Фрейд Зигмунд. Жуткое

Жуткими мы называем также живых людей, делая это в тех случаях, когда считаем их способными на злые деяния. Однако этого не достаточно, необходимо еще учитывать, что их намерения навредить нам будут осуществляться с применением особых сил. "Gettstore" (человек с дурным глазом) — хороший тому пример. Это тот жуткий образ романского суеверия, который Альбрехт Шеффер в своей книге "Жозеф Монфор", использовав художественную интуицию и глубокое психоаналитическое понимание, переделал в довольно симпатичную фигуру. Однако вместе с этими скрытыми силами мы вновь оказались на почве анимизма. Именно предчувствие подобных тайных сил делает Мефистофеля столь жутким для Гретхен: "Она поняла, что я почти наверняка гений, а может быть, даже дьявол".

*Ср. "Табу и амбивалентность" в книге "Тотем и табу".

Страх, испытываемый от лицезрения проявлений падучей болезни, сумасшествия, имеет то же происхождение. Здесь дилетант видит перед собой проявление сил, совершенно не предполагаемых им в человеке, но присутствие которых он может еще неопределенно ощущать в отдаленных уголках собственной личности. Средневековье последовательно и почти корректно психологически приписывало все болезни духа влиянию демонов. Более того, меня бы совсем не удивило, если бы я услышал, что психоанализ, занимающийся обнаружением этих тайных сил, сам стал для многих людей жутким именно по этой причине. В одном случае, когда мне удалось — пускай и не очень быстро — излечение одной девушки, болевшей многие годы, я услышал это упоминание о жутком от ее матери.

Оторванные конечности, отрубленная голова, отделенная от плеча рука, как в страшных сказках Гауфа, ноги, танцующие сами по себе, как в уже упомянутой книге А. Шеффера, содержат в себе нечто чрезвычайно жуткое, особенно если они, как в нашем последнем примере, начинают самостоятельно существовать. Нам уже известно, что эта жуть берет свое начало в сближении с комплексом кастрации. Правда, некоторые люди здесь отдали бы первое место представлению об их погребении во время летаргического сна. И лишь психоанализ научил нас, что данная ужасающая фантазия — не что иное, как преобразование другой, поначалу совершенно не пугающей, но вызванной определенным жгучим желанием — мечтой о жизни в материнской утробе.

Добавим кое-что известное всем, что, по сути дела, уже содержалось в наших предыдущих утверждениях об анимизме и о преодоленных способах работы психического аппарата. Довольно часто и легко возникает впечатление жуткого при стирании грани между фантазией и реальностью, когда перед нами предстает нечто действительно имеющее место, но что мы до сих пор считали фантастическим, когда символ полностью берет на себя функцию и значение символизируемого и даже более этого. На таком фундаменте основывается большая половина жуткого, свойственного магической практике. Инфантильность, которая также владеет душевной жизнью невротика, состоит в чрезмерном подчеркивании психической реальности в сравнении с материальной. Это та черта, которая смыкается с всевластием мыслей. В самый разгар военной блокады мне в руки попал номер английского журнала "Стрэнд", в котором среди многих совершенно ненужных произведений я прочитал рассказ о том, как одна юная пара сняла меблированную квартиру, в которой находился необычно оформленный стол с вырезанными из дерева крокодилами. Иногда по вечерам в квартире распространялось невыносимое характерное зловоние, люди в темноте о что-то спотыкались, им казалось, что они видят, как нечто неопределенной формы ползает по лестнице. Короче говоря, вскоре выяснялось, что из-за присутствия этого стола в доме водятся крокодилы-призраки, или что деревянные чудовища оживают в темноте, или что-то в этом роде. История эта довольно простая, однако ее наводящее жуть воздействие ощущалось как совершенно исключительное.

В заключение моего далеко неполного собрания примеров я считаю просто необходимым упомянуть об одном наблюдении из психоаналитической практики, которое является, если, конечно, оно не основывается на абсолютно случайном совпадении, наилучшим подтверждением нашего понимания жуткого. Довольно часто невротики признаются, что для них чем-то жутким являются женские гениталии. Однако это жуткое не что иное, как дверь в былое отечество детей человеческих, в место, в котором каждый некогда пребывал. "Любовь — это тоска по родине",— говорится в одной шутливой фразе. Значит, и здесь жуткое (unheimlich) — это в прежние времена родное и давно привычное. Приставка "не" (im) в этом слове не что иное как клеймо вытеснения.

III

Уже во время знакомства с предыдущими рассуждениями у читателя могли возникнуть сомнения, которые (теперь, вероятнее всего, накопились и требуют объяснений.

Пускай верно, что жуткое — это нечто скрытое, привычное, претерпевающее вытеснение и вновь вернувшееся из него, и что это условие соблюдается всем жутким. Однако кажется, что подобным подбором материала загадка жуткого совсем не объясняется. Наш тезис явно не выдерживает обратного толкования. Ведь не все, что напоминает о вытесненных порывах желаний и преодоленных способах мышления прошлого отдельного человека и первобытных времен народов, является жутким именно по этой причине.

И не следует скрывать, что почти к каждому примеру, который призван доказать наш тезис, можно найти аналогичный, который ему противоречит. Например, отрубленная рука в страшной сказке Гауфа "История с отрубленной рукой", разумеется, имеет жуткое воздействие, и это сводится нами к комплексу кастрации. Однако в повествовании Геродота о сокровищах Рампсенита вор, которого царевна хочет схватить за руку, оставляет ей отрубленную руку своего брата. Читатели, вероятно, точно так же как и я, полагают, что подобный оборот не вызывает впечатления жуткого. Немедленное осуществление желания в "Перстне Поликрата" производит на нас, надо отметить, такое же жуткое впечатление, как и на самого царя Египта. Однако в сказках немедленно исполняемые желания просто кишмя кишат, а чувства жути при этом не возникает. В сказке о трех желаниях женщина, соблазненная приятным запахом сосисок, не выдерживает и говорит, что она хотела бы поесть колбасок. Они немедленно оказываются перед ней на тарелке. С досады о бездумно потраченном желании муж пожелал: "Пусть они повиснут на носу сунувшейся не в свое дело". И сосиски немедленно повисают у женщины на носу. Это производит большое впечатление, однако ни в малейшей мере не жутко. Вообще данная сказка стоит совершенно открыто на анимистической точке зрения всевластия мыслей и желаний, а я все равно не уверен, стоит ли называть ее историей, в которой происходит нечто жуткое. Нам уже известно, что наиболее жуткое впечатление возникает при оживлении неодушевленных вещей, изображений, кукол, однако в сказках Андерсена оживает домашняя утварь, мебель, оловянный солдатик, и это более чем далеко от жуткого. Даже оживление прекрасной статуи Пигмалиона едва ли будет воспринято кем-нибудь как нечто жуткое.

Кажущуюся смерть и оживших покойников мы уже оценили как нечто чрезвычайно жуткое. Однако подобное опять-таки чрезвычайно распространено в сказках и разве кто-нибудь рискнет назвать жутким тот момент, когда, например, просыпается Снегурочка? Воскресение мертвых в повествованиях о чудесах из Нового завета также вызывает чувства, которые ничего общего с жутким не имеют. Непреднамеренное возвращение и повторение одного и того же, без всякого сомнения, вызывает жуткое впечатление. Но далеко не всегда. Я уже говорил о случае, когда это впечатление создается в качестве средства возбуждения чувства комического, и примеры такого рода можно приводить бесконечно. В другом случае жуткое действует как средство усиления и тому подобное. Далее: почему возникает жуть от тишины, от одиночества, от темноты? И какова здесь роль реакции на опасность? И возможно, ли абсолютно пренебречь фактором интеллектуальной неуверенности, тем более, что нами было признано его значение в том варианте, когда возникает жуткое впечатление от смерти?