Стивенс Александр. Психоаналитическое образование.

Ответы на вопросы аудитории

Вопрос: Можно ли проходить личный анализ и супервизию с одним и тем же аналитиком?

A.C.: Что касается IP А, то там такой принцип: аналитик и супервизор - разные люди. В лакановском анализе подобного закона не существует. Соответственно, это предполагает различные варианты. Фактически, хорошо видно, что контроль, осуществляемый собственным аналитиком, имеет преимущество, состоящее в возможности для контролируемого видеть в элементах собственного анализа больше, чем можно было бы ожидать. Точно так же в этих условиях есть свои преимущества и у аналитика: тоньше отмечать, что исходит от вас как аналитика в каких-то сложных точках проводимого анализа. Сам Лакан очень много работал подобным образом. Получается, что совмещать личный анализ и супервизию, проходя то и другое в обществе одного и того же аналитика, вполне возможно, более того, можно говорить, что такая форма наделена определенными преимуществами.

Но есть еще и другое преимущество, о котором пока не говорилось, - преимущество контроля у кого-то, кто не является твоим аналитиком и кто не знает о вас ничего. Когда вы начнете говорить о собственной практике, он посмотрит на вас совершенно свежими глазами и станет в меньшей степени занимать позицию аналитика. Ему будет легче сделать для вас важные клинические уточнения. В идеале, хорошо иметь два контроля. Это есть та свобода, свойственная человеку, которой он может воспользоваться в разные периоды жизни. Можно даже начать контроль с одним, а закончить с другим.

Вопрос: Можно ли в таком случае один и тот же случай супервизи-ровать у двух разных аналитиков одновременно?

A.C.: Если это один и тот же случай, есть риск, что подобная практика обернется для супервизируемого тем, что он будет интересоваться разницей между позициями того и другого аналитика больше, чем самим клиническим случаем.

И все же?

A.C.: Предположим даже, что это не та ситуация, когда аналитиков заставляют соревноваться между собой. Тем не менее, я с трудом могу представить подобную работу в длительной перспективе. Хотя, конечно, такой вариант вполне может иметь место. Надо учитывать, что опыт аналитиков не всегда одинаков для разных случаев. Одни много работают с детьми-психотиками, другие с ними не работают. Кто из них окажется лучше в условиях супервизии? Заранее не ясно.
В моей практике был случай, когда ко мне пришли с просьбой о супервизии случая токсикомании. И пришли именно потому, что человек знал о моей не слишком глубокой осведомленности в этой области и надеялся найти свежий взгляд. Так что теперь уже есть две клинические команды, которые проходят у меня супервизию в связи со случаями токсикомании. Правда, я сам уже совсем другой, я теперь больше знаю о токсикомании, и мой взгляд отнюдь не свеж.
Так что, почему бы не воспользоваться точечным эффектом! Специалист вполне может искать второе прочтение своего случая, особенно если он думает, что именно отсутствие свежего взгляда держит его на месте, затрудняя всю работу.

Вопрос: А если все-таки в основе запроса на супервизию лежит желание устроить соревнование?

A.C.: Такая вещь тоже может произойти. И в связи с этим нужно быть особо внимательным. Это хитрости, к которым прибегают некоторые субъекты. Хитрости симптома, в основе которого лежит желание остаться не вовлеченным в случай.

Вопрос: В чем разница в позициях психоаналитика по отношению к невротику и психотику?

A.C.: Давайте возьмем маленький, очень простой пример. Я прервал свою работу на неделю в связи с поездкой в Москву и был вынужден предупредить своих пациентов о невозможности на этой неделе с ними встретиться. Так вот, существует множество способов об этом говорить. Можно сказать: «Я Вас не увижу на будущей неделе». Или: «Ну, давайте, до конца следующей недели! До свидания!» А можно сказать и так: «Вы знаете, я очень огорчен, но я должен ехать. Так что на следующей неделе я Вас принять не смогу»- Можно, впрочем, и так сказать: «На следующей неделе я должен поехать в Москву, где будет проходить семинар Фрейдова Поля, и, соответственно, наша встреча не состоится». Очевидно, что с невротиком я, не сомневаясь, ограничусь каким-то минимумом, чтобы все-таки пациент смог себя спросить: может быть, это из-за меня отменяется встреча? Конечно, многое зависит и от особенностей случая, например, от того, какой уровень тревоги испытывает субъект. Но при любых условиях, расставаясь с пациентом-невротиком, я, нисколько не сомневаясь, оставлю место для этого знака вопроса.
С психотиком же я буду уверен, что он начнет интерпретировать данную ситуацию как что-то нацеленное на него лично, особенно если он параноик. Или если это, например, меланхолик либо страдающий шизофренией, то я не убежден, что он не воспримет ситуацию отъезда как падение. И тогда я вынужден долго и много объяснять. Я буду уверять пациента, что, вот, есть что-то, что не зависит ни от Вас, ни от меня, и только поэтому я еду... Конечно, есть еще и другие обстоятельства, которые могут оказаться важными. Допустим, если есть угроза суицида, то я предоставлю пациенту возможность позвонить мне в Москву. В частности, есть кое-кто, с кем мы договорились, что он мне позвонит этим утром, чтобы сказать несколько слов.
В данном контексте можно говорить о многих вещах, среди которых важное место занимают вопросы поддержки, переноса и пр. В случае невроза у пациента обязательно возникнут и виновность, и беспокойство, но при этом должна оставаться возможность, чтобы все это, в конце концов, заняло свое место. Здесь тоже есть свои внутренние границы. Согласитесь, что оставлять человека в состоянии сильной тревоги, пожалуй, не следует, даже если тревога неизбежна. Значит, об этом необходимо немножко побеспокоиться. Таковы ориентиры относительно позиции аналитика, которые возникают при учете разницы между неврозом и психозом.

Вопрос: Вы сказали в связи со случаем господина, коллекционировавшего полицейские романы, что было невозможно избежать самоубийства. Но было ли возможным в данном случае конструирование другого симптома, который мог бы действовать в качестве замещения?

A.C.: В принципе да, вы правы. Конечно, существует такой выход -помочь пациенту сконструировать новый симптом, менее опасный. Но конкретно в данном случае это оказалось невозможным. Пациент оказался в состоянии «брошенности», его словно «оставили падать». Он уже больше не был открыт, уже не задавал вопросы. Рассказывая об этом случае, я представил лишь основные его элементы. На самом деле он, конечно, гораздо сложнее.
Прежде всего, этот господин украл несколько книг. И когда полиция появилась у него в гараже, он сделал признание в краже. Но полиция-то пришла совсем по другому поводу. Потом ему отдали все его книги, за исключением краденных, и далее он в течение многих месяцев ждал суда, потому что книги принадлежали государственной библиотеке. На суде он смог доказать, что на самом деле кража была спасением книг, потому что в библиотеке они находились в плохом состоянии. И его не осудили. Однако, в течение этих четырех или пяти месяцев, пока продолжалось судебное разбирательство, он придумал небольшой ритуал. Ранее он был алкоголиком и каждый день ходил в кафе, чтобы выпить. И теперь он, в каком-то смысле, вернулся к этой привычке, каждый день посещая какое-то конкретное кафе Брюсселя, чтобы пропустить кру-жечку-две пива. Это было для него знаком ожидания, ведь он действительно находился в ожидании, а, кроме того, это была небольшая прогулка по городу... Но, в целом, ритуал оказался недостаточным, чтобы его поддержать. Чуть позже, через месяц по завершении судебного разбирательства он покончил жизнь самоубийством. Да, такого конца можно было бы избежать, если бы существовала возможность создать другой симптом. Но если на путь с гаражами он встал добровольно, то теперь, когда он ждал поезда, решившись покончить с собой, у него уже просто не было никаких внутренних средств, чтобы найти иной путь.
Когда мы говорим «помочь сконструировать» симптом - это вовсе не значит, что мы будем вместо субъекта этот симптом конструировать. Не можем же мы принимать решение на его месте, иначе это было бы подобно помещению больного в психиатрическую больницу по принуждению. Конечно, можно принять и такое решение, если кто-то сам себя подвергает опасности, но, по правде говоря, человека этим не остановишь, разве лишь удастся на время его приостановить. Возможно также медикаментозное вмешательство с применением больших доз, вне ведома и воли пациента. Но насколько это этично? Конкретный вопрос, скорее, состоит в следующем: каким образом он мог бы вновь запустить процесс конструирования симптома, и можно было ли в этом ему помочь? Но жизнь распорядилась иначе. И потом, дело в том, что я, как упомянул в самом начале, узнал историю этого пациента уже после того, как он совершил суицидную попытку. Быть может, если бы я с ним познакомился раньше, у меня был бы иной взгляд на этот случай. Но в том варианте, как мне его передали, кажется закономерным, что все закончилось именно так.

Вопрос: Раз он участвовал в судебном разбирательстве, получается, что его признали вменяемым?

A.C.: Да. Конечно, он был психотиком, но занимался лечением собственного психоза с помощью алкоголя, и полиция рассматривала его, скорее, как алкоголика, а не больного психозом. При этом у него, конечно, был бред, но бред в относительно разумных рамках. Естественно, врач мог квалифицировать как бредовую эту зачарованность серийными преступлениями, но ведь полиции он говорил просто: «Я коллекционирую». Точно так же, как марки, можно коллекционировать и книги о серийных убийствах. Иначе говоря, он психотик, но, с точки зрения социальной жизни, относительно «нормализованный».
Симптом в данном случае сконструирован по типу симптома психотического, хотя любой симптом - это всегда конструкция, и невротический тоже, как вы это могли видеть в одном из случаев Фрейда, а именно в случае маленького Ганса, у которого были фобии лошади.
Фрейд вновь возвращается к случаю маленького Ганса в своей работе «Торможение, симптом, тревога». Там он задает вопрос: в чем заключается симптом маленького Ганса? И отвечает следующим образом: Ганс отказывается выходить на улицу, потому что боится лошади. Он боится, что лошадь его укусит. Тогда Фрейд задает новый вопрос: что именно является симптомом? И тут же отвечает: сам факт, что Ганс не выходит на улицу, - это еще не симптом, это торможение. А можно ли тогда сказать, что страх лошади - симптом? Тоже нет, говорит Фрейд, потому что страх - это тревога, а тревога - не есть симптом. Таким образом, симптомом становится лошадь.

Фрейд уточняет: если бы этот мальчик боялся собственного отца, то это было бы вполне нормально. Нормально, что маленькие мальчики боятся своих отцов. Однако маленький Ганс не боится своего отца. Это и есть симптом. То есть он как бы конструирует лошадь на месте отца. Таков простой механизм симптома.
Впрочем, Ганс не боялся отца, потому что этот отец никому не был страшен. Это не тот отец, «который носит штаны»! И когда Ганс задаст вопрос: «Папа, скажи, а будет ли у меня еще маленький братик?», тот ему ответит: «Если того Бог захочет». И тогда Ганс спросит у матери: «Верно ли, что у меня будет маленькая сестренка, если этого захочет Бог?». И услышит: «Нет, потому что я этого не хочу». Французская половица, которую приводит Фрейд, гласит: «То, чего хочет женщина, -хочет Бог». И вот мы видим отца, который занимает такое славное местечко, да который, к тому же, еще и психоаналитик.
Анализ маленького Ганса - особого рода. Во-первых, это первый детский анализ. Но, вообще-то, Фрейд видел самого Ганса только единожды. И, напротив, он регулярно встречается с отцом, который ему рассказывает о том, что происходит, а Фрейд говорит отцу, что тот должен сказать Гансу. Иначе говоря, это курс через отца.

Вопрос: Насколько я понимаю, отец в данном случае выполняет функцию Имени Отца. И именно поэтому возникает симптом сына.

A.C.: Этот отец - да. И, классически, Лакан (впрочем, как и Фрейд) говорит о том, что то же самое можно обнаружить в любом случае невроза. Другими словами, если Имя Отца находится на своем месте, если Эдипов комплекс имел место, то мы, скорее, находимся на стороне невроза, если же это не так - то в сфере психоза. Классическая точка зрения такова, хотя в последнем периоде развития учения Лакана она выглядит уже несколько по-другому. Случай фобии - тот случай, когда Имя Отца действует, хотя и слабо. А сама фобия - это то, что призвано усиливать позицию отца, используя лошадь.

Нужно хорошо понимать, что сам по себе отец - тоже симптом. И когда Фрейд говорит нам, что было бы вполне нормально, если бы маленький Ганс боялся отца, то отсюда вовсе не вытекает, что в таком случае не было бы симптома. То есть страх отца стоит на том же самом месте, что и симптом. И тогда лошадь будет усиливать позицию отца. Отец как функция, которая действует, - на своем месте, но он не делает в достаточной степени мужественным маленького Ганса. Он не внушает ему страх, что не слишком хорошо для маленького мальчика, как не слишком хорошо идентифицироваться с отцом, если все решает мать. Здесь-то и проявляется слабость отца. Это вовсе не значит, что он не действует, но есть слабость. Тогда это уже не та лошадь, которая против отца, а та, которая восполняет наличествующий в отце недостаток: отец на лошади, подобно маршалу на коне.

Вопрос: Если то же самое сказать в других терминах, то отец слишком слаб, чтобы защитить Ганса от инцестуозной ситуации?

A.C.: Лучше сказать по-другому: он защищает от инцестуозной позиции, но слишком слабо. Он недостаточно четко указывает дальнейший путь. На символическом уровне он вполне представлен как некто, запрещающий инцест, что же касается воображаемого - то он нуждается в том, чтобы иметь лошадь и быть статуей отца на коне. Лакан говорит о том, что именно воображаемого отца не достает Гансу, а не символического.

Вопрос: Страх лошади — это симптом, который разрушает, а страх отца, пусть и не разрушает, но тоже является симптомом, и поэтому Ганс в любом случае невротик. Значит ли это, что тогда каждый из нас является невротиком, потому что у нас всегда есть этот страх, тот или иной, даже если он и не разрушает?

A.C.: Бояться отца - условие обещания. Надо хорошо понимать отношение отца и симптома к Эдипову комплексу. Лакан детально анализирует Эдипов комплекс в пятом семинаре (текст семинара уже переведен на русский язык, и это большая удача, что вы можете им воспользоваться). Итак, с самого начала у ребенка устанавливается особая, привилегированная связь с матерью, и это счастливое время в его истории, но оно неминуемо должно завершиться. Именно здесь и появляется отец в качестве того, кто должен положить этой идиллии конец. Он говорит «нет« тому факту, что мать считает ребенка объектом собственного наслаждения. Точно так же он потом скажет «нет» ребенку, когда тот захочет обладать матерью в качестве своего сексуального партнера. Это и есть запрет на инцест, который Фрейд назвал комплексом кастрации.
Значит, ребенок боится отца именно потому, что отец представляет собой угрозу кастрации. Я полагаю, что думать об отце, говорящем «нет», - более ясно, чем рассуждения об угрозе кастрации. Сейчас вряд ли мы найдем такого отца, который реально скажет своему сыну: «Если ты будешь продолжать вести себя подобным образом, то тебе это дело отрежут». Подобные угрозы - план воображаемого. Но они, безусловно, присутствуют в самом слове «нет», конечно, при условии, что оно сказано достаточно строго. Это «нет» одинаково распространяется как на мать, так и на ребенка, и тогда можно сказать, что такое «нет» можно рассматривать не только как запрет, но и как имя желания одновременно.
Позднее Лакан вернется к этому вопросу, но уже несколько в другом свете. Он произнесет свою знаменитую формулу: «Отец имеет право на уважение, если даже не на любовь, только тогда, когда он из женщины делает причину собственного желания». Таким образом, «нет», о котором идет речь, не является словом, произносимым нейтрально, безразлично. Оно означает: я хочу вернуть мою жену. Это, буквально, так и разыгрывается в супружеских парах разными способами, в зависимости от того места, которое для женщины начинает занимать ее желание обладать ребенком.
Но не так уже редко мы слышим в клинике и такое, когда говорят: «Как только ребенок родился, у меня уже нет больше желания иметь сексуальные отношения с мужем». Можно себе представить множество вариантов подобного высказывания. Это и есть пример того, когда отцовское «нет», во всех его смыслах, не было в достаточной степени «записано», не было зафиксировано.
Важно помнить, что отец - не просто мужчина. Существует некое внутреннее измерение отцовской функции, которое постоянно напоминает о том, что мать и ребенок отнюдь не целиком и полностью предназначены друг для друга. Только благодаря данному измерению может вступить в игру истинная функция отца - отца, который говорит «да» симптомам собственного ребенка.
Это третий такт Эдипа, по Лакану, и ему посвящена третья глава пятого семинара. Отец, говорящий «да», - отец обещания. Это целиком и полностью фрейдовское понятие: пусть использование твоего органа с матерью запрещено, но данный запрет становится обещанием на будущее, обещанием близости с кем-то другим.
И интересно вспомнить, к какому заключение приходит Лакан, совершив собственный анализ случая маленького Ганса. Если Ганс был вынужден создать фобию ради того, чтобы поддержать функцию Имени Отца, то это говорит о том факте, что в его случае отцовское обещание не функционировало надлежащим образом. Следовательно, когда он вырастет и станет мужчиной, то не сможет брать инициативу в свои руки во взаимоотношениях с женщинами. И на этой основе Лакан утверждает, что отец, который говорит «нет», необходим для того, чтобы далее возникло обещание в лице отца, говорящего «да», считающего, что те вещи, которые придумывает его ребенок (включая и его симптомы), великолепны, который рад, когда в подростковом возрасте сын говорит ему: «Я хочу вот это, а еще и вон то!». Здесь отец начинает действовать на стороне обещания, на стороне жизненных планов, но одновременно и как симптом. На него можно опереться, чтобы иметь собственные планы, проекты на будущее, можно опереться на идентификацию с ним. Отсюда вовсе не вытекает, что нужно обязательно делать то же самое, что и отец, например, становясь доктором или психоаналитиком, как это было, например, в случае дочери Фрейда, ставшей психоаналитиком после опыта анализа с собственным отцом, или дочери Ме-лани Кляйн, также ставшей психоаналитиком, соответственно, после анализа с матерью. Но это означает, что, опираясь на эту идентификацию, можно сделать свой собственный выбор.

Вопрос: Тогда получается, что желания других людей для нас всегда симптом?

A.C.: Я рассматриваю как симптом то, что является конструкцией. Такого рода конструкция имеет личный смысл и одновременно поддерживает мое существование, а также участвует в моем наслаждении. И тогда быть психоаналитиком - это тоже симптом.

Вопрос: Вы используете здесь термин «конструкция» в том же смысле, как его использовал Фрейд в работе «Конструкция в анализе»?

A.C.: В принципе - тот же смысл. Но, наверное, нужно уточнить. Когда я говорю «конструирование симптома», это чересчур чистая вещь, и ни в коем случае не повторение.

Большое спасибо!
Перевод с франц. М. Страхова