Дональд Калшед 'Внутренний мир травмы. Архетипические защиты личностного духа'

В нашей сказке Линдвормова сторона пары близнецов несет в себе отвратительные аспекты Самости, и мать игнорирует его, предпочитая только позитивные аспекты появившегося нуминозного "ребенка". Много лет она живет в этом состоянии блаженного неведения вместе со своим прекрасным новым сыном - совсем как Психея, которая много лет живет с Эросом в его хрустальном дворце, наслаждаясь нектаром его любви, убаюканная и введенная в транс этой любовью, и ни разу не сталкивается с его драко-ноподобной стороной, которая держит ее в заключении, до тех пор, пока, в конце концов, не зажигает лампу и не готовится убить своего змееобразного тюремщика.

Всякий человек, страдающий зависимостью (addicted), узнает свое состояние отрицания: одномерное счастье на поверхности и тайный смертоносный Линдворм в глубине. Оно в точности описывается во всех сказках, которые мы рассматривали,- в башне Рапунцель, в хрустальном дворце Психеи, в чудесном лесном доме волшебника, и теперь в двадцати годах блаженства, пока Королева избегала ответственности за свой выбор (или же была неспособна сделать выбор, который обязана была сделать). По-деловому планируя женитьбу своего второго сына, Королева забыла о том, что вся ее жизнь была окружена вытесненной, а теперь гротескно агрессивной силой демона-Линдворма, обвившегося змеиными кольцами вокруг дуба на границе ее королевства. Оставаясь на границе королевства, он препятствует всем попыткам как выхода в жизнь, так и проникновению жизни извне. Все опять становится стерильным, бесплодным. Все сделано для того, чтобы создать видимость, будто бы демона не существует, но рано или поздно столкновение с его деструктивными силами неизбежно.

В нашей сказке этот критический момент наступает, когда второй сын, отправившись на поиски невесты, встречает своего брата Линдворма и рассказывает обо всем своему отцу. Интересно, что только когда кто-то собрался покинуть счастливое королевство, т. е. сепарироваться, Линдворм действительно становится проблемой. В этом заключается соблазняющий аспект системы самосохранения. До тех пор, пока сохраняется изоляция мира, находящегося под надзором дьявольской части системы самосохранения, все хорошо, за исключением уже упоминавшегося хронического состояния меланхолии. Однако сепарация/индивидуация - совсем другое дело. Для этого требуется агрессия, и если агрессия отсутствует в эго, то это неизбежно влечет за собой столкновение с агрессией, приходящей с архетипического уровня бессознательного. Такова природа нашего Линдворма. Он ничего не делает, кроме как шипит, скрежещет своими ужасными зубами и блокирует выезд из королевства.

Когда Принц поспешно возвращается от врат королевства со своим рассказом, существование Линдворма уже не может отрицаться. Королеве ничего не остается, как признать его существование и его право первенца на наследование трона. Это критический "момент" нашей истории - он эквивалентен по своей значимости эпизоду, когда Психея зажигает свою лампу, потому что это момент полного признания существования темной стороны Самости и того, что она по праву занимает свое место в общем положении вещей. В большинстве случаев это открытие приносит с собой много горя, так как, обычно, к этому времени проходит много лет жизни и оказывается, что они были проведены в убежище иллюзии и нет никакой возможности вернуться в это убежище.

Признание Королевы ввергает все королевство в страшное волнение, каждый суетится, стараясь придумать, как ублажить Демона-Принца и найти для него возлюбленную. Первые две прелестные принцессы не приносят желаемого результата. Их гибель становится закономерным результатом ужасной ярости и деструктивности, которые впервые вырываются из той части личности, права рождения которой отрицались десятилетиями. То же самое мы видели в ярости Афродиты в истории Эроса и Психеи, мы также видели, что привело (путем изменения установок) к трансформации этой ярости во что-то конструктивное. В сказке о Линдворме обе принцессы чересчур уступчивы и заискивающие - они во всем стараются угодить раздутому (inflated), высокомерному Принцу-змею, который ведет себя, являясь теперь объектом всеобщего внимания, подобно enfant terrible" - он просто проглатывает их.

* Ужасный ребенок (франц.).
Принц-змей и диада король или королева/дитя

Образ Принца-змея из нашей сказки, разбухшего от проглоченных им первых двух жен, является превосходной иллюстрацией той внутренней структуры в системе самосохранения, которую мы уже охарактеризовали как, с одной стороны, исключительно инфантильную, а с другой - невероятно инфляцированную - это своего рода высокомерное царственное дитя-королева или дитя-король. Это сочетание инфантильности (неполноценности) и "царственности"(инфляции) одновременно выражает регрессировавшую и прогрессировавшую стороны "я", представляя нашу систему самосохранения во всей ее единовременной зрелости и незрелости. Как мы уже неоднократно видели на нашем клиническом материале, происходящее в процессе нормального развития очеловечивание этой архаичной двойной структуры прерывается в случае травмы и примитивная диада король/дитя или королева/дитя сохраняется в бессознательном как сила, препятствующая индивидуации - хотя и не упускающая из вида будущее. Эта структура в качестве системы самосохранения может быть как чрезмерно защищающим, так и чрезмерно преследующим опекуном, и почти всегда и тем, и другим одновременно. Таким образом, в итоге мы имеем дело с садо-мазохистическими энергиями этой системы. Архетипическая защита ограждает невинную "младенческую" часть "я" до тех пор, пока она не захочет вырасти или измениться, и при первых признаках надежды или индивидуирующего стремления к миру она атакует и преследует личность хозяина. В итоге, травма навсегда сохраняется во внутреннем мире вместе с убежденностью пациента в собственной "порочности" (badness).
Дочь пастуха и старуха как позитивная диада Самости

Возвращаясь теперь к дальнейшему развитию сюжета нашей истории, мы видим, что Принц Линдворм уже сожрал двух принцесс и запугал все королевство. Другими словами, он ведет себя как высокомерный царский отпрыск. Наверное, он так и продолжал бы питаться принцессами, если бы не существенная смена установки, произошедшая к этому моменту. Во-первых, она проявляется в поведении пастуха. Он отвергает необоснованные требования Короля и отказывается от его денег. В итоге он сдается, но его отношение к королевскому предложению важно для нашего понимания этой сказки. Его дочь также разражается тирадами, в неистовстве рвет свои одежды, в общем, всячески сопротивляется участи, назначенной ей Королем. Она бежит через лес, заросли шиповника оставляют на ней кровоточащие царапины, и только придя в отчаяние, она случайно попадает в логово старухи и получает помощь.

Почти всегда в таких сказках эго должно подвергнуться подлинным страданиям и угрозе смерти до того, как приходит сверхъестественная помощь. Необходимость так страдать вызывает у эго подлинную ярость и протест против своей "участи". Точно так же, как и в повести об Эросе и Психее, героиня должна быть вне себя от абсолютной безвыходности своей ситуации для того, чтобы появились муравьи и помогли ей разобрать семена или тростинка заговорила и т. д. В этом состоит необходимое смирение эго перед невыносимым конфликтом, предопределенным судьбой - сначала реальная борьба с неизвестным, затем признание своих возможностей, отказ от борьбы, "завязывание с этим", как обычно выражаются "Анонимные Алкоголики". Однако это не должно быть сделано преждевременно и не должно быть пассивным принятием.

В нашей сказке героиня обретает веру, когда старуха говорит ей (так же, как говорила королеве двадцать лет назад): "Я помогаю тем, кто так же несчастлив, как и ты". Затем старуха приступает к тщательному инструктированию дочери пастуха, объясняя, что нужно сделать для трансформации Линдворма. То, что эта старуха является той же самой беззубой старой дамой, которая ранее давала советы Королеве, говорит о том, что трансперсональный центр управления осуществляет, так сказать, постановку всей драмы. Мы могли бы представить это себе как импульс психики, направленный на интеграцию противоположных сторон амбивалентной Самости, своего рода стремление высшего порядка к целостности, которое стоит за изначально амбивалентной антиномичной Самостью, относящейся к архетипической защите. Создается впечатление, что старуха, представляющая трансперсональное ядро психики, сама "хочет" воплотиться в человеческом мире, но может это сделать (при травматическом расщеплении, которое мы здесь предполагаем) только через драму трансформации, которая разворачивается при ее содействии. Рассматривая сказку под таким углом зрения, мы могли бы сказать, что Самость впервые вступает в мир в парадоксальной форме Линдворма - низменной и в то же время инфляцирован-ной. Это замечательный образ инфантильного всемогущества - приземленного и противного, и в то же время обладающего всеми правами и вселяющего ужас. В этой констелляции эго и Самость идентичны, и эго, соответственно, инфляцировано и отрезано от жизни. Иначе говоря, на этом этапе развития сюжета Самость может только проглотить или овладеть своей человеческой частью. Она не может установить с ней отношения. Однако в качестве первой стадии воплощения Самости Линдворм является "лучшим", что может сотворить старуха при имеющихся обстоятельствах. Следующая ее задача заключается в том, чтобы найти еще одну, еще более смиренную героиню для того, чтобы преобразовать этого замаскированного Принца в его истинное обличье - то есть способствовать на это раз не деструктивной, а конструктивной трансформации - тому, чтобы он был преобразован в форму, соответствующую человеческим условиям.

Как только установился контакт ( во второй раз и на второй стадии) между дочерью пастуха и старухой, сакрализованное эго вступило на свой собственный путь индивидуации. "Вера", необходимая для этого, вступает в жизненный конфликт и участвует в разворачивающейся борьбе. В клинической ситуации это означает развитие толерантности к аффекту, особенно толерантности к конфликтным аффектам в переносе. Пациент должен испытать и любовь, и ненависть по отношению к одному человеку и быть способным принять любовь и ненависть также и по отношению к самому себе. Дочь пастуха должна знать, что под личиной змеи скрывается Принц, т. е. то, что внутри дьявольского Змея живет доброта. Это означает отказ от иллюзий и, в нашей сказке, реальный контакт со скользкой, отвратительной теневой стороной Самости.

"Ты должна взять его в руки и тесно прижать к себе, хотя бы на один короткий миг",- говорит старуха. "Ах,- вскрикнула пастушья дочь,- я никогда не смогу сделать это!" И сердце перевернулось у нее в груди, как только она представила себе, как этот Линдворм должен быть холоден, влажен и склизок и как это будет ужасно - обнимать его. "Сделаешь или быть тебе съеденной",- разгневанно крикнула старуха. (Jones, 19 7 : 11)