем которой он является, от математического аппарата, которым случайно владеет, от его вкусов, его эстетических взглядов, от мнения его друзей и других элементов, которые существуют не в фактах, а в мышлении теоретика и, следовательно, носят субъективный характер" (Фейерабенд, 1986, с. 54). Тем не менее, если ученый принял некоторую теорию, ему очень трудно ее отвергнуть: он как бы срастается с ней. Во многом потому, что теория, которая создает имидж ее автору, становится частью его самого, а ее отвержение означало бы для него самоубийство (Eiduson, 1962).
Впрочем, не только процесс принятия и отвержения теорий обусловлен социально-психологическими факторами. Иногда ими наполнены и сами теории. В учебниках они обычно выглядят как системы математических формул, причем к такой форме репрезентации знания в последнее время тяготеют даже социальные науки. Однако в действительности формулы часто слу-
260

жат лишь формой выражения теорий. Что же в таких случаях представляют из себя сами теории, скрытые под внешней оболочкой формул?
Вот как ответил на этот вопрос Р. Герох, внесший признанный вклад в развитие теории относительности: "С моей точки зрения, теории состоят из неисчислимого количества идей, аргументов, предчувствий, неопределенных ощущений, ценностных суждений и так далее, объединенных в своеобразный лабиринт. Именно это скопление называется "теорией"" (Geroch, 1978, р. 183). Во многом поэтому теорию относительности мало кто понимает, хотя выражающие ее формулы известны всем. Но слишком существенный ее компонент составляет личностное знание, которое невыразимо в формулах. Естественно, еще больший удельный вес это знание играет в структуре теорий о человеке и обществе. Едва ли можно найти хотя бы двух ученых, которые одинаково понимали бы, скажем, теорию деятельности, воспринимая ее только как объективированное знание и вписывая в одно и то же смысловое пространство.
Таким образом, на всех этапах научного познания, вопреки распространенным мифам о науке, природа не "говорит сама за себя", познающий субъект не столько "читает книгу природы", сколько пишет ее, как бы пропуская знание, которое он вычерпывает из изучаемых объектов, через себя, в результате чего оно обрастает субъективными наслоениями. Эти наслоения "субъективны" только в том смысле, что их источником является познающий субъект. Одновременно они объективны - и в том смысле, что не могут быть элиминированы никакими обезличенными познавательными процедурами, и в том, что являются основой построения объективного знания, не отклоняют познание от истины, а приближают к ней.
§ 3. Игра по изменяющимся правилам
Познающий субъект, надо отдать ему должное, не только выражает себя в процессе познания, но и борется со своим самовыражением. Он пытается сделать то, что не удается когнитивным правилам познания, - нивелировать свое влияние на познавательный процесс и, таким образом, добиться максимальной чистоты знания. Самый простой и очевидный способ подобного "самоуничтожения" познающего субъекта - введение общих правил познания, в данном случае не когнитивно, а социально заданных, а также правил научной деятельности, универсальных и обязательных для всех познающих субъектов и, вслед-
261

ствие этого, нейтрализующих влияние их индивидуальных особенностей. Удается ли ему это?
Наиболее универсальными правилами познания являются критерии рациональности, которые определяют, что является истиной, а что - нет, диктуют способы ее установления, подтверждения и отличения от ложных воззрений. Если бы результаты познания определялись только познаваемыми объектами или можно было бы зафиксировать, сделать неизменной его субъектную составляющую, то критерии рациональности были бы едиными для всех народов и во все времена. Однако это не так, с развитием общества изменяются и критерии рациональности.
В. С. Степин выделяет три последовательно сменявшие друг друга типа рациональности в западной науке, которая часто, и совершенно неадекватно, отождествляется с наукой вообще. Это классическая, неклассическая и постнеклассическая наука, каждая из которых характеризовалась "особым состоянием научной деятельности" (Степин, 1989, с. 18) и особыми правилами познания. Отличительный признак классической науки - абстрагирование от всего, что не относится к познаваемому объекту, неклассической науки - экспликация не только объекта, но и средств познания, постнеклассической - легализация ценностей субъекта в качестве ориентира познания (там же).