Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика.

Некоторые исследования... показывают, что определенная часть таких сенсорных реакций может стать условной. Скиннер (Skinner, 1957) рассматривал вопрос о том, каким образом сенсорные реакции могут вызываться формально нейтральными стимулами на основе образования классических условных связей.
Человек может слышать или видеть «стимулы, которые реально не существуют», по схеме условного рефлекса; он может видеть X даже тогда, когда этого X нет, но присутствует какой-то стимул, сопровождающий появление X. От звонка к обеду у нас не только текут слюнки, но мы еще и начинаем видеть пищу». (Staats A., Staats С., 1963, р. 266.)
«...[Мы] должны признать, что свет... вызывает ощущение света... которое может стать условной реакцией в форме светового образа. Такого типа реакция, несомненно, является центральной, или «когнитивной», а не явной, поведенческой...» (Mowrer, 1950, р. 282.)
Итак, получается, что мы вынуждены пройти весь путь назад, к образной теории значения. Как указывает Браун (Brown, 1958), эти теории испытывают настоятельную потребность в решении следующих проблем: 1) Поскольку слова соотносятся с категориями, а не с конкретными вещами, что же тогда представляет собой образ категории? 2) Многие люди утверждают, что в их сознании отсутствуют мысленные образы для многих слов, которые они знают и употребляют. 3) Даже в тех случаях, когда люди говорят о существовании мыслен-
ных образов как значений слов, эти образы не содержат всей информации, необходимой для определения значения данного слова. У психолога Титченера, например, был такой образ слова «значение»: «что-то вроде голубовато-серого острия лопаты, в которой есть и что-то желтое (кажется, в районе ручки), и эта лопата врезается в какую-то темную массу, напоминающую глину» (Brown, 1958, р. 90).
Психолог, изучающий познавательные процессы, испытывает некоторое удовольствие, видя, что даже бихевиористам приходится вводить в свои рассуждения когнитивные термины (пусть эти термины и употребляются часто в кавычках), но образ, вероятно, не является самым адекватным когнитивным конструктом, при помощи которого можно объяснить психологические процессы понимания значения слова. А если уж бихевиористы вынуждены говорить о «реакции видения», то терминология экспериментальной психологии начинает выходить за разумные пределы.
Есть ли тогда вообще какой-нибудь смысл пользоваться терминологией реактивной психологии при рассмотрении психологических процессов, лежащих в основе значения? Штаатс, Осгуд и другие считают, что такой подход оправдан, потому что позволяет применить в исследованиях значения уже установленные законы образования условных связей. Однако нам известно очень мало фактов, говорящих о возможности применения этих законов при исследовании значения. Один из основных доводов в защиту такой позиции связан с загадочным явлением «семантического насыщения» (см. Osgood, 1963). Если повторять слово много раз, то оно на какое-то время теряет свое значение. Осгуд считает, что если значение слова есть реакция на какой-то вербальный стимул, то она действительно может угасать при повторном появлении стимула. Согласно теории научения Халла, «реактивное торможение» нарастает при многократном сочетании стимула и реакции, вследствие чего наступает временное торможение реакции. Если рассматривать значение слова как некую реакцию на звуковую форму или на факт произнесения слова, то, по теории Халла, значение слова (то есть реакция) должно на время тормозиться при повторном предъявлении слова.
Если рассматривать этот факт как основной довод в пользу реактивной природы значения, то для построения общей теории как-то маловато оснований. И если есть хоть одно правдоподобное объяснение явления семантического насыщения с других позиций, следует серьезно задуматься над правомерностью реактивной теории значения вообще. Гарриет Амстер (Amster, 1964) совершенно точно очертила круг методологических проблем, возникающих при попытке объяснить результаты экспериментальных исследований насыщения, и она указывает на возможность иных интерпретаций этого явления. Она предлагает объяснение, основанное на понятии «уровень адаптации»:
«Согласно нашему предположению, суждения выносятся в соответствии с внутренними нормами, уровнями адаптации, которые поддаются объективному и количественному анализу... Когда стимул неоднократно повторяется вне какого-либо контекста, уровень адаптации постепенно меняется по мере повторения или предъявления стимула до тех пор, пока не будет равен значению стимула... стимул начинает рассматриваться как нейтральный по всем параметрам коннотации (то есть становится бессмысленным в осгудовском смысле), так как частота его появления в привычном контексте возрастает» (р. 283).
Явление семантического насыщения иллюстрирует более глубокие проблемы, которых мы уже ранее касались. Амстер подходит к этим проблемам, когда говорит о «стимуле вне какого-либо контекста, кроме самого себя». Вопрос сводится просто к тому, что слово в изолированном состоянии не имеет конкретного значения. Значение существует в контексте: оно придается слову контекстом. Мы еще вернемся к вопросу о значении слова в контексте. Но сначала заметим, что, даже если мы примем довольно наивное утверждение о том, что значение сводится к референции и что процессы референции и есть те внутренние процессы, которые вызываются данным словом, нам не удастся построить адекватную модель. Таким образом, мы должны признать, что попытка объяснить природу значения (а на самом деле природу референции), которую американская психология считает одним из своих достижений, не увенчалась успехом. Ученым, начиная с английской философии XVIII в. и кончая американской психологией XX в., не удалось добиться на этом пути каких-либо существенных успехов.
Впрочем, как указывалось выше, этот подход, сводящий значение к референции отдельного, изолированного слова, не может являться адекватным подходом к проблеме значения. Значение не может быть просто реакцией на какой-то предмет, потому что: 1) не все слова являются наименованиями вещей, и даже если ограничиться только наименованиями, 2) большинство слов имеет несколько значений (у слов-наименований обычно существует несколько референтов), и конкретное значение слова меняется с изменением речевого и неречевого контекста; наконец, если даже речь идет только о словах, обозначающих какие-то вещи, 3) природа этих «вещей» часто не дана нам непосредственно в опыте, ее еще нужно узнать. (Это значит, что язык сам по себе может определить тот путь, которым ребенок приходит к категоризации мира.)
Во втором пункте можно выделить два аспекта, которые мы уже рассматривали в этой главе: слово имеет несколько значений и конкретное значение выбирается в соответствии с контекстом того высказывания, в котором появляется данное слово. Проблема уникальности значения слова (то есть уникальности образа, или
реакции, или чего-то еще, что связано с данным словом) особенно сложна для решения потому, что различные значения одного и того же слова могут вообще не иметь ни одного общего знаменателя. Возможно, с первого взгляда это утверждение не покажется вам бесспорным, но давайте рассмотрим один убедительный пример, приведенный в книге лингвиста Найда (Nida, 1958, р. 282):
« ..Безусловно неприемлемым является взгляд на значение как на «общий знаменатель», или «то общее, что есть у всех ситуаций, в которых употребляется данное слово». Если, например, мы проанализируем употребление слова charge в предлагаемых ниже контекстах, мы вряд ли найдем какое-то подобие общего знаменателя. Это может быть лишь крохотная часть общего значения, сигналом которого является слово charge в таких разнообразных контекстах: charge into the line of players, charge the gun, charge the battery, charge the pencil, charge the man ten dollars, charge the culprit with the crime, he gets a charge out of it, a charge of electricity, he is in charge, he is a public charge. Единственный способ определения значения слова charge — это описание (обычно при помощи всяких иллюстративных словосочетаний и предложений) дистрибуции этого слова.
(А теперь попробуйте построить психологическую модель, в которой значение слова charge было бы конкретным мысленным образом или внутренней опосредующей реакцией; или модель, в которой реакция, вызванная появлением слова charge, распространялась бы на другие слова; или модель, которая объяснила бы, почему многократное повторение слова charge делает его на какое-то время бессмысленным, и т. д.)
Особую важность явлению множественности значения придает следующий удивительный факт: чем чаще слово употребляется, тем больше, как правило, оно имеет значений. Возьмите любой словарь, и вы увидите, насколько больше написано под частотными словами, чем под редкими. Например, в одном словаре зафиксировано 23 значения или оттенка значения словоформы case, 69 значений — слова take, 38 значений — free и т. п. Очевидно, человеку легче выучить и хранить меньшее число слов, наделяя каждое из них несколькими значениями, чем выучить и хранить отдельные фонетические формы для каждого значения. Если часто употребляемые слова имеют много значений, то при понимании предложений мы должны использовать какой-то способ определения конкретного значения потенциально многозначного слова, основываясь на специфике его употребления. В этом и состоит суть использования контекста, о котором мы уже неоднократно говорили. Слово ключ, например, имеет два явно различных значения в контекстах следующих двух предложений: Ключ у оврага и Ключ у лифтера. Две интерпретации этих предложений должны быть основаны на значениях других слов в них, потому что никаких синтаксических или позиционных различий здесь нет. Мы видим, что синтаксические структуры этих предложений идентичны. Понимание предложений, следовательно, обязательно должно включать и семантический компонент, и этот компонент должен реализовываться в каких-то психологических процессах, о которых мы пока не знаем почти ничего.