Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика.

Следующий компонент, который обязательно должен быть в семантической теории, — это набор правил (Катц и Федор называют их «прожективными правилами»), объясняющих связи между словами в предложении, чтобы определить, какое из значений каждого слова будет соответствовать контексту данного предложения, то есть какие комбинации значений слов дадут осмысленное, нормативное предложение. (Если нет таких возможных комбинаций, предложение, конечно, будет аномальным. А если возможно несколько комбинаций, не приводящих к аномалии, предложение будет неоднозначным.)
Полная модель психолингвистической способности не может ограничиться контекстом отдельного предложения. В понимании предложения играют роль еще два типа контекстов: контекст речи (другие предложения) и нелингвистический контекст — люди, предметы, события. Многие предложения сами по себе могут быть неоднозначными или неполными, но приобретают значение в более широком контексте общения. Но мы уже, однако, вышли далеко за пределы существующих теорий языка. Использование языка в социальном контексте только начинает систематически исследоваться философами языка (см. Searle, 1969) и социолингвистами (Gumperz, Hymes 1970). Это еще одна область, которая должна получить активное развитие в будущем.
До сих пор мы рассматривали исследования структуры и организации значения, не касаясь теорий поведенческих процессов, лежащих в основе значимого использования языка. Критический исторический анализ решений этой проблемы в американской психологии раскроет нам важные внутренние тенденции бихевиоризма.
Подход к значению как к процессу
Американские бихевиористы, изучая то, что они называли «значением», практически ограничивали себя проблемой соотнесения с денотатом, референцией, что, конечно, является лишь одним из аспектов общей проблемы языкового значения. Иными словами, этих ученых в основном интересовали ассоциативные связи между словами и теми объектами и событиями, которые они обозначали. Многие психологи, например Осгуд (1953) и его последователи, понимали эту задачу как определение тех опосредующих процессов, которые в сознании
человека соединяют слова и вещи. Фодор (1965) указывал, однако, что, хотя все бихевиористские теории и определяют значение, исходя из предметного наименования,
1) не все слова являются наименованиями вещей;
2) природа называемых «вещей» не всегда дается нам непосредственно в опыте; 3) слова-наименования не всегда имеют только один референт и 4) значение меняется в зависимости от контекста речи. Мы еще вернемся позднее к этим пунктам. А пока ограничимся проблемой референции и посмотрим, что нам о ней известно.
Классический подход к проблеме референции предполагает использование «треугольника значения» Огдена и Ричардса из книги 20-х гг. «Значение значения» (1923):

Согласно Огдену и Ричардсу, в каждом референциальном процессе имеются три компонента: знак, мысль и референт. Существуют связи между знаком и мыслью, а также между мыслью и референтом. Но связь между знаком и референтом никогда не бывает непосредственной: эта связь существует лишь в сознании человека.
«Мысль» в этой схеме — это некий психологический процесс, происходящий при соотнесении человеком знака и референта. (Огден и Ричарде называют этот процесс «интерпретацией».) Связь между знаками и референтами (или словами и вещами) является случайной. Это значит, что нет никаких необходимых связей между знаками и неязыковой действительностью. Вот почему основание треугольника обозначено пунктирной линией. (Очевидно, возникает естественное и общее ощущение, что на самом деле это не так. Словесная магия и реализм наименования (nominal realism) — широко распространенные явления, столь нелюбимые философами и наблюдаемые повсюду и во все времена, в том числе и в наше время.) Впрочем, нас больше интересует сейчас другая сторона треугольника. Мне кажется, что можно рассматривать историю психологических взглядов на процессы, лежащие в основе значения, как поиски заполнения вершины этого треугольника: что положить в этот «черный ящик» в качестве промежуточного звена между знаком и референтом. В истории философии и психологии можно найти несколько вариантов того, что Огден и Ричарде назвали «мыслью» в своей схеме:
«образ» (Локк, Титченер) «предрасположение» («disposition») (Чарльз Моррис)
«реакция» (Джон Б. Уотсон)
«частичная реакция» («fractional response») (Чарльз Осгуд).
Американские психологи обычно стремились поставить между знаком и референтом какое-то действие или реакцию. Единственное исключение, которое тут же приходит на ум, — это Титченер с его образной (imagi-stic) теорией мысли и значения, но Титченер всегда стоял особняком в американской психологии. Он был единственным крупным американским психологом, который стремился сохранить традиции европейской психологии в Америке в начале нашего века — и, как оказалось, без особого успеха. В отличие от концепции Титченера в американской психологии человека существует прочная традиция считать деятельность основой бытия. Имеется много интересных попыток объяснить это с социокультурой точки зрения (например, границы продвижения американских поселенцев, протестантская мораль, развивающийся капитализм и индустриализм), но, во всяком случае, корни этой традиции следует искать в американской философии конца прошлого века. Что касается процессов референции, то характерной для этой тенденции является попытка рассматривать референцию как способность знака побуждать человека к какому-то действию. Истоки этого подхода мы видим в прагматизме Пирса, а также Джемса и Дьюи. Пирс, например, считал, что предложение «Эта вещь твердая» означает нечто вроде «Если ты попробуешь поцарапать ее, у тебя ничего не выйдет». В основе лежит предположение, что значение связано с выполнением определенных операций, что знаки оказывают влияние на человеческую деятельность.
Эта прагматистская теория очень импонирует тем психологам, которые склонны придавать большое значение активным, операциональным, поведенческим аспектам значения в противоположность пассивным, интроспективным, субъективным его аспектам. Начиная со времен первой мировой войны, бихевиористские теории значения в Америке развивались в соответствии с этими положениями прагматизма и с павловской теорией условных рефлексов. Бихевиоризм Уотсона, основные положения которого он сформулировал в 1913 г., возник в тесной связи с работами И. П. Павлова и его школы. Бихевиористские теории значения рассматривали реакцию как опосредующее звено между знаком и референтом. Реактивная теория значения, впрочем, имеет весьма любопытную историю. Прежде всего, Уотсон выдвинул «теорию замены» («substitution theory»). Согласно этой теории, слова обладают значением, потому что вызывают реакцию, в чем-то сходную с реакцией, которую вызывают их референты. Реакции, изучавшиеся в ранних психологических работах, были ярко выраженными, доступными наблюдению и периферическими — реакции типа движений рук, рта, глотки и других частей тела. Осгуд (1952) в своем обзоре работ 20-х и 30-х годов подчеркивает, что они были расплывчатыми и в общем безуспешными. Впоследствии стало ясно, что человек реагирует на слово не так, как на его референт. То есть, когда вы слышите слово «яблоко», вы вовсе не начинаете реагировать на него так, будто собираетесь есть яблоко, как было бы в случае реального яблока.
Поэтому реакциям, которые считались значениями слов, стал придаваться все меньший и меньший вес и они стали рассматриваться как исключительная принадлежность мозга. Иными словами, возможно, что нашей реакцией на слово «яблоко» и являются какие-то минимальные жевательные движения, но возможно, что мы только думаем о такой реакции. И поэтому реактивная теория значения из теории явных реакций стала теорией скрытых мускульных реакций, а затем теорией частичных реакций, и, наконец, это развитие завершилось осгудовской теорией опосредования, согласно которой значение слова есть лишь крошечная часть той тотальной реакции, которая возникает в центральной нервной системе.
Эта эволюция вызывает удивление. Она началась с англо-американской психологии с Джона Локка, который говорил о мысленных образах.
Бихевиоризм постепенно пришел к отрицанию таких промежуточных, переменных, недоступных прямому наблюдению, и перевел эти образы в сферу периферической мускулатуры, назвав их реакциями. И в наши дни, в современном необихевиоризме, они все еще называются «реакциями», но теперь считается, что они не могут быть измерены объективными методами, потому что происходят в глубине невидимого «черного ящика» мозга. Они в отличие от образов недоступны для интроспекции.
Что же произошло с реактивной теорией значения? Является ли понятие «частичной опосредующей реакции» более объективным или научным, чем понятие «образа», или «мысли», или «предрасположения»? Становится ли проблема значения яснее от того, что мы введем понятие «реакция»? Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что можно разобраться в большинстве современных теорий значения в экспериментальной психологии, если заменить слово «реакция» на слово «образ». И тогда мы снова оказываемся перед лицом извечной философской проблемы природы образов в мышлении. (Обсуждение этой проблемы в связи с референцией и значением можно найти в книге: Brown, 1958, гл. 3).
В конце концов бихевиористы сами перестали различать явные, доступные измерению реакции и внутренние процессы, что следует из некоторых цитат из работ по проблемам значения таких бихевиористов, как Штаатс, Скиннер и Маурер: «...значение слова может стать условной реакцией тем же классическим путем, что и другие реакции, и поэтому значение слова можно считать реакцией... Многие объекты можно рассматривать как безусловные стимулы вследствие тех сенсорных реакций, которые они вызывают. Например, можно считать, что зрительный стимул вызывает у человека реакцию «видения», то есть видеть объект — это реакция. Точно так же можно считать, что звуковой стимул вызывает реакцию «слышания», тактильный стимул — реакцию «ощущения» и т. п.