Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика.

Как же мы можем представить себе, каким видится мир ребенку, прежде чем у него сформируются такие понятия, как постоянство предметов или сохранение количества? По мере того как ребенок растет, меняются относительные размеры предметов, и в то же время эти предметы получают названия, организуются, группируются и перегруппировываются в новые категории на основе языка, которым овладевает ребенок.
Есть еще один важный момент, сильно отличающий впечатления ребенка от впечатлений взрослого. Сначала ребенок в основном полагается на проксимальные ощущения (запах, вкус, осязание), и только позднее становятся доминирующими дистальные (зрение, слух). Наш запас слов для передачи проксимальных ощущений не является адекватным. Более того, такие ощущения часто становятся табу и, по-видимому, вызывают более сильное удовольствие или отвращение, чем ощущения, полученные от дистальных рецепторов. Ребенок овладевает хорошо развитым словарем для передачи ощущений, полученных через зрение и слух, но это не помогает ему зафиксировать свои ранние впечатления так, чтобы их можно было извлекать из памяти.
Поэтому можно предположить, что большинство ранних воспоминаний ребенка связано со стимулами, которые стали ему недоступны, — стимулами проксимальных ощущений, стимулами, попавшими в категории, отличные от тех, которым он обучается в дальнейшей жизни, стимулами, которые он воспринимает совершенно иначе, чем взрослый. Неудивительно, что Пруст считал необходимым принимать определенные позы, чувствовать определенные запахи и т. п., чтобы оживить воспоминания раннего детства в своих «поисках утраченного времени».
Можно кратко сформулировать аргументы Шахтеля следующим образом: наши воспоминания о впечатлениях раннего детства, возможно, не столько сознательно подавляются, сколько недоступны для воспроизведения, хотя и хранятся в памяти.
У нас есть, однако, разнообразные средства для передачи собственных впечатлений, язык — лишь одно из них, хотя и очень удобное во многих отношениях. Очень обидно, конечно, что наши ранние впечатления обычно не вызываются в памяти без специальных приемов. Но как обстоит дело с нашими первыми воспоминаниями — воспоминаниями, которые состоят из зрительных образов и ощущений и которые доступны нам потому, что они зафиксированы при помощи некоторого вербального кода? Я боюсь, что даже и в этом случае, когда наши собственные впечатления хранятся в памяти в оформленном виде, мы никогда не можем знать, до какой степени эти зрительные образы изменились под влиянием вербального кодирования. В качестве крайнего случая взаимодействия различных способов репрезентации в памяти рассмотрим следующую реминисценцию Ж. Пиаже (1962b, р. 187—188).
«Есть еще вопрос о воспоминаниях, зависящих от других людей. Например, одно из моих первых воспоминаний относится к тому времени, если не ошибаюсь, когда мне шел второй год. Я все еще могу видеть, и весьма отчетливо, сцену, в правдивость которой я верил до пятнадцатилетнего возраста. Я сидел в коляске, которую моя нянька катила по Елисейским полям, когда какой-то человек попытался похитить меня. Я зацепился за ленту, которой был привязан, а моя нянька храбро пыталась заслонить меня от похитителя. Она получила несколько царапин, которые я до сих пор, хотя и смутно, вижу на ее лице. Затем собралась толпа, подошел полицейский в короткой накидке и с белой палочкой, и похититель пустился наутек. Я все еще явственно представляю себе всю эту сцену, мне даже видится, что все это происходило недалеко от станции метро. Когда мне было лет пятнадцать, мои родители получили письмо от бывшей няньки, в котором она сообщала, что вступила в Армию спасения. Она хотела признаться во всех старых грехах, и в особенности вернуть часы, которыми ее наградили в связи с этим случаем. Всю эту историю она сама выдумала, подделав и царапины. Значит, в детстве я, должно быть, слышал рассказы об этом случае, в который верили мои родители, и спроецировал его в прошлое в форме зрительной памяти, что являлось по существу воспоминанием о воспоминании, но было ложным. По этой причине можно усомниться во многих воспоминаниях о реальных событиях».
В таких условиях очень трудно до конца следовать призыву древних «Познай самого себя!» Это напоминает чтение газет — вы должны принять на веру, что события и их описания соответствуют друг другу, а вы знаете, насколько это может быть рискованно.
ЯЗЫК И КОГНИТИВНОЕ РАЗВИТИЕ
Теперь уже читателю, должно быть, ясно, что язык не объемлет всех познавательных процессов, но мы должны подробнее рассмотреть, какую роль играет в них язык. Язык является одним из способов репрезентации. Если понимать последний термин буквально, мы имеем дело именно с ре-презентацией, то есть с проблемой появления однажды пережитых впечатлений еще раз через какое-то время. Как и при обсуждении проблем памяти, нас интересует вопрос о внутреннем кодировании впечатлений. Психолог Дж. Брунер (Bruner, 1966) выделил два основных способа репрезентации, противопоставив их языковой репрезентации.
Примитивный, но часто полезный метод репрезентации — через действие. Некоторые вещи лучше всего показать, проделав их самому — например, использовать инструмент, завязывать узлы и демонстрировать другие моторные навыки. Возможно, многие действия, которые мы знаем, как выполнять, репрезентируются при помощи каких-то моторных образов. Дети многому научаются путем активных манипуляций, и есть множество оснований считать, что «предписывающая» (enactive) репрезентация является одним из ранних способов репрезентации объектов.
Предписывающая репрезентация ограничена, однако, тем, что она организована в последовательность, которую трудно нарушить. Если вы освоили путь от дома до работы, запомнив определенный ряд левых и правых поворотов, вам придется очень трудно, если вдруг вы обнаружите, что потерялись, потому что у вас нет общей репрезентации этого пути. Если у вас есть карта (или зрительный образ) пути, вы сможете, однако, изучить его вдоль и поперек и определить свое местоположение и дорогу. Существует и другой, более компактный способ репрезентации, в основе которого лежат зрительные образы. Этот способ дает возможность свободной от действия репрезентации.
И все-таки самым гибким из свободных от действия способов репрезентации является язык (и другие символические системы, изобретенные человеком, например математические системы). Такие системы, как язык, дают возможность образовать новые символы для репрезентации абсолютно всего — даже вещей, которые нельзя ощутить или увидеть. Имея в своем распоряжении правила комбинации и перекомбинации, подобные грамматике, мы обладаем разнообразными возможностями, позволяющими выйти за пределы вещей и событий, находящихся в сфере нашего непосредственного восприятия.
Итак, существуют по крайней мере три основных способа репрезентации наших впечатлений: действие, образ и язык. Ни один из них не может полностью удовлетворить потребности человека: мы должны овладеть манипулятивиыми навыками, зрительными конфигурациями, социальными обычаями, наукой, историей и т. п. Эти три способа употребляются и независимо друг от друга, и во взаимодействии. Кроме того, как уже говорилось выше, должны существовать и какие-то не выраженные явно формы мысли, предшествующие порождению действий, образов и высказываний.
Брунер, Пиаже и другие представили много свидетельств того, что эти способы репрезентации развиваются именно в том порядке, в каком они были рассмотрены в этой книге. Нет возможности здесь оценить правильность такого сложного предположения, но несколько примеров могут оказаться весьма полезными. Что касается предписывающего способа репрезентации, то Пиаже знакомит нас с рядом ценных наблюдений над своими собственными детьми на первом году их жизни. Вначале кажется, что все предметы в значительной степени репрезентируются через действия. Рассмотрим следующий пример, взятый из наблюдений Пиаже над его семимесячным сыном (1954, р. 22):
«Лоран... потерял коробку от сигарет, которую он только что схватил и которой он размахивал. Он нечаянно отбросил ее, иона оказалась вне поля зрения. Тогда он немедленно поднес руку к глазам и долго смотрел на нее с выражением удивления и разочарования — что-то вроде реакции на исчезновение коробки. Но вовсе не будучи склонным считать эту потерю невосполнимой, он начал снова размахивать рукой, хотя в ней ничего не было. После этого он снова поглядел на руку! Всякий, кто наблюдал такую сцену и реакцию ребенка, может интерпретировать это поведение не иначе, как попытку вернуть предмет назад. Подобное наблюдение... проливает свет на истинную природу предмета на данной стадии развития: это просто продолжение действия».
Через несколько месяцев действие и объект уже не так сильно связаны. Раньше ребенок никак не показывал, что осознает потерю объекта, который специально убирался,— если только ребенок уже не начал двигаться, чтобы получить этот объект. Но впоследствии ребенок начинал плакать и искать предмет, который ему показали и тут же спрятали, даже если он не стремился получить этот предмет. Он больше не повторяет движений, чтобы восстановить предмет, но имеет, по-видимому, внутренний образ этого предмета. Можно думать, что развитие идет от непосредственного моментального «хватательного» определения объекта к определению, которое все менее и менее связано с действием и все более и более — с визуальной репрезентацией (хотя некоторые основные характеристики визуальной репрезентации являются, конечно, врожденными).
С возрастом зрительные образы начинают играть все более и более важную роль. Существует обширная литература об использовании образов детьми. Эта литература позволяет прийти к интересному заключению о различиях в использовании образов взрослыми и детьми: 1) дети больше пользуются образами при выполнения интеллектуальных заданий; 2) детские образы носят скорее конкретный, чем общий или схематический, характер и 3) детские образы, по-видимому, обладают большей живостью и большими деталями.