Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика.

ГРАММАТИКА КАК ТЕОРИЯ
Коротко говоря, цель синтаксической теории заключается в том, чтобы объяснить лингвистическую интуицию. Это и имеют в виду сторонники трансформационной грамматики, говоря, что грамматика — это теория языка. Это теория, которая должна указать отличия предложений от непредложений, установить степени отклонения от нормы; соотнести структуру предложения со значением, с одной стороны, и звуковой формой — с другой; и, наконец, описать, или «породить», все возможные в данном языке предложения. Под словом «теория» здесь понимается любая научная теория. В детстве все мы обладали способностью выявлять скрытые закономерности языка, звучавшего вокруг нас, и эти знания помогли нам создавать и распознавать новые закономерности языковой системы. Лингвист Лиз так определяет задачи грамматики: «Грамматика должна представлять собой максимально обобщенную систему утверждений, которые должны описывать не только высказывания из корпуса [речи, исследованной лингвистом], но вообще все возможные предложения... Грамматика должна порождать все возможные в данном языке предложения, и только такие предложения» (Lees, 1957).
Грамматика — это попытка описать те знания или способность человека, которые делают возможным использование языка. Некоторые основные составляющие этой способности можно найти в заголовках предыдущих параграфов: знания носителя языка о грамматичности, неоднозначности и т. д.
Проблему можно сформулировать и так — рассматривать работу лингвиста как попытку создать машину, которая использовала бы вышеупомянутый способ обращения с предложениями. Тогда можно считать языковые правила, сформулированные Хомским и другими лингвистами, правилами или инструкциями, которые можно было бы задать машине и посмотреть, будет ли машина распознавать грамматически правильные или двусмысленные предложения. Или можно запрограммировать машину для порождения предложений согласно этим правилам и посмотреть, будет ли она производить полный набор предложений и все ли из них будут грамматически правильными. Хотя такая попытка была бы несомненно интересной, а создание подобной машины было бы, возможно, полезным, этот пример представляет в основном теоретический интерес. Если можно запрограммировать машину для выполнения какой-то человеческой деятельности, то можно считать, что правила, по которым машина осуществляет эту деятельность, имеют какие-то психологические эквиваленты. Тогда подобный эксперимент с программированием машины поможет уточнить наши представления о тех знаниях, которые должны иметь люди, чтобы проявить описанные выше аспекты лингвистической интуиции. Если программа для машины, построенная на системе лингвистических правил, окажется успешной, это будет означать, что лингвистические знания, отраженные в этой системе, в каком-то смысле «психологически реальны».
ЯЗЫКОВАЯ СПОСОБНОСТЬ И ЯЗЫКОВАЯ АКТИВНОСТЬ
Было бы величайшим достижением сформулировать правила, которые позволили бы машине выдавать такие же лингвистические суждения, какие высказывает человек. Но не будем забывать, что здесь мы имеем дело с чрезвычайно ограниченной деятельностью, например с установлением степени грамматической правильности предложения или с порождением отдельных предложений вне контекста нормальной человеческой коммуникации. Такая ограниченная, идеальная деятельность достаточна для лингвиста, потому что он пытается описать абстрактные, глубинные формы знания о языке, или языковую способность. В реальной человеческой речи и ее понимании действует множество промежуточных психологических переменных, меняющих картину поведения, созданную на основе идеальной лингвистической модели языковой способности. Так, объем памяти не позволяет человеку порождать и понимать предложения, превышающие определенную длину и уровень сложности. Такие факторы, как утомление, переключение внимания, рассеянность, эмоциональное возбуждение, наркотики и т. д., различным образом влияют на языковую активность, и это влияние выходит за рамки лингвистической модели языковой способности.
Лингвист не столько интересуется повседневным использованием языка, сколько той глубинной способностью, которая позволяет людям (обычно лингвистам) в некоторых идеальных ситуациях выносить суждения о грамматической правильности, устанавливать грамматические отношения и т. д. Перед психологами стоит двойная задача. С одной стороны, попытаться пройти через лабиринт психологических факторов, которые делают языковую способность отличной от языковой активности, чтобы показать, что языковая способность, в том виде, как ее описывают лингвисты, имеет «психологическую реальность», то есть существует как некий психологический феномен. С другой стороны, нас очень интересуют именно эти психологические факторы, благодаря которым языковая активность отличается от языковой способности. Психологов интересует такая машина, которая может не только выносить правильные лингвистические суждения в идеальных условиях, но и делать «человеческие» ошибки в неидеальных условиях.
В гл. 2 вы прочтете о некоторых психолингвистических экспериментах, целью которых было исследование и языковой способности, и языковой активности в рамках психологической лаборатории. Но прежде нам необходимо более подробно рассмотреть лингвистическую модель языковой способности. Как я уже неоднократно отмечал, с моей точки зрения наиболее психологически обоснованной из таких моделей является модель трансформационной грамматики. Эта модель чрезвычайно сложна и сейчас претерпевает стремительные изменения. Самое большее, что мы можем дать в этой короткой вводной главе, — это кратко изложить основные положения трансформационной теории. Но прежде чем углубляться в сложности трансформационной грамматики, было бы полезно рассмотреть другие виды грамматики, предлагавшиеся как психологически релевантные, и тогда мы убедимся, что язык гораздо сложнее, чем это кажется с первого взгляда.
ВЕРОЯТНОСТНЫЕ, МАРКОВСКИЕ МОДЕЛИ
Модель грамматики, наиболее отвечающая принципам бихевиористской психологии, — это вероятностная, стохастическая модель («марковский процесс»), в которой появление каждого слова определяется непосредственно предшествующим ему словом или группой слов. Эта модель соответствует ассоцианистской теории поведения, согласно которой любая реакция служит стимулом для следующей реакции. В 1951 г. известный нейропсихолог Карл Лешли опубликовал важную работу под названием «Проблемы линейной упорядоченности поведения» (Lasn1еу, 1961), в которой он приводит веские аргументы против ассоцианистских теорий поведения вообще. Интересно, что его аргументы основаны на лингвистических данных.
Прежде всего Лешли указывает, что порядок слов не вытекает из свойств слов как таковых. В зависимости от того, что говорится, за данным словом могут следовать разные слова. Он приводит в качестве примера слово, которое произносится как [rait] и которое имеет четыре различных написания, множество значений и может быть прилагательным, существительным, наречием и глаголом. Он пишет: «В предложении «The mill-wright on my right thinks it right that some conventional rite should symbolize the right of every man to write as he pleases» порядок слов, очевидно, зависит не от каких-то непосредственных ассоциаций слова right с другими словами, а связан со значениями, определяемыми более широкими отношениями» (In: Saporta, 1961, p. 183).
Лешли приходит к выводу, что должно существовать какое-то скрытое намерение сказать что-то, некая «детерминирующая тенденция» и что порядок слов в возникающем в результате этого намерения высказывании определяется «схемой порядка». Он находит подтверждение этой мысли в анализе оговорок и опечаток, которые делают машинистки. Наиболее частыми являются ошибки предвосхищения — употребление слова или буквы раньше, чем этого требует поток речи или печатного текста. В таком случае должен существовать некоторый глубинный уровень, готовящий для порождения единицы более крупные, чем слова. Лешли пишет, что синтаксис фразы «не заключен ни в используемых словах, ни в передаваемой этими словами мысли», а определяется скорее «некоей обобщенной моделью, по которой совершаются конкретные действия».
Далее, Лешли указывает, что ассоциации между соседними словами не могут объяснить ни понимания речи, ни ее порождения. В качестве примера он приводит следующее предложение (представьте себе, что вы его слышите, а не читаете): «Rapid righting with his uninjured hand saved from loss the contents of the capsized canoe». Когда мы слышим это предложение, значение слова righting определяется только через некоторое время после того, как мы слышим это слово. Это довольно частое явление в языке — выбор или интерпретация словз, встречающегося в начале предложения, определяется словами, находящимися в конце предложения. Это явление никак не согласуется с ассоцианистской моделью языка.
В работе Лешли, ставшей уже классической, приводится еще ряд убедительных аргументов. Они предвосхищают аргументы Хомского против вероятностных моделей грамматики, приводимые им в книге «Синтаксические структуры» (1957). В этой книге Хомский указывает, что вероятности перехода от слова к слову в цепочке (то есть вероятность, с которой одно слово может следовать за другим) не связаны с грамматической правильностью этой цепочки слов. Хомский приводит такую цепочку слов Colorless green ideas sleep furiously (Бесцветные зеленые идеи яростно спят). Вероятности сочетаний между словами здесь равны нулю, то есть невероятно, чтобы вам когда-нибудь встретились такие сочетания, как «бесцветные зеленые», «идеи спят» и т. д. И все-таки большинство читателей, вероятно, согласится с тем, что эта цепочка слов составляет грамматически правильное предложение, хотя и странное. С другой стороны, если прочитать это предложение наоборот: Furiously sleep ideas green colorless (Яростно спят идеи бесцветные зеленые), оно перестанет быть предложением, хотя вероятности сочетаемости слов останутся теми же самыми.