Фрейд Зигмунд. Скорбь и меланхолия

Прежде всего: нормальная скорбь преодолевает утрату объекта и точно так же во время своего существования поглощает всю энергию я. Почему при ней даже приблизительно не воспроизводится экономическое условие для фазы триумфа после ее окончания? Я не вижу возможности ответить на это возражение на скорую руку. Оно обращает наше внимание на то, что мы не можем сказать, какими экономическими средствами скорбь решает свою задачу: но здесь, возможно, поможет одна догадка. По каждому отдельному случаю воспоминаний и надежд, которые показывают, что либидо привязано к утраченному объекту, реальность выносит свой вердикт, согласно которому объект больше не существует, а я, как бы поставленное перед вопросом, хочет ли оно разделить ту участь, благодаря сумме нарциссических удовлетворений решает остаться в живых и расторгнуть свою связь с уничтоженным объектом. Можно представить себе, что это расторжение происходит медленно и постепенно, а по окончании работы необходимые для него затраты распыляются.[46]

Нам кажется заманчивым поиск пути от догадки о работе скорби к представлению меланхолической работы. Поначалу на этом пути у нас возникает неуверенность. До сих пор мы не принимали во внимание топическую точку зрения и не затронули вопроса о том, в каких и между какими психическими системами происходит работа меланхолии. Какие психические процессы расстройства происходят на пройденном этапе бессознательных объектных нагрузок, а какие на этапе замещающей их идентификацией[47] в я?

Быстро выговаривается и легко записывается на бумаге, что «бессознательное (предметное) представление[48] объекта покинуто либидо». Но в действительности это представление выглядит как сумма бессчетных отрывочных впечатлений (их бессознательных следов), и проведение снятия этого либидо не может быть кратковременным процессом, а определенно является процессом длительным, постепенно развивающимся, как при скорби. Нелегко определить, начинается ли он во многих местах одновременно или содержит какую-то определенную последовательность; при анализе часто убеждаешься в том, что активированы то те, то другие воспоминания и что однообразно звучащие, утомляющие своей монотонностью жалобы проистекают все же всякий раз из какого-то другого бессознательного основания. Если объект не имеет для я такого большого, усиленного тысячекратными связями значения, то его утрата тоже не способна вызвать скорбь или меланхолию. Таким образом, свойство разового проведения разрешения либидо, которое может быть приписано в равной мере и меланхолии и скорби, основывается, вероятно, на одинаковых экономических соотношениях и содействует одним и тем же тенденциям.

Но в меланхолии, как мы установили, несколько больше содержания, чем в простой скорби. Отношение к объекту при меланхолии не простое, оно усложняется амбивалентным конфликтом. Амбивалентность бывает либо конституциональная, т. е. когда зависит от каждой любовной связи этого я, либо происходит из тех переживаний, которые приносят с собой угрозу утраты объекта. Поэтому по своим побудительным мотивам меланхолия может значительно выходить за пределы скорби, которую вызывает, как правило, только реальная утрата, смерть объекта. При меланхолии завязывается множество поединков за объект, в которых борются друг с другом ненависть и любовь, первая, чтобы освободить либидо от объекта, вторая, чтобы под натиском сохранить позицию либидо. Эти поединки мы не можем перенести ни в какую другую систему, кроме как в бcз., в империю предметных следов воспоминаний (в противоположность нагрузке слова). Там же происходят попытки разрешения от скорби, но в данном случае ничто не препятствует продолжению этих процессов обычным путем к сознанию через прс. Для работы меланхолии этот путь блокирован, возможно, из-за огромного количества ее первопричин или их взаимодействия. Конститутивная амбивалентность как таковая принадлежит вытесненному, а травматические переживания, связанные с объектом, активировали, видимо, другое вытесненное. Таким образом, все в этих амбивалентных поединках исключено из сознания, пока не наступает характерный для меланхолии исход. Он, насколько нам известно, состоит в том, что нагрузка либидо, находящаяся под угрозой, в конце концов, покидает объект, но только затем, чтобы вернуться на место я, из которого она вышла. Так благодаря своему бегству в я снимается любовь. После этой регрессии либидо процесс может стать осознанным и представляется сознанию как конфликт между частью я и критической инстанцией.

Следовательно, то, что сознание узнает о работе меланхолии, не является ее существенной частью, как и тем, от чего мы можем ожидать влияния на разрешение страданий. Мы видим, что я унижает себя и набрасывается на себя, и так же мало, как и больной, понимаем, к чему это может привести и как это может измениться. Мы можем скорее приписать такую заслугу бессознательной части работы, потому что можно без труда выявить существенную аналогию между работой меланхолии и работой скорби. Как скорбь побуждает я отказаться от объекта, объявив его мертвым и предлагая я в качестве награды остаться в живых, так каждая отдельная амбивалентная борьба ослабляет фиксацию либидо на объекте, обесценивая его, унижая, как бы убивая. Существует вероятность, что процесс заканчивается в бсз., будь то после того, как унялся гнев, или после того, как объект брошен как потерявший ценность. У нас нет представления о том, какая из этих двух возможностей регулярно или преимущественно кладет конец меланхолии и как это завершение влияет на дальнейший ход событий. Возможно, я испытывает удовлетворение от того, что может признать себя в качестве лучшего, в качестве того, что превосходит объект.

Даже если бы мы могли принять такое понимание работы меланхолии, оно не может доставить нам того, на объяснение чего мы решились. Наша надежда вывести экономические условия для осуществления мании после окончания меланхолии из амбивалентности, которая господствует над этими расстройствами, могла бы основываться на аналогиях из различных других областей; но есть один факт, с которым мы обязаны считаться. Из трех условий меланхолии, утраты объекта, амбивалентности и регрессии либидо в я, два первых мы вновь встречаем при навязчивых упреках после смертных случаев. Там амбивалентность, несомненно, представляет собой влекущую силу конфликта, и наблюдение показывает, что по его истечении не остается ничего от триумфа, свойственного маниакальному состоянию. Теперь обратим внимание на третье обстоятельство, как на единственное активно действующее. То накопление поначалу связанных нагрузок, которые освобождаются по завершении действия меланхолии, и делает возможным возникновение мании, должно находиться во взаимосвязи с регрессией либидо к нарциссизму. Конфликт в я, который меланхолия превращает в борьбу за объект, должен действовать подобно болезненной ране, которая требует чрезвычайно высокой противонагрузки. Но здесь опять будет целесообразно остановиться и отложить дальнейшее объяснение мании до тех пор, пока мы не придем к пониманию экономической природы прежде всего физической, а затем и аналогичной ей душевной боли. Мы ведь уже знаем, что взаимосвязь запутанных психических проблем вынуждает нас прерывать, не закончив, любое исследование до тех пор, пока на помощь ему не смогут прийти результаты другого исследования.[49]