Смит Ноэль. Современные системы психологии.

Может ли человек затаить внутри гнев? Может ли он выплеснуть его? Психоаналитики говорят о гневе как о замещающем, разряжающемся и обращенном на себя. Эти отнесения предполагают, что гневу присущи субстанция, количество, протяженность и местопребывание. Но если он разряжается или проявляет себя, куда он уходит, спрашивает Шефер. И остается ли пустым пространство, которое он прежде занимал, или оно чем-то заполняется? Если сказать вместо этого, что человек гневается, это позволит направить внимание на то, что человек фактически делает, и устранит несоответствие между наблюдением и теорией. Вот другое словесное преобразование Шефера: «Это был затаенный гнев, который вы наконец выпустили» становится «Наконец-то вы разгневались» (р. 174).
Экстернализация. Шефер находит «экстернализа-цию» такой же неудовлетворительной, как «интерна-лизацию», ибо она подразумевает два места пребывания, внутреннее и внешнее. Отсылка к «внешней
153
реальности» или «внешнему миру» может означать только субъективное действие. «Проекция» традиционно используется для того, чтобы обозначить исторжение чего-то изнутри наружу, например желания, которое человек приписывает другому человеку, а не себе. Но на языке действий оно превращается в воображаемое перемещение желания.
Последствия исключительного использования языка действий. Фурше (Fourcher, 1977) находит в языке действий Шефера как важные достоинства — включая демистификацию значительной части психоанализа, — так и серьезный недостаток, когда он используется исключительно. Он не позволяет понять, почему один класс действий отличается от другого, а только описывает то, чем отличаются действия. Если, к примеру, «бессознательное» — это только модус действия и нет возможности определить, почему имеет место один модус действия, а не другой, например, бессознательный, а не сознательный, тогда отсутствует базис смысла и понимания.
Описательный подход. Позже Шефер (Schafer, 1983, 1985) начал рассматривать психоанализ как занимающийся меньше прошлым и больше — настоящим. Он становится описательной (narrative) процедурой, которая заменяет традиционную интерпретацию скрытых мотивов. Когда объект анализа рассказывает и пересказывает истории, вращающиеся вокруг таких психоаналитических тем, как эрогенные зоны тела (с относящимся к ним глотанием, сохранением, исторжением и т. д.) и концептуализация чувств и идей (таких как пища, моча, дети и т. д.), невротические характеристики трансформируются в переработанные описания («повествования»). Эти переработки (revisions) более адаптивны и связны, что, как утверждает Шефер, дает терапевтический эффект.
Шефер рассматривает язык как средство конструирования событий, и это конструирование является тем, что аналитик должен понять. Язык как повествование формирует опыт. Реальность существует в рассказе. Лири (Leary, 1989) указывает, что все это предполагает, что опыт, такой как эдипово влечение, не может существовать в отрыве от акта рассказа, происходящего в настоящем времени. Поскольку для Шефера даже «факты» предстают перед нами лишь такими, какими конструирует их теория аналитика, психоанализу приходится заниматься конструированием настоящего вместо реконструкции прошлого. Тем не менее прошлое остается важным для прояснения текущего повествования.
Дональд Спенс. Спенс (Spence, 1982) занимает позицию, схожую с подходом Шефера. Согласно ему, все повествования — это истории о прошлом, в которых факт и фантазия настолько переплетены, что невозможно отделить одно от другого. Воспоминания об инцесте в детстве могут быть не более чем недоступными для проверки рассказами. Он называет их «повествовательной истиной», отличающейся
от «исторической истины». Поскольку не существует какой-то познаваемой истины, единственными руководящими указаниями являются принципы эстетики и прагматики. Важно то, чтобы клиницист сделал историю искусственно согласованной — такой, из которой клиент может извлечь пользу. Улучшение состояния клиента происходит, когда ему помогают найти новые истины, вместо того чтобы заниматься историческими фактами. Уоллес (Wallace, 1988) критически описывает этот взгляд как тот, в котором «никто не может призвать нас к ответу, что мы верим в то, чего желаем, пока это приятно и помогает кому-то», и как тот, который «удобен для знахарей, астрологов, хиропрактиков и политиков» (р. 142).
Спенс (1994) утверждает, что почти вся психоаналитическая теория держится на риторической аргументации, а не на многочисленных наблюдениях и индуктивных обобщениях. Название его книги достаточно точно подытоживает его позицию: Rhetorical Voice of Psychoanalysis: Displacement of Evidence by Theory («Риторический голос психоанализа: замещение доказательств теорией»). Он рассматривает такие недостатки, как (а) избирательные сообщения об отдельных случаях, с тем чтобы проиллюстрировать какое-то утверждение; (б) преклонение перед авторитетами вместо использования независимых объективных доказательств; (в) опора на воспоминания аналитика о том, что говорилось, вместо использования стенограмм или записей; (г) безусловное приятие того, что автор утверждает о событиях, и его интерпретации их. Спенс не оспаривает клинические материалы как данные, возражая лишь против их бессистемного и тенденциозного использования. Пропуск детали, указывает он, является главным источником некритического приятия заключения. В качестве выхода он советует вести дословные записи завершенной серии сеансов и использовать компьютеры для их анализа. Это даст возможность находить связи и причинные отношения, которые аналитик просмотрел, проверить гипотезы, избежать тенденциозности и создать базу данных, открытую для общественного изучения.
Мертон Гилл. Гилл (Gill, 1983,1992) отбрасывает метапсихологию Фрейда, заменяя ее герменевтической (истолковательной) наукой и социальным кон-струкционизмом, наукой о смысле человеческих поступков, конструируемом участниками. Это — обращение к интерпретациям, в котором нет какой-то одной интерпретации, являющейся единственно корректной или истинной; лучшая из них та, которая является наиболее связной на данное время. Гилл трактует перенос и контрперенос как конструируемые совместно аналитиком и анализандом. И аналитик, и пациент привносят в терапевтическую процедуру собственный социально-исторический и сознательный, а также бессознательный опыт, которые взаимодействуют уникальным образом в случае каждой диады (аналитик—анализанд). Каждый влияет
154
на другого и испытывает влияние с его стороны. Коммуникативный процесс между ними создает межсубъектное поле. Это — двухсубъектная психология (межличностная регрессия и перенос), дополняемая односубъектной психологией (интрапсихической), состоящей из личного опыта каждого индивидуума, включающего интернализацию внешних условий, которые индивидуум привносит в межсубъектное поле. Аналитик должен не определять, что искажено или символично, а попытаться понять, как точка зрения пациента становится обоснованной реакцией на поведение аналитика.
Гилл полагает, что врожденные влечения начинают функционировать у младенца раньше, чем социальные взаимодействия; но они так же, как часть односубъектной психологии, взаимодействуют со средой (Silverman, 1996). Сексуальные и агрессивные мотивы, так же как «Я» и отношения, являются телесными герменевтически, а не механистически, как предполагал Фрейд. Аналитик должен включить в свой анализ телесные чувства тревоги кастрации, бисексуальности и т. д. как часть процесса, в котором аналитик и анализанд конструируют психическую реальность друг друга.
Гилл отвергает психологию Я Кохута и использование в ней эмпатии, поскольку она предполагает какое-то абсолютное знание о пациенте, на которого направляется эмпатия. Гилл считает основным недостатком Салливана (р. 149) то, что он пренебрегал внутренними объектными отношениями, при этом завуалированно выделяя личность как «непрерывные социальные отношения» (р. 539). Другим недостатком, утверждает он, было умаление Салливаном роли тела. Салливан отвергал биофизические объяснения и заменил их субъективным опытом, превратив психиатрию в изучение межличностных отношений.
Джозеф Вайс и Гарольд Сэмпсон: бессознательный план. Когда общественность стала терять интерес к психоанализу, это направление начало постепенно замыкаться в себе, «обращаясь все больше и больше к специалистам в области психического здоровья и снедаемое внутренним соперничеством и борьбой группировок» (Rosbrow, 1993, р. 530). Поскольку появилось большое количество движений самопомощи, заполнивших огромную пустоту, Рос-броу предлагает, чтобы разнообразные методы психоанализа, осваиваемые Психотерапевтической исследовательской группой в Сан-Франциско, стали мостом, переброшенным к этим движениям. Этот подход, разработанный, главным образом, Вайсом (Weiss, 1986, 1990) и Сэмпсоном (Sampson, 1992a, 1992b), отбрасывает либидо как определяющую силу и признает, что способности пациентов являются агентами в их собственных терапевтических процессах. Процедура состоит из четырех компонентов: (а) бессознательных целей пациента, (б) «патогенных представлений», которые мешают достижению этих целей, (в) проверок, которые пациент исполь-
зует для того, чтобы принять или отвергнуть представления вместе с аналитиком, (г) инсайтов, доступных пациенту для того, чтобы отвергнуть эти представления. Пациент, но не аналитик, всегда рассматривается как агент, вызывающий изменение. Задача аналитика — помочь пациенту отбросить болезненные представления и почувствовать себя в безопасности.
Этот подход придает особое значение исследованию причин «патогенных представлений» пациента и выведению на их основании истории жизни, с тем чтобы пациент мог понять прошлое и то, как он его интерпретировал. Утверждается, что бессознательные стыд, вина и страх проистекают из реального опыта, а не из биологических влечений и либидозных энергий. Хотя современный психоанализ в значительной мере сосредоточен на настоящем и на межличностных отношениях, этот подход снова делает упор на вспоминание. Невроз обусловлен не столько неудовлетворенными желаниями, сколько бессознательными представлениями и воспоминаниями. Пациент проверяет аналитика, рассказывая ему о каких-то своих травматических отношениях, и надеется на благоприятную интерпретацию. При «проверке переноса» аналитик играет роль родителя, а пациент — роль ребенка. Приятие аналитиком детского поведения помогает пациенту отказаться от патогенных представлений. Можно также поменяться ролями, что приносит аналогичную пользу. Когда аналитик выдерживает проверки пациента, у последнего появляется ощущение безопасности, и он может перестать вытеснять воспоминания, объединяя прошлое с настоящим. Этот подход примечателен тем, что он отбрасывает почти всю фрейдистскую метапсихоло-гию, сохраняя только вытеснение травмы детства. Он также характеризуется попыткой эмпирически проверить свои теории с помощью тщательно контролируемых исследований, в которых используются оценивающие эксперты (например, Norville, Sampson & Weiss, 1996; Silberschatz, Sampson & Weiss, 1986).
КРИЗИСТЕОРИИ?
Серьезные корректировки системы Фрейда начались с работы его первых последователей и продолжаются по сей день. Корректировки Гартманна в 1960-х годах были единственной попыткой переработать всю систему, чтобы придать ей порядок и согласованность, сохраняя при этом ее фундаментальную метапсихоло-гию. С тех пор разнообразие точек зрения стало еще большим, причем современные тенденции направлены на (а) диалог и (б) интерсубъективность (Schafer, 1995). «Диалог» относится к подходу, в котором вербальный и невербальный взаимообмен между аналитиком и анализандом приводит к новому пониманию
155
и изменениям. «Интерсубъективность» относится к отношениям с другими людьми, реальными или воображаемыми, которые образуют контекст мышления и чувств каждого индивида. Сандлер (Sandier, 1996) видит несоответствие между тем, на что аналитики указывают публично, и тем, что они делают конфиденциально. В публичных выступлениях они часто ортодоксальны в своей теории, но в частной практике зачастую отходят от доктрины, чтобы провести эффективную терапию. Миерс (Meares, 1996) утверждает, что подобная двойная игра мешает разработке более адекватной теории.
Эделсон (Edelson, 1988, 1989) опасается, что система являет собой «теорию, переживающую кризис». Он указывает на (а) серьезный вызов со стороны Грюнбаума (Grunbaum, 1984) (см. с. 163) ее эмпирическому базису и немногочисленные убедительные возражения; (б) неразборчивое включение в данную систему психологии развития, когнитивной психологии и других подходов; (в) неспособность разработать адекватную исследовательскую программу. Он замечает, что теории множатся, но немногие предлагают доказательства, которые подкрепляли бы то, что, на его взгляд, является прочным фундаментом, заложенным Фрейдом, особенно в том, что касается бессознательного и сексуальности. Кроме того, многие методы психотерапии соперничают друг с другом, причем в отношении каждого утверждается, что он более эффективен, рационален и универсален, чем психоаналитическая терапия. Эделсон полагает, что помимо разработки исследовательских программ психоанализ должен прояснить свою «стержневую теорию», и сам пытается это сделать.
То, что он видит в качестве стержня, основано на явном дуализме «душа—тело». Вот некоторые из его принципов:
• Психоанализ — это теория души (the mind), а не межличностных отношений.
• Ментальные состояния — это данности, которые отображают объекты или события в мире.
• Эти отображения (репрезентации) символичны, и посредством сновидений и механизмов защиты душа работает с ними, вызывая иное ментальное состояние.
• Благодаря воображению, сексуальные желания играют важнейшую роль в конструировании бессознательных фантазий, касающихся внутренних и внешних объектов, причем внутренние локализованы внутри души.
Эта теория задает вопрос о содержании ментальных событий и пытается объяснить, почему люди припоминают, представляют и видят во сне то-то и то-то. Психоанализ считает, что душа не просто коррелирует с этими эффектами, но активно вызывает их. Бессознательные сексуальные фантазии вызывают посредством причинных механизмов события, которые можно наблюдать, — то, что припоминается или видится во сне.
Сегодня распространен, в отличие от выверенного и системного взгляда Эделсона, эклектизм, в котором аналитик выбирает элементы теории и практики из различных источников, часто на время, не имея связного общего взгляда на психоанализ. Однако даже эклектики и большинство ревизионистов продолжают допускать сексуальность младенца и конфликты, которые сексуальность вызывает. Устранение этого допущения сексуальности как одной из основных опор психоаналитической теории подвергло бы всю теорию опасности, возможно, обрушило бы ее. Некоторые ревизионисты приблизились к этой точке и подвергаются критике со стороны тех, кто беспокоится о судьбе системы (например: Barratt, 1978; Ellman & Moskowitz, 1980; Leary, 1989; Meisnner, 1979). «Бессознательный план» Вайса и Сэмпсона оставляет от фрейдизма немногое, за исключением вытеснения. Может ли эта единственная опора удержать всю конструкцию? Должна ли она зависеть от того, сколько аналитиков подпишутся под ней или под схожим взглядом? В любом случае тенденция среди ряда аналитиков, заключающаяся в отходе от метапсихологии, очевидна. По-видимому, количество опор все-таки уменьшается.
ПОЛУЭКСПЛИЦИТНЫЕ ПОСТУЛАТЫ
Возможно, среди идей ведущих современных психоаналитиков постулаты Шефера наиболее важны для понимания. Они далеки от классического психоанализа и, вероятно, далеки от эпицентра сегодняшнего психологического мышления. Тем не менее они способствовали тому, что ряд психоаналитиков критически пересмотрел некоторые допущения системы. В работах Шефера выдвигаются следующие постулаты:
• Протопостулаты (общие руководящие допущения, касающиеся науки в целом):
1. Реальность образуют не только физические, химические и биологические события, но и смыслы вещей (the meanings of things) для людей («психическая реальность»).
2. Лишь благодаря использованию лингвистических правил мы можем прийти к систематическому пониманию чего-либо. Соблюдение данных правил обеспечивает взаимосвязь рассматриваемых явлений, позволяет устанавливать факты и определяет критерии логически последовательного рассуждения.