Фрейд 3игмунд. Конечный и бесконечный анализ

VI

Следующий вопрос звучит так: всякое ли изменение Я - в нашем смысле - приобретается в процессе защитных действий раннего периода. Ответ не подлежит сомнению. Нет причины оспаривать существование и значение изначальных врожденных различий Я. Об этом говорит уже тот факт, что каждая личность имеет набор возможных защитных механизмов, прибегая всегда лишь к избранным и притом к одним и тем же. Это указывает на то, что отдельное Я с самого начала имеет индивидуальные предрасположенности и тенденции, о виде и обусловленности которых мы, правда, ничего не можем сказать. Кроме того, нам известно, что различие между унаследованными и приобретенными свойствами не может расходиться до противоположностей; а в унаследованном важной частью является, конечно же, приобретенное предками. Когда мы говорим об "архаическом наследии", мы обычно думаем только об Оно и, по-видимому, предполагаем, что Я еще не существовало в начале собственной жизни. Но не следует упускать из виду, что изначально Оно и Я были едины; мы не впадаем в мистическую переоценку наследственности, считая правдоподобным, что в еще не существующем Я уже заложено дальнейшее проявление направлений го развития, тенденций и реакций. Психологические особенности семей, рас и наций и даже их отношение к анализу не даёт никакого объяснения. Более того, аналитический опыт формировал у нас убеждение, что даже определенные психические содержания, такие, как символика, не имеют других источников, помимо наследственного переноса, различные же исследования психологии народов вплотную подводят нас к тому, что существуют еще и другие, столь же специализированные остатки раннечеловеческого развития в архаическом развитии.

Установив, что свойства Я могут быть точно так же наследственно обусловлены, как и приобретены в защитных действиях, мы уже не придаем в наших исследованиях слишком большого значения топическому определению, будь то Я или Оно. Дальнейший опыт нашего аналитического опыта ведет нас к сопротивлениям другого рода, которые уже не поддаются локализации и, по-видимому, зависят от фундаментальных отношений в психическом аппарате. Я могу сослаться лишь на некоторые попытки в этом направлении, вся область еще обескураживающе незнакома, недостаточно исследована. Наталкиваешься, например, на лиц, которым хочется приписать особую "липучесть либидо". Процессы, которые вызывают у них лечение, протекают намного медленнее, чем у других, потому что они, как кажется, не могут решиться снять либидо с одного объекта и перенести на новый, хотя нет особых причин для такой верности. Встречается также и противоположный тип, у которого либидо кажется особенно легко подвижным, быстро переходит на предложенное анализом новое, оставляя ради него прежнее. Такое различие, очевидно, знакомо скульптору, когда он работает с твердым камнем или с мягкой глиной. К сожалению, у этого второго типа аналитические результаты часто оказываются весьма ничтожными; новое очень быстро опять бросается, создается впечатление, что работаешь не с глиной, а пишешь по воде. Предостережение "как пришло, так и ушло" здесь подтверждает свою правоту.

Новая группа случаев удивляет поведением, которое можно объяснить лишь исчерпанностью ожидаемой пластичности, способной к перемене и дальнейшему развитию. Практикуя анализ, мы, пожалуй, подготовлены к известной доле психической инертности; если аналитическая работа открывает новые пути возбуждению влечения, то почти регулярно наблюдаются значительные замедления. Мы назвали это поведение, может быть, и не совсем верно, "сопротивлением

Но в случаях, о которых здесь идет речь, все процессы, включения и распределения сил оказываются неизменными, ированными и застывшими. Похожее встречается у старых людей, когда угасание способности к восприятию объясняется силой привычки, разновидностью психической энтропии; здесь же речь идет о еще молодых индивидах. Наша теоретическая подготовка по-видимому недостаточна для правильного осмысления описанных типов; во внимание, по всей вероятности, принимаются временные характеристики изменение ритма развития психической жизни, еще не оцененного по достоинству.

Другого и еще более глубокого обоснования требуют различия Я, которым в следующей группе случаев вменяется в вину быть источниками сопротивления против аналитического лечения и препятствиями на пути к терапевтическому успеху. Здесь речь идет о том последнем, что вообще способно познать психологическое исследование, о поведении обоих привлечений, об их распределении, смешивании и выделении из смешения, вещи, которую не следует представлять себе ограничивающейся одной единственной провинцией психического аппарата, - Оно, Я или сверх-Я. Не существует никакого другого более сильного впечатления о сопротивлениях во время аналитической работы, чем исходящее от силы, которая всеми средствами противится выздоровлению и держится что есть мочи за болезнь и страдание.

Часть этой силы, наверное, по праву, мы определили как осознание вины и потребность в наказании, локализовав в отношении Я к сверх-Я. Но только ту часть, которая, так сказать, психически связана со сверх-Я и таким образом дает о себе знать; возможны и другие проявления этой же силы, которая действует неизвестно где, в связанной или свободной корме. Если представить картину в ее целостности, включая здесь явления имманентного мазохизма столь многих личностей, негативную терапевтическую реакцию и осознание вины невротиком, то уже больше не станешь цепляться за У в то, что исключительно стремление к удовольствию Івляет всеми психическими процессами. Эти феномены указывают на наличие в психической жизни силы, кото-⁰ мы в соответствии с ее целями называем влечением к агрессии или разрушению и выводим из изначального инстинкта смерти, присущего живой материи. Здесь не ставится под вопрос противоположность между оптимистической и пессимистической теориями жизни; лишь взаимо - и противодействие обоих правлечений - Эроса и влечения к смерти объясняют пестроту проявлений жизни, и никогда - одно из них.

Благодатной задачей психоаналитического исследования было бы выяснение, как части обоих видов влечений взаимодействуют при выполнении отдельных функций, при каких условиях эти соединения ослабляются или распадаются, какие нарушения возникают вследствие этих изменений и какими ощущениями отвечает на них шкала восприятия принципа удовольствия. А пока что мы преклоняемся перед всемогуществом сил, о которые разбиваются все наши старания. Уже одно психическое воздействие на простой мазохизм является весьма твердым пробным камнем нашего мастерства.

При изучении феноменов, в которых задействовано деструктивное влечение, мы не ограничиваемся наблюдениями патологического материала. Многочисленные факты нормальной психической жизни вынуждают нас дать такое объяснение, и чем острее становится наше зрение, тем больше таких фактов попадается нам на глаза. Это слишком новая и слишком важная тема, чтобы касаться ее в данных рассуждениях вскользь; я ограничусь лишь ссылками на некоторые попытки. В качестве примера приведу следующее:

Известно, что во все времена были и существуют по сей день люди, выбирающие в качестве своих сексуальных объектов лиц как своего, так и противоположного пола, причем одно направление не препятствует другому. Мы называем этих людей бисексуалами, принимая их существование таким, каково оно есть, не особо тому удивляясь. Нам известно, что все люди в этом смысле бисексуалы, распространяющие свое либидо в явной или скрытой форме на объекты обоих полов. Только при этом бросается в глаза следующее. Если при первом случае оба направления беспрепятственно сосуществуют, то в другом и более частом случае они находятся в состоянии непримиримого конфликта. Гетеро сексуальность цины не терпит гомосексуальности и точно так же и наоборот. Если первая сильнее, то удается держать последнюю в тентном состоянии и вытеснять реальное удовлетворение; с другой стороны, для гетеросексуальной функции мужчины япушения со стороны латентной гомосексуальности не представляют большой опасности. Это можно попробовать объяснить так: существует лишь определенная величина либидо, за обладание которой вынуждены бороться соперничающие направления. Но только непонятно, почему соперники в соответствии со своей относительной силой регулярно не делят между собой имеющееся в наличии либидо, что они в большинстве случаев все-таки могли бы сделать. И вообще создается впечатление, что склонность к конфликту - это нечто особое, новое для ситуации, независимо от количества либидо. Такая беспричинно возникающая склонность к конфликту едва ли может восходить к чему-либо другому, кроме как к вмешательству части свободной агрессии.

Если признать рассматриваемый здесь случай проявлением инстинкта разрушения или агрессии, то сразу же возникает вопрос, а нельзя ли распространить такое понимание и на другие примеры конфликтов, и вообще, нельзя ли подвести все наши знания о психическом конфликте под эту новую точку зрения. Мы все предполагаем, что на пути развития от примитивного человека к человеку культурному происходит значительное перемещение агрессии вовнутрь, в одном направлении, и тогда, наверное, подлинным эквивалентом обойденных внешних столкновений могли бы стать внутренние конфликты. Мне хорошо известно, что дуалистическая теория, пытающаяся доказать, что инстинкты смерти, разрушения и агрессии являются равноправными партнерами Эроса, обнаруживающегося в либидо, не находит особой поддержки даже среди психоаналитиков. Тем более меня обрадовало недавнее открытие, когда я случайно натолкнулся на нашу теорию у одного великого мыслителя греческой античности. Для такого подтверждения охотно жертвую престижем оригинальности, тем более что не помню всего прочитанного в прежние годы, а значит, не могу быть уверенным, а не является ли мое якобы новое творение результатом криптомнезии.